Он хрипло засмеялся. Иваныч переспросил:
— Кто-кто?
— А… — оживился Лысый. — Ну приезжает такой с мегафоном и давай террористов разводить. Мол, ваши требования выполняются, деньги везем, то-се… Родственников привозят, чтоб те их, значит, уговаривали.
— Родственников?… — помолчав, протянул Иваныч. — Как там его зовут? Алексей…
Я сплюнул, вспомнив об удостоверении и мобильнике. А Иваныч, судя по шуму, вновь пополз на карачках. Остановившись на безопасном расстоянии от подпола, он ласково заговорил:
— Леш! Слышь, Леша!
— Чего надо? — отозвался я. — Телефончик УБОПа подсказать?
— Давай обсудим альтернативный вариант! — продолжат «переговорщик». — Ты сейчас на нервах весь. В запале. А у тебя небось мама есть или невеста?
— А при чем здесь невеста? — спросил я, «заглатывая наживку».
— Значит, свадьба скоро, так? — рассудительно заговорил Иваныч. — Деньги нужны… А у нас сто тысяч баксов для тебя отложены! Решили мы так! Может, это… Обсудишь с невестой ситуацию? Пусть подъедет, поговорим, а?
— Ага, чтобы вы ее в заложники взяли? — недоверчиво протянул я. — Хрен вам!
— Да пойми ты, глупый, — жарко заговорил Иваныч, — нам заложники не нужны, нам вообще проблемы не нужны! Нам товар нужен! У нас тоже дети дома, нам заработать надо! Давай невесте позвоним, а? Она у тебя кто?
— Воспитательница… — сказал я, вспомнив горностаевскую племянницу.
— Ну видишь! — обрадовался доморощенный психолог. — Небось нищая, как церковная мышь… Да и ты небось от ста кусков не отказался бы, а?
— Почему это нищая? — обиделся я. — У нее даже мобильник есть!.. Я ей на день рождения подарил, «бэушный»! — Я молил Бога, чтобы эти козлы мне поверили. — Ладно, дайте мой телефон!
— Э-э, нет, — сказал Иваныч и, судя по звуку, сел поудобнее. Расслабился… — Чтоб ты милицию вызвал? Ты номер скажи, а я с ней сам поговорю…
— А где гарантия, что она милицию не вызовет? — спросил я.
— Ну это уж мои заботы! — ответствовал Иваныч и мирно хихикнул.
— Ладно, — решился я. — Набирай… — и продиктовал номер горностаевской трубки. — Только при мне давай звони, чтоб я слышал!
— Ладно! — добродушно откликнулся Иваныч, и наверху запиликали кнопки.
Теперь мне оставалось только уповать на Валюшкину сообразительность.
— Алло? Валентина Ивановна? — закричал Иваныч, и я замер. — Это вас из медпункта беспокоят… Поселка Васкелово!.. Да! Да, насчет Алексея Львовича! Он тут случайно ногу сломал… попросил вас подъехать. Что? А сам он сейчас на перевязке, болевой шок, знаете ли… Да… Подъедете? Ага, адрес диктую…
Я привалился к ящику и закрыл глаза. Впервые за весь день мне стало по-настоящему страшно. Валя-Валя, во что я тебя вписал? Дал бы телефон Шаха или Обнорского на худой конец… Но было поздно. Объегорил меня Иваныч, и что теперь будет — одному Богу известно…
Иваныч кашлянул.
— Слышь, Леша, подъедет твоя раскрасавица. — Он был явно доволен собой. — Думаю, договоримся. Может, выйдешь, чайку попьем?
«Скрутят они Горностаеву, — подумал я. — Потому что Леша Скрипка оказался полным мудаком».
— Черта с два! — зло крикнул я. — Сначала деньги, потом и чайку можно!
— Ну как знаешь, — спокойно согласился Иваныч, предвкушая свой триумф. — Мы с ней так договорились: до станции сама доберется, а там позвонит. Я ее встречу.
— Слышал, — вяло сказал я. Хоть бы стрельнул пару раз, пока они болтали — все бы лучше было…
— Может, свалим, пока не поздно? — зашептал Лысый.
Иваныч не обратил на него внимания.
— А когда свадьба-то, Леша?
Я не ответил. Мне было тошно…
Часа через два, когда наконец зазвонил телефон, я был уже на пределе. Сидя с автоматом в руках, я мысленно заклинал Валю не ездить ни в какое Васкелово, обидеться на меня смертельно и не ездить.
* * *
Иваныч стоял на крыльце, жадно затягиваясь «беломориной» и поглядывая на часы. Зазвонил телефон, и он неуклюже нажал на «прием».
— Але?
— Але, это фельдшер? — спросила Горностаева.
— Да-да!
— Что-то почти ничего не слышно… Але!
— Але, я вас слышу, вы где? — орал псевдофельдшер.
— Там помехи какие-то… — злилась Горностаева. — Выйдите на открытое пространство! Але, але!
Иваныч сделал несколько шагов по тропинке:
— Але!
— Вот сейчас чуть получше… опять пропали… Але!
— Але, слышно? — Иваныч сделал еще несколько шагов.
— Да еще отойдите, — просила Валя. — Там помехи какие-то… Аге!
Иваныч подошел к калитке и завопил что есть силы:
— Але! Так лучше? Вы где?…
— Да, теперь хорошо!.. — сказала Горностаева и отключилась.
В ту же секунду с калитки на Иваныча обрушился боец СОБРа. А с забора ссыпались еще десятка полтора и побежали к дому.
* * *
Ничего этого я не видел. Да и слышал только отчасти. А узнал подробности уже потом, когда, обняв Валю, стоял у злополучного рефлектора. Только теперь я почувствовал, как страшно я замерз. Сквозь открытую дверь в комнату было видно, как офицер общался с Лысым и Иванычем. Рожи у них были те еще — они так и не пришли в себя после штурма. Иваныч, кстати, выглядел гораздо хуже Лысого. Видимо, бойцы отнеслись к нему не слишком нежно. Перешучиваясь и матерясь, они выносили из подпола ящики с оружием, а широкоплечий майор, с которым меня как-то знакомила Завгородняя, добродушно рассказывал:
— Тут, короче, такая фигня… Мы этих козлов давно пасли, только они в последнее время почуяли что-то и дислокацию сменили. Прежняя база у них в Орехово была.
Майор подмигнул мне и понизил голос:
— Знаешь, откуда они железо таскали? Из Вологды! Там склады огромные, а этот Иваныч — прапор, недавно уволился. Но связи-то остались. Тут оружия, — он по-детски наморщил лоб, — миллиона на полтора баксов…
— На два, — поправил его я.
— Ну на два, — согласился он. — И представляешь, месяц, как мы их потеряли, — и тут Светка звонит! Помоги, говорит, подружке, у нее, мол, проблема! Каково?
И он громко расхохотался.
— Леш, мы скоро поедем домой? — устало спросила Валя.
— А ты не хочешь, как «приличный репортер», дождаться информации? — удивился я. — Ты же небось собираешься дать эксклюзивный материал в ленту новостей?
Но Горностаева посмотрела на меня странным взглядом (таким, который появился у нее в последнее время) и серьезно сказала:
— Не-а. Я на этой неделе дежурю по психам. А по ленте дежурит Соболин. Ему уже позвонили.
— Тогда поехали, — сказал я.
Всю дорогу до Питера я проспал как ребенок.
* * *
Сдерживая хохот, я смотрел на Мишку Модестова в камуфляжной форме. Со злобным выражением лица он тщательно прицеливался. По лицу его катились крупные капли пота, пока он прищуривал то один, то другой глаз. Наконец, закрыв оба, он стрельнул и выматерился.
Слева на него скептически поглядывала супруга — Нонка Железняк (тоже в камуфляже) — и качала головой. Потом, приникнув к прицелу и лихо дунув на мешающую прядку, она тоже выстрелила. Ее мишень упала.
Еще левее стрелял Кононов — после каждого выстрела он удивленно смотрел на не шелохнувшуюся мишень и озабоченно осматривал автомат.
Еще левей Каширин методично сажал одну пулю за другой — губы его шевелились:
— За Родину!.. За Обнорского!.. За двадцать восемь панфиловцев! За Зою Космодемьянскую… За янтарную комнату!..
Рядом с ним лежал Соболин — он жевал резинку и явно играл кого-то вроде Лимонадного Джо. Пытаясь стрелять небрежно, он попадал через раз. К тому же ему очень мешала раскинувшаяся в изящной позе Завгородняя, которая нежно внимала указаниям молодого старлея, показывающего ей, как нужно правильно целиться.
И, наконец, рядом со мной лежал Спозаранник. То и дело поправляя очки, он все делал по правилам, аккуратно сбивал все мишени и после каждого выстрела снисходительно смотрел на коллег.
К сожалению, Глеб Егорыч не замечал, что я внимательно слежу за его движениями и стреляю синхронно с ним, причем по его же целям. Инструктор, стоявший за моей спиной, усмехался в усы, но, повинуясь красноречивым жестам мстительной Агеевой, молчал.
Вся эта «войнушка» была плодом моих титанических усилий. Две недели я убеждал Обнорского, что журналистам необходима боевая подготовка. Но он, так и не сумевший простить мне «васкеловской кампании», только орал и брызгал слюной. Потом, когда я его все-таки уломал и с невероятным трудом договорился о стрельбах на Ржевском полигоне, возмутились все остальные. Но и их удалось успокоить административными методами. И вот теперь все получали удовольствие. Кроме, пожалуй, Горностаевой. С ней в последнее время творилось невесть что.
