Я знал, что он имеет в виду. Большой город, особенно такой, как Нью-Йорк, привлекает орды молодых людей, нигде не пустивших корней, покинувших дом в знак идиотского протеста против власти родителей — а скорее всего, как мне кажется, в силу протеста против необходимости думать о своем будущем, — и они, располагая избытком времени и не имея денег, изнывают от скуки и хватаются за все, что подвернется под руку. Будь то наркотики, секс, политические демонстрации или обыкновенная пьяная драка; многие из этих юнцов рано или поздно попадают в поле зрения полиции, а их отношения с копами как две капли воды похожи на отношение к дому и родителям. Полицейский наиболее прямо и непосредственно олицетворяет власть, ту самую, с которой эта молодежь уже находится в состоянии войны. Профессиональные уголовники доставляют полицейским при аресте меньше неприятностей, чем эти приверженцы культа бунтующей молодежи.
Но, если молодые люди, находившиеся в данный момент в моей гостиной, чем-то и напоминали подобный тип молодежи, если они и знались, а это несомненно, с некоторыми отщепенцами-бунтарями и даже если бы при попытке ареста повели себя как шпана, все же нельзя было закрывать глаза на то, что сами они отнюдь не были подонками. Вики Оппенгейм вполне бы, с небольшими изменениями в одежде и, возможно, с другим запасом слов, вписалась в чинный пикник любого благопристойного религиозного собрания. Эйб Селкин был слишком откровенен и достаточно умен, чтобы дать вовлечь себя в такую явную авантюру, как бунт против существующего порядка. Халмер Фасс, еще более целеустремленный, чем Эйб, жил своими интересами, в полной гармонии с самим собой и ни за что бы не позволил внешнему миру вторгаться к себе в душу. А Ральф Пэдберри — о нем и говорить нечего — никоим образом не подходил под определение «богемы недоделанной», как выразился Донлон.
Но прав был Донлон или нет, сейчас это было не главное и не имело абсолютно никакого отношения к делу, суть была в том, что их присутствие в моей гостиной его не касалось. Я и не замедлил разъяснить это, заявив:
— А вам-то что до них? Они вправе находиться там, где пожелают, а я могу принимать у себя в доме кого захочу.
— Вы же тут не просто посиделки устраиваете, — возразил он. — Они явно что-то замышляют, и вы им нужны неспроста. Я ведь прав?
— У страха глаза велики. Я ведь уже сообщил вам, что изменил свое заявление по просьбе вашего начальника. Вам нечего опасаться ни меня, ни этих ребят.
— Зачем же они тогда сюда явились?
— Это их личное дело.
— И мое тоже.
Я покачал головой, и мы стояли, глядя друг на друга в упор. Я испытывал к нему отвращение из-за его наглости и вымогательства, а он ненавидел меня, так как я представлял для него загадку, возможный источник неприятностей в будущем. Наконец Донлон пожал плечами и произнес:
— Ладно, не драться же нам. Я все равно своего добьюсь.
— Только держитесь от ребят подальше, — пригрозил я.
Он снова насмешливо посмотрел на меня с деланным недоумением.
— С какой стати вы решили, что я собираюсь пощипать их?
— Несколько таких типов, как вы, работали на моем прежнем участке, — ответил я.
Это его задело за живое. Ответ не замедлил себя ждать:
— Зато у нас, к счастью, нет таких, как вы, Тобин.
Подобные выпады меня уже не трогают, поэтому я спокойно повторил:
— Как бы то ни было, запомните: держитесь от них подальше.
— А если нет?
— Вам же хуже, сделаю все, чтобы жизнь вам показалась очень неприятным занятием.
Он нахмурился, видимо, уверенности у него поубавилось.
— Не переоценивайте своих возможностей. С вашим-то прошлым неужто вы полагаете, что в состоянии доставить кому-то неприятности?
— Не знаю. Но попытка не пытка. У меня еще остались кое-какие связи. Сделаю все, что в моих силах, чтобы в вашей епархии запахло жареным.
Он повернулся, с мрачным видом обошел кухонный стол и с минуту постоял напротив холодильника. Я услышал, как он прошептал: «Семь раз отмерь — один отрежь». Затем провел рукой по лицу, словно стирая усталость, и встряхнулся, словно собака, вышедшая из воды.
Дверь распахнулась, заставив нас обоих вздрогнуть, и на кухню вошел Билл с отсутствующим видом, поглощенный какой-то мыслью. Сделав несколько шагов, он остановился и, моргая, уставился на нас.
— Извини, папа, — сказал он. — Я не знал, что здесь кто-то есть. Я думал, что все в гостиной.
Донлон поглядел на Билла ласково, как на родственника, с которым давно не виделся.
— У нас тут с твоим отцом состоялся разговор по душам, сынок, — произнес он необычайно мягким голосом. — Но мы уже почти закруглились.
— Мне только нужно взять пару инструментов, — объяснил Билл, направляясь к ящику рядом с раковиной.
— Что-то мастеришь, а? — спросил Донлон.
— Да, сэр. — Билл достал из ящика кусачки и самую маленькую отвертку.
— Модель самолета? — продолжал допытываться Донлон.
— Нет, сэр. Что-то наподобие фонографа. Простите.
Донлон проводил глазами вышедшего из кухни Билла и сказал:
— Вот в этом возрасте они все хороши. Пока маленькие. Люблю детей. Вы случайно не состояли в Полицейской атлетической лиге?
— У меня никогда на это не было времени.
— Что ж, у вас есть свои дети. А у меня вот нет. Я годами грешил на миссис Донлон, но оказалось, что виной всему я сам. Доктор сказал, все дело во мне. — Он снова потер лицо, и после этого оно снова посуровело. — Но когда эти дети вырастают, то превращаются в подонков, — сказал он, — большинство из них. Вроде тех, которых вы взяли под крылышко. Когда дети маленькие, все они очень милы, но потом из них ничего путного не получается.
— Не из всех.
— Из тех, что в гостиной, — точно не получится. — Он секунду пожевал согнутый палец, затем качнул головой и сказал: — Ну, значит, по рукам, насчет того, другого?..
— Вы от них отстанете?
Он пожал плечами:
— Пускай себе гуляют. — Его глаза сверкнули.
Я не доверял ему — чувствовалась в нем какая-то непредсказуемость и коварство, но был уверен, что большего все равно мне от него не добиться, поэтому подтвердил:
— Ладно. Договорились.
— А теперь, — продолжил он, — пускай все разойдутся.
Это прозвучало не как угроза и не как приказ, а как нечто само собой разумеющееся.
Впрочем, это было вовсе не так.
— Вас забыли спросить? — сказал я, как отрезал.
На секунду он опешил, а затем снова насупился и ответил:
— Ладно, Тобин, продолжайте в том же духе. Но не вздумайте рыпаться.
— И в мыслях не держу.
— Попрощайтесь за меня со своими гостями, — закончил он и, обойдя меня, покинул кухню.
Я последовал за ним до самого входа, он сам открыл входную дверь и вышел, оставив ее приоткрытой. Я задержался, стоя в полутьме, и, держась за дверную ручку, наблюдал, насколько это было возможно в наступивших сумерках, как он проследовал к припаркованному у обочины черному «плимуту», хоть и плохо различимому, но не допускающему никаких сомнений в том, что машина служебная. А он использовал ее для неофициальной поездки.
Когда Донлон забрался в «плимут» и тронулся с места, я закрыл дверь и вернулся в гостиную.
Теперь в гостиной стоял дым коромыслом, велся оживленный разговор, все обращались друг к другу, и каждый по очереди пытался что-то втолковать Кейт, которая всем кивала, улыбалась и ничего не могла понять. Бросалось в глаза, насколько раскованно и непринужденно держалась вся компания — не было и следа той настороженности, которую обычно испытывали люди при общении со мной. Вики тараторила без умолку, не успевая выговаривать слова, при этом она не могла усидеть на месте: подпрыгивала на кушетке, как перышко, хотя была пухленькой и кушетке от нее порядком доставалось; Эйб Селкин был искрометен и изящен, как тамада на банкете; Халмер — весь в разговоре, однако все же успевал наблюдать за остальными, оценивая их поведение как бы со стороны, но без сарказма; а Ральф Пэдберри, слегка подавшись вперед, методично вставлял четкие короткие замечания, используя для этого редкие секундные паузы.
Стоило мне войти в комнату, как разговор оборвался и все головы повернулись в мою сторону. Я нарушил воцарившееся молчание словами:
— Все в порядке, он ушел.
Эйб Селкин отрывисто бросил:
— Вы же понимаете, что он следил за кем-то из нас.
— Возможно, — согласился я.
— Что же теперь будет? — спросил Халмер. — Он что, так и будет висеть у нас на хвосте?
— Нет. Мы с ним заключили сделку. Он не трогает нас, а мы не трогаем его.
Халмер скривил губы в недоверчивой улыбке:
— А как мы его можем тронуть?
— Не будем доносить о попытке вымогательства.
Ральф Пэдберри, чеканя слова, произнес:
— Это еще ничем не доказано. Мы не можем возбудить против него дела!
