Машина свернула с Литейного и притормозила на площадке перед зданием Главного управления внутренних дел.
— Приехали, — прервал Корнилов Наталью Сергеевну. — Сейчас поднимемся ко мне в кабинет и там продолжим. — Он уже понимал, что расплывчатые подозрения по поводу Игнатия Казакова начинали приобретать конкретные очертания.
Они поднялись на четвертый этаж. Варвара проводила Истомину заинтересованным взглядом и вопросительно посмотрела на Корнилова.
— Ничего срочного, Варя?
— Белянчиков спрашивал.
— Пусть зайдет через пятнадцать минут.
Он усадил Истомину в кресло и сам уселся напротив в такое же старенькое облезлое кресло, а не за стол, как обычно.
— С этим Виктором Казаков встречался еще? — спросил он, приглашая Истомину продолжить рассказ.
— Наверное, — вяло отозвалась она, словно собиралась с мыслями или думала о чем-то совершенно другом. — Наверное, встречался. Они договорились. Но дело не в этом. Этот Виктор очень плохо повлиял на Игнатия. Его будто подменили. Когда мы сидели в баре, Виктор расспрашивал Игнатия о жизни. Мы рассказали, что скоро женимся. Игнатий ему с гордостью сказал о том, что пишет диссертацию. «И сколько ты будешь огребать, Казак, когда тебя увенчают лаврами?» Игнатий ему сказал, что если получит доцента, то двести восемьдесят. «И будешь со своей милашкой плодить нищих?» Он все время употреблял жаргон! — с возмущением сказала Истомина. — И ругался при мне матом. А Игнатий его не останавливал. «А я могу эти двести восемьдесят здесь за вечер оставить», — сказал Виктор.
Потом мы поехали на такси к нему домой, куда-то за кинотеатр «Гигант». С ним молодая девчонка, лет восемнадцати. Смазливая. Квартира у этого прощелыги… Я никогда еще не видела такой чудовищной смеси роскоши и мещанства… Старинная мебель, какие-то стереофонические системы, пластинки и книжки с голыми женщинами. И всюду, где только можно, хрусталь — вазы, вазы, вазы… Десятками, словно на выставке. А одна стена завешана старинными иконами. Опять они пили, вспоминая детство. Игнатий все спрашивал Виктора, откуда у него это богатство, где он работает. А тот знай похохатывал да подливал Игнатию коньяк. Мне стало страшно. Я Игнатия никогда таким не видела, он как больной сделался. Глаза горели, руки тряслись, когда он эти журнальчики похабные листал. А хозяин хоть и пьян, а все видит. И подкладывает Игнатию разные красивые вещи. А где работает, не говорит. Смеется: «Мы с тобой еще все обсудим». Тут пришла эта девчонка. В халатике. Она в ванной мылась, что ли. Виктор спрашивает: «Игнатий, как киска, нравится? А какие формы? Киска, покажись моему другу!» И представляете, она распахивает халатик и крутится перед нами голая! Тут я не выдержала, схватила Игнатия за руку и сказала: «Хватит, уходим». И Игнатий словно протрезвел. Встал вслед за мной. Виктор совсем пьяный. Кричал вдогонку: «А я хотел тебе киску подарить». Мы ушли, но Виктор дал Игнатию свой телефон. Я видела, бумажку сунул. Они наверняка встречаются. — Истомина замолчала и вопросительно посмотрела на Корнилова, ожидая, что он скажет.
Корнилов молчал.
— Эта роскошь, эти деньги — откуда?! Ведь это все украдено! Такое не приобретешь честно. Виктор нигде не работает… Я уверена. Он вор! А Игнатия с тех пор не узнать. Забросил свою диссертацию, стал нервным, злым. И деньги у него появились. Он ни о чем другом не хотел говорить, кроме как о деньгах, о материальном благополучии. То предлагал продать все старинные гравюры, что висят у деда, то дедовы книги, то собирался с кем-то поехать в Архангельскую область скупать у колхозников старинные иконы. Деньги, деньги, деньги… Это же наводнение какое-то! Он стал избегать меня, и с дедом начались контры. — Она безнадежно махнула рукой. — Ну, что вы молчите? Это все несерьезно?! Женские бредни?
— Очень серьезно, Наталья Сергеевна. Очень. Мы во всем тщательно разберемся. Но какое отношение ко всему, что вы рассказали, имеет ограбление в Тучковом переулке?
— Как? Вам непонятно? — искренне удивилась Истомина. — Виктор наверняка ограбил кассиршу, а этот хлюпик Игнатий помог ему. Товарищ Корнилов, ну как же это вышло? Он вырос в культурной семье, получил высшее образование… И стал преступником? Так же не бывает — был хорошим, стал плохим! Вы должны ему помочь!
— Должны, должны, — пробормотал Корнилов, а сам подумал: «Ты, девочка, задаешь мне вопрос, на который трудно ответить. Был хорошим, стал плохим. Почему? Я вот столько лет в уголовном розыске проработал, а как часто становлюсь в тупик, когда мне такой вопрос задают. Мы обратную сторону Луны лучше знаем, чем душу человека…»
— На образование вы зря уповаете, Наталья Сергеевна. У нас ведь, когда говорят «образование», как правило, имеют в виду сумму знаний, которые человек в институте получил. А сумма знаний — это еще не мировоззрение!
Теперь молчала Истомина.
— Я читал где-то — образование нужно понимать как образование человека. И задача стоит перед школой не просто научить человека чему-то, а образовать, создать его. Создать человека! А мы вот просвещением больше занимаемся. Министерство так и называется — Министерство просвещения.
Корнилов поднялся с кресла и достал из стола несколько фотографий, среди которых была фотография Самарцева. Подал пачку Истоминой:
— Наталья Сергеевна, среди этих людей вы никого не узнаете?
Она смотрела очень внимательно, медленно откладывая снимки на стол. Положив последний, подняла на Корнилова глаза и покачала головой:
— Нет. Я никого из этих людей не видела.
— А Виктора здесь нет?
— Нет, это очень приметный хлюст. С небольшими усиками…
— Да ведь усы можно и сбрить.
— Нет, Виктора здесь нет, — сказала Истомина твердо.
— Вы не помните его адрес? Той квартиры, куда вы ездили в прошлом году?
— Точно не помню, но могу отыскать этот дом.
— Вы не откажетесь написать то, что рассказали?
— Нет, конечно. Время у меня есть. Я перенесла свои лекции.
— Прекрасно. Вы сядете за стол в приемной и все спокойно напишете. Сочинение на вольную тему, — улыбнулся Игорь Васильевич. — Вы же преподаватель литературы!
Истомина не поддержала его шутку, нахмурилась.
Корнилов вздохнул и повел ее в приемную, к Варваре. Но прежде чем открыть дверь из кабинета, остановился и спросил:
— Вы что же, Наталья Сергеевна, верите в такое мгновенное перерождение человека?
Истомина опустила глаза.
Отпустив Истомину, подполковник позвонил в Василеостровский райотдел Алабину. Справился, нет ли чего нового.
— Все тихо, товарищ подполковник, — доложил Василий. — Мне товарищи из Тучкова переулка каждый час докладывают.
— Смотри, Василий! У Самарцева мало времени осталось. Он до отхода поезда обязательно там побывать должен. К вечеру надо усилить засаду.
— Вы, товарищ подполковник, не приедете?
— Приеду. — Корнилов еще вчера решил участвовать в операции. Слишком серьезное было преступление. — Я сейчас еще побываю на месте. Пройдусь засветло… Ты приезжай, согласуем все окончательно. Машину я у Тучкова моста оставлю…
Игорь Васильевич не спеша прошел по переулку, по двору, стараясь запомнить поточнее расположение подъездов, дверей в подвалы, сарайчиков. Двор выглядел мирно.
Алабин ждал Игоря Васильевича в машине на набережной. Смотрел задумчиво на мальчишек, удивших рыбу. Шофер дремал, свернувшись калачиком, положив под голову волосатый кулак.
Корнилов постоял немного у парапета рядом с мальчишками. Поплавки нервно мотались в самом центре огромного, маслянисто поблескивающего пятна мазута. Воды было много, она уже подобралась к чугунной ограде набережной. Напротив, на другом берегу, рядом с освещенным солнцем нарядным зданием Тучкова буяна, нескладно громоздились постройки научно-исследовательского института.
— Ни чешуи, ни рыбы! — пожелал мальчишкам рыбацкого счастья Корнилов, садясь в машину.
Младший посмотрел на него исподлобья, сердито, а старший улыбнулся, сказал:
— К черту!
Около Военно-морского музея Корнилов попросил шофера остановиться.
— Давай, Василий, заглянем в «Бригантину». Наведем справки об одном деятеле по имени Виктор да заодно пройдемся пешочком…
Они отпустили машину и, перейдя улицу, не спеша двинулись по мосту Строителей.
Игорь Васильевич опять вспомнил о Мавродине и, в который уже раз, пожалел, что не был у него на похоронах. «Да что похороны, просто последний долг, — подумал он. — А вот за то, что я его при жизни забыл, нету мне прощения».
— Мавродин-то от чего умер?
— Сердечник, говорили, — как-то безразлично, как показалось Корнилову, ответил Алабин. — Да ведь он совсем старый был…
— Старый? Это в шестьдесят пять — совсем старый? — недовольно сказал Корнилов.
