— Может и правда, от музыки они?.. Ты, вроде, с этой техникой разобрался? Дай-ка послушать.
— Вам это надо? — вылупил глаза Немигайло.
— Сам же уверял, что Балясин от музыки умер. И рыбки тоже. Вот мы и проверим — сразу то не помрём.
Колапушин обошёл письменный стол и уселся в большое чёрное кресло.
— Слушай, Егор, а здесь комфортно. Ну, давай, включай.
— Арсений Петрович — Немигайло старался быть как можно более убедительным — вы, с вашим изысканным вкусом, просто физически этого не вынесете.
— Давай врубай! Тоже мне — музыковед в форме.
— Это будет культурный шок. Я вас предупредил. Давайте, хоть потише сделаю, а то оглохнете.
— Сам знаешь — следственный эксперимент по делу должен проходить в максимально схожих условиях. Кончай пререкаться — заводи шарманку.
Безнадёжно пожав плечами, Немигайло разыскал на аудиоцентре нужную кнопку. Первые же удары из мощных колонок прокатились по стенам, как гул стихийного бедствия. Колапушину показалось, что его голову сдавливают огромные тиски. Он вжался спиной в кресло, но это помогло мало. Откуда-то снизу по позвоночнику поднимались тёмные волны паники, захлёстывая мозг, и заволакивая чернотой глаза. Колапушин попытался встать, но тело, его почему-то не слушалось. Он успел увидеть тревожные глаза Немигайло, торопливо разыскивающего кнопку, и комната завертелась в судорожном танце перед глазами…
— Ну, вот и всё. Зажмите рукой ватку и не отпускайте минут десять. Ну, как, полегче вам? — спросил Колапушина немолодой, седой человек. — Нет, нет — вы пока не поднимайтесь, полежите ещё немного. — Я вам такой коктейль намешал — не хуже, чем в «Метрополе». А то встанете резко, и голова может закружиться.
Дикая головная боль, казалось, выдавливающая глаза из орбит, нехотя отступала. Прошло противное чувство тошноты, окаменевшие плечи, шея и затылок постепенно избавлялись от сковывающей тяжести, стеснение в груди уменьшилось и, наконец, Колапушин смог свободно вздохнуть. Оказывается, он лежал на диване в приёмной, куда, как он смутно помнил, его привели Немигайло с Витей.
— Спасибо, доктор — поблагодарил он более или менее нормальным голосом — а что это я, будто горю весь?
— Это от лекарства, так и должно быть, Не беспокойтесь, скоро пройдёт.
— А вы говорите — рыбки… — облегчённо пробасил, откуда-то сбоку, Немигайло — Ничего, ничего, сейчас домой — Азнавура… Ив Монтана послушаем, тихонечко так… Говорил же я вам — будет культурный шок.
— Подожди, ты, Егор — уже нормальным голосом, сказал Колапушин — кажется, ты был прав, что-то не то с этой Шаманкой.
— При чём тут Шаманка? Там всего две записи её были, остальное «техно». Вот этот «бум-бум-бум» вас и ухайдакал.
— Какое, остальное? Сколько же времени я эту музыку слушал?
— Минут двадцать, не меньше. Потом я увидел, что вы «поплыли» и выключил.
— Мне кажется, вы ошибаетесь, молодой человек — подал голос врач — первопричиной совсем не музыка была. Вот, ответьте, — обратился он к Колапушину — вы спите достаточно?
— Если бы, доктор — вздохнул Колапушин — бывает и по двое суток без сна.
— Так я и думал. Питаетесь тоже, наверняка, кое-как и нерегулярно?
Колапушин утвердительно кивнул.
— Вот-вот. А главное — нервы.
— Это точно — подтвердил Немигайло — на службе сплошные стрессы.
— Сегодня волнений много было?
Вспомнив весь сегодняшний суматошный, и вымотавший душу день, Колапушин только тяжело вздохнул.
— Плюс жара. И по телевизору передавали: подходит атмосферный фронт — подытожил врач — вот вам и гипертонический криз. А этот ваш «бум-бум» не при чём.
— Как это не при чём, — возмутился Немигайло, — когда после него сразу?!..
— После него не значит — вследствие него. Это, знаете ли, как пружина — сжимается, сжимается и вдруг бац — и лопнет. Любой сильный раздражитель может спровоцировать скачок давления. Вы ведь тоже там были — и ничего.
— Сравнили! Я семейный, ухоженный, и ничего в искусстве не понимаю. А Арсений Петрович у нас, натура тонкая…
— Не надо, Егор — запротестовал Колапушин. Но Немигайло замахал на него рукой и убеждённо продолжил: — Это «техно» вам так подгадило. Я вам докажу! Вот, скажите, доктор, — обратился он к врачу — вы Балясину, покойному, такой же диагноз ставили?
— Не обольщайтесь внешним сходством явлений. У Жени прежде всего была депрессия, кстати достаточно легко объяснимая. Как раз в основном из-за неё и были все эти спазмы коронарных сосудов. Серьёзных соматических заболеваний, в том числе и сердца, у него не было. Он, месяца два назад, делал кардиограмму — ничего особенного, так — лёгкая стенокардия, приступы которой купируются достаточно простыми способами. Так что это чисто внешнее сходство, не более.
Почти пришедший в себя Колапушин сообразил, что этот седой немолодой человек и есть Геннадий Алексеевич Фартуков — тот самый врач, который лечил Балясина, и при котором Балясин умер.
— А его можно было спасти? — спросил он, осторожно поднимаясь в сидячее положение.
Фартуков горестно вздохнул.
— Смерть, знаете ли, не предполагает сослагательного наклонения. Мне позвонили, сказали, что Жене плохо с сердцем. Но, ведь, у него несколько приступов стенокардии было за последний месяц. Если бы я знал, что у него сильные боли в груди и рука отнялась, сразу, по телефону, велел бы вызвать «Скорую». А так… успел только вколоть, что с собой было, конечно, этого недостаточно. Здесь специализированная бригада нужна была. У них и оборудование в машине, и медикаменты соответствующие.
— А что же вы сами «Скорую» не вызвали, когда приехали?
— Женя сильно протестовал, лучше его было в такой момент не беспокоить. Да и они тоже могли не успеть — аритмия нарастала. Тут ведь, знаете — как повезёт: есть ли в данный момент свободная кардиологическая бригада, как быстро ей вызов передадут, откуда им ехать придётся? Мы могли намного быстрее до больницы доехать, но… не успели вот. А вам что — нужно виноватых найти?
— Нет, нет, мы просто выясняем обстоятельства. Тут, понимаете, есть некоторые странные вещи.
— Да, обстоятельства не совсем обычные — грустно ухмыльнулся Фартуков, вспоминая «странные вещи». — Но сломался он из-за смерти Вари. Это очевидно.
— Как сломался?
— Да… по-русски. Сутками слушал её песни, пил, психовал.
— Это точно — убеждённо подтвердил Немигайло — крыша у него съехала.
— Что-то вроде. Он за три дня до смерти имел со мной разговор. Очень, знаете ли, странный. Но, я же не психиатр, мне трудно судить — патология это, то, что он говорил, или нет. Да и не совсем трезвый он был.
— Случаем, не про Иерихонские трубы? — снова сел на своего конька Немигайло.
— Нет. Он интересовался чёрной магией. Привидениями, проклятиями.
— А, что, вы и в этом сечёте?
— Да, нет, — усмехнулся Фартуков — не секу. Женя пытался выяснить, как к этому относится медицина.
— И как она относится?
— Никак. Есть наука, а есть шарлатаны.
— Нет, но бывает же что-то. Я, вот, читал…
— Бывает. До сих пор у диких племён, где-нибудь в Африке, действуют и колдуны, и маги всякие, или как там они называются. Иногда они добиваются поразительных результатов, пока необъяснимых. Но в медицине нельзя пользоваться необъяснимыми методами — это может привести к страшным последствиям. А те, что у нас шуруют… Эти практически поголовно жулики, использующие определённые свойства человеческой психики. Методы, которыми они пользуются, известны с древнейших времён, но им продолжают верить, это свойственно многим людям — слепая вера в различную таинственность и мистику вместо разумного подхода.
— И Балясин тоже верил?
— У Балясина… скорее всего у него был тяжёлый невроз, навязчивое состояние на почве нервного шока.
— Белая горячка?!
— Белая горячка, это несколько из другой области — он до неё не допился. Только, знаете, кроме белой горячки, нас иногда мучает совесть, простите за выражение.
— Думаете, она его мучила?
— Мне кажется, да. Перед смертью он вспомнил о Боге.
— О Боге? — заинтересовался Колапушин — Капсулев нам ничего об этом не рассказывал.
— А он скорее всего и не слышал. Это перед самой смертью было, в машине. Там музыка очень громко играла — Женя попросил включить.
— Значит, о Боге — задумчиво повторил Колапушин, — а вы точнее не сможете вспомнить?
— Постараюсь, хотя, сами понимаете, сердце у него остановилось, буквально тут же. Так: сначала он сказал — «Голос Бога» — нет, слово голос он повторил два раза… Вот так: «Голос… Голос Бога…» Он ещё с расстановкой говорил, и в глазах было такое выражение, как будто он, действительно, услышал чей-то голос.
— Это всё, что он сказал?
