Я попытался представить красивую женщину, походкой манекенщицы топающую по барханам. Нет, моего алкогольного опьянения для такого миража не хватало. Требовалось наркотическое.
— Через границу ты ее провожал? — понимающе спросил я.
— Что я, дурак? — обиделся Жека. — У меня свой бизнес, мне чужого не надо. Там своя эстафета… Что ты так на меня смотришь? Ведь даже террористы оттуда проходят. А отсюда — туда, вообще делать нечего! С полным комфортом, на верблюде. В парандже… Да не улыбайся ты так паскудно, вернется она скоро… А зачем она тебе, любовь, что ли? Или для карьеры?
— Прекрати балаган! — устало сказал я. — Если бы границы охранялись так, как ты поешь, мы бы в день по дюжине терактов имели.
— Прекращаю, — согласился Жека. — За подробностями обращайся в Мосад. Сам понимаешь, без покровительства спецслужб такие дела не делаются, все как в Совке. Стране нужны осведомители в гаремах арабских принцев — война на носу! А я правда больше ничего не знаю.
Любой бред должен быть доведен до логического конца, поэтому я спрсил:
— Ты говоришь, что она скоро вернется… Когда именно.
— На днях, — пожал плечами Жека.
— Адрес!
— Да нету у нее постоянного адреса. Ты оставь свой телефон, я тебе сообщу. И ей передам… что ей передать?
— Твой адрес.
Жека поскучнел.
— У меня тоже нет постоянного адреса. Не лезь в мои дела, тебе же лучше будет.
— Гражданин, — пророкотал я, — предъявите документики.
Жека тоскливо посмотрел на небо и сообщил в сторону:
— При себе теудат зеут не ношу-с! Дозвольте, гражданин начальник, за ним домой съездить.
— А катись! — в сердцах сказал я.
Подозрительно озираясь, зашагал Жека к еще не старому «Вольво», чтобы выполнить мое пожелание. А я завернул за угол, открыл дверцу новенькой «Субару», плюхнулся рядом, отодрал у водителя усы и распорядился:
— Кадима,[38] Мики! Вон за тем «Вольво». Хорошая машина у твоей хаверы!
Усы я переклеил себе.
«Я ПОВЕРНУЛ ГЛАЗА ЗРАЧКАМИ В ДУШУ…»
Чем больше я мерз под Жекиными окнами, тем более идиотскими казались мне все его восточные сказки. Ясно было, что «щелкнувшись», он может заплетать сюжет не хуже Шахерезады, и к одной такой ночи вполне могла добавиться еще тысяча.
Но единственный шанс найти убийцу не в собственной семье был в исколотых руках этого подонка, достаточно опытного, чтобы отсиживаться сейчас не в собственной берлоге. А терять его я не мог себе позволить. Кроме того, как ни крути, наркотики проходят через ливанскую границу куда успешнее террористов. А ее стерегут уж куда лучше иорданской. Пожалуй, верблюда с Кирой Бойко легче пропихнуть через иорданскую границу, чем ампулу через ливанскую…
…Сильно после полуночи началась цепная реакция зажигания окон. Из них, усиливаясь с каждым новым окном, неслись тревожные телевизионные голоса. И когда они, накопившись, переступили порог моего восприятия, я понял: в Ираке началось.
* * *
На работу я проспал. Что по законам военного времени делают здесь с опоздавшими на ответственную работу, я не знал и был готов к худшему. Но всем было совершенно не до меня. Казалось, миштару переключили с 33-х на 78 оборотов. Смысл инструкций-скороговорок ускользал. На иврит-«каля[39]» никто почему-то больше со мной не разговаривал, зато и ни одним «савланутом» или «ихье-бесэдором»[40] не попотчевали. А вместо привычного «леат-леат»[41] то и дело слышалось «маэр-маэр».[42]
Наконец в сортире я узрел свое подлинное лицо. Бедные коллеги! Весь день перед ними маячила небритая харя с выпученными от непонимания и красными от недосыпания глазами. Поэтому, когда меня отправили то ли под домашний арест, то ли на домашнее дежурство, короче «домой и безвылазно до утра», я их понял.
Дома я наконец-то реализовал свои амбиции — лишил тещу персональной комнаты, превратив ее в «хэдэр-атум».[43] После чего проявил о Софье Моисеевне сыновнюю заботу — препроводил ее сердечные, дыхательные и прочие недостаточности в полкомнаты за занавесочку, к кислороду. Затем я мужественно поборол желание заклеиться от семьи изнутри и настроился на полнометражный домашний вечер.
Вечер получился отвратительным. Сын хамил, теща заискивала, жена загадочно ухмылялась. Прямо конкурс устроили: «Кто у нас самый подозрительный?» А почему кто-то один? Их трое — и трупов трое. Каждой сестре по серьге.
Легли рано. Ленка, было, затеяла выяснение отношений, но я ее не поддержал — выяснения семейных отношений всегда чем-нибудь кончаются, а определить свои отношения с подозреваемой я не мог до окончания следствия.
И снилась мне пустыня. Думал, Каракумы, но несколько раз вляпался в верблюжье дерьмо и понял, что все-таки Негев.
Из-за сабры вышел верблюд.
Он был в черном сомбреро, из-под которого вились рыжие стружки пейсов.
На «корабле пустыни» плыли три женских фигуры. Именно фигуры, а не лица жеского пола, потому что все трое были в мини-паранджах отечественной фирмы «Готтекс». Кормчей была Мариша.
Как я обрадовался, когда догадался! Я простер к ней руки и рявкнул:
— Гражданка, почему на верблюде?!
Конечно, мне хотелось орать совсем другое. Но что-то меня во всем этом смущало — то ли раскачивающийся, как при молитве верблюд, то ли Маришины дуэньи, которых я никак не мог окончательно опознать. То есть одна из них была Анат, но вот какая именно…
Мариша нехотя закрыла косметичку и ответила, как убогому:
— Потому что на собаках я больше ездить не могу, начальник. У меня аллергия на собачью шерсть… А ты все убийц ищешь?
— Да вот, все ищу… — стыдливо признался я. — Надо же отомстить.
— Ну, ищи, ищи, — поощрила она. — А кстати, если найдешь — сам убивать будешь, или под суд отдашь?
Я задумался над этим «гамлетовским» вопросом, а Мариша ткнула пальчиком в магнитофон, который держала явно знакомая мне соседка. Магнитофон стал вещать:
«Ты прибыл с севера и ничего не знаешь!»
Я был не Гамлет, это было очевидно, но обидно. И я в очередной раз в своей жизни пошел на компромисс, заявив:
— «Меня зовут Горацио. Я прибыл сюда из Эльсинора.»
Магнитофон хрипло рассмеялся:
«Полно врать! Горацио здесь был.
Шикарный тип!
Все пальцы в перстнях — истый царедворец.
Он, кстати, первый, кто разоблачил
Делишки принца. Этот самый Гамлет
Завел себе щебечащую курву
По имени Оливия. И с ней играл в очко.
Подробностей не знаешь?»
Подробностей я, как всегда, не знал.
— Дерьмовая у вас алия! — сообщила с верхушки верблюжьего горба Анат. Всю страну загадили — понавезли верблюдов на продажу.
— Это не верблюды, — буркнул верблюд и сплюнул. — Верблюжьего в них только горбы и что плюют на все. Пусть каждый докажет, что он верблюд… Все, хватит трепаться! Нам до субботы успеть надо.
С ближайшего бархана скатился на ранце Вова Вувос и заорал:
— Я в школу опаздываю! Подвезите меня!
— А домашнее задание дашь списать? — игриво спросила Мариша.
Мне стало его жалко.
— Ты чего, старик? — спросил я. — Какая школа? Может, учебка?
— Мальчик, мы в караван-бордель едем, — хрипло рассмеялась третья женщина, до этого казавшаяся мне Ленкой. — Вон, видишь?
— Так это же Кремль! — обрадовался Вова.
На «корабле» похабно заржали:
— Какой прелестный мальчик! Сразу видно — ни разу не был в массажном кабинете. Просто — это красный фонарь в форме Красной Звезды…
— Ладно, — сказала Мариша Вове. — Держись за хвост… А мента с собой берем?
Мент (в смысле я) ополоумел от обиды и прошептал:
— Я не мент… Я — герой-любовник… У меня дедушка — профессор.
Мариша врубила маг, который ехидно сообщил:
«Вот вам розмарин — для памятливости.
А вам — анютины глазки — чтобы видеть.
А это — несколько стебельков для меня
Ее называют богородициной травою…
Богородица-дева, радуйся,
Благодатная Мария, Господь с тобой,
Благословенна ты, жена,
И благословенно чрево твое…»
Вова выматерился и дернул верблюжий хвост, как девчачью косичку.
— Отойди, — посоветовал я.
Хвост сработал, как ручка унитаза.
— Каждый оле должен съесть свой горшочек дерьма, — наставительно сказал Вова. — Савланут, — он поднял на меня глаза без зрачков. На сплошном белом фоне плавали красные прожилки. — «Я повернул глаза зрачками в душу, скромно пояснил он, — а там повсюду пятна черноты. И их ничем не смыть…»
Мариша снова врубила маг:
«Все это плод его больной души!»
— «Мой пульс, как ваш, отсчитывает такт! —
упрямился Вова.
