— В эту квартиру? — Ерожин снова наполнил свою рюмку и залпом выпил.
— Конечно. Он проверил, как идет ремонт, и связал Вольдемара с киевскими заказчиками, — ответила жена, с тревогой наблюдая, как Петр Григорьевич опять наливает себе водку.
— Ладно, давай выпьем, — предложил Петр и снова поспешил разделаться со своей рюмкой.
— Тебе нельзя столько пить после больницы. — Надю все больше удивляло его поведение.
— Мне ничего нельзя, а другим все можно, — не слишком трезвым голосом возразил Ерожин.
— Петя, я начинаю тебя бояться. В чем дело? — На глазах Нади выступили слезы.
— Меня бояться? Это что-то новое, — усмехнулся супруг. Водки в бутылке не осталось, он попробовал налить себе вина, но не попал в фужер:
— И что вы делали с Ростоцким?
Алексей принял ремонт и ушел?
— Нет. Он пригласил меня пообедать, и мы сходили в «Прагу».
— И все?
— И все. Петя, ты же напился. Ты ослаб после больницы, тебе будет плохо.
— Может, мне и так плохо. А почему мне должно быть хорошо? — вопрошал Петр Григорьевич пьяным голосом.
— Петя, если бы не твоя болезнь, я бы сейчас же уехала на Фрунзенскую. Я не хочу тебя видеть в таком состоянии. Мне больно, — сказала Надя и, заплакав, убежала в ванную. Когда она вышла бледная и без косметики, Петр Григорьевич сидел в кресле, откинув голову и прикрыв глаза.
— Если ты меня разлюбила, почему честно и прямо не сказать об этом? — Голос его звучал абсолютно трезво, и Надя опешила.
Только что ее муж был совершенно пьян и приставал с глупостями, а через пять минут перед ней сидел совсем другой человек.
А Ерожин, пока она в ванной боролась с обидой, вышел в кухню, подставил свой бобрик под струю холодной воды и через минуту протрезвел.
— Ты с ума сошел? С чего ты взял, что я тебя разлюбила? — искренне изумилась Надя.
— Нельзя любить двух мужчин сразу. Во всяком случае, я раньше так думал, — ответил Петр и внимательно посмотрел в глаза жены.
— Кого же я, по-твоему, еще люблю? — Надя начала догадываться, но поверить не могла.
— Алексея Ростоцкого, кого же еще? — устало ответил Ерожин:
— Я сам не святой, и много разного в жизни было. Поверь, я пойму и отпущу тебя. Я никогда не выпрашивал любви. Любовь не подают как милостыню.
— Ты с ума сошел. С Алексеем мы очень подружились. При чем тут любовь?! Да и он любит свою Шуру. Если ты ревнуешь, я могу с ним больше никогда не встречаться, но это же глупо.
— Пожалуй, глупо, если так, — согласился Петр.
— Какой же ты дурачок. Такой взрослый и такой ребенок. — Надя подошла к мужу, уселась ему на колени и разревелась. Петр Григорьевич прижал Надю к себе и начал целовать:
— Как же я давно тебя не видел, — прошептал он и снял с Нади платье.
— Глупенький, тебе же пока нельзя, — ответила она еле слышно.
— Почему нельзя? Я еще не умер, — так же тихо заверил Ерожин, поднял жену и, прихрамывая, понес на тахту.
— Выключи свет. Мне стыдно, — попросила Надя.
— Что стыдно? — не понял супруг, целуя ей грудь и шею.
— Стыдно, что я такая зареванная и некрасивая.
Петр не дал Наде договорить, он взял ее за плечи и поцеловал в соленый от слез, заплаканный рот. Надя обвила своими руками его белобрысую голову и задохнулась от счастья.
Слова им больше были не нужны.
Небольшой зал Театра современной пьесы не мог вместить всех желающих. Для блатных поставили ряд стульев впритык к сцене. Зрители сидели в проходах, подложив под себя сумки и портфели. Некоторые кавалеры держали подруг на коленях. Слабая вентиляция не могла справиться с духотой. Спектакль шел второй час, но в партере сохранялась напряженная тишина. На затемненной сцене царила Нателла Проскурина. Ерожин не ошибся, что примадонна предстанет перед столичной публикой нагишом. Но он не догадался, что при этом костюм на ней будет, только он окажется нарисованным.
От Булгакова Марк Захарович Тулевич оставил не много. Пожалуй, лишь имя героини и ее реплику «Мы в восхищении!». В негодяях, явившихся на бал Сатаны, публика без труда угадывала типы сегодняшней России. Олигархи хвалились Маргарите, как разворовывали и грабили страну, как убивали друг друга ради наживы. На что она и отвечала гостям фразой булгаковской Маргариты.
В финале дали полный свет и в зале и на сцене, но потрясенная публика продолжала молча взирать на артистов. Наконец кто-то нерешительно хлопнул. И тут началось невообразимое. Народ кричал «Браво!», подпрыгивал, аплодировал, свистел.
Бледная, вымотавшаяся от роли, но счастливая Нателла вглядывалась в ряды партера и пыталась отыскать глазами одного зрителя.
Его она заметила, как только первый раз вышла на сцену. Анвар достал билет во второй ряд. Он занял то самое место." с которого любил лицезреть свою богиню ее погибший поклонник Руслан Ходжаев. А сейчас публика бесилась и загораживала горца. Наконец Проскурина увидела Анвара. Он застыл и смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Рядом неистово кричали и прыгали, а он сидел неподвижно, как будто спектакль не закончился.
Потом Нателле понесли цветы и Анвара опять от нее заслонили. Публика требовала постановщика. Марк Захарович поднялся на сцену и, жмурясь под прожекторами, поправил рукой седеющую гриву и поклонился. Потом он подошел к Проскуриной, поднял ее и поцеловал. В зале снова начались крики. Артистов не отпускали. Они уже устали раскланиваться и собирать со сцены цветы. На Проскурину накинули халат. Из-под него странно выглядывали два огромных глаза, нарисованные на ее грудках. Наконец занавес опустился, в зале погасили свет, и публика понемногу потянулась к выходу.
Нателла сидела в гримерной. Ее туалетный столик был завален цветами, а возле ног стоял тазик с теплой водой. Костюмерша Зина старательно смывала с примадонны ее театральный костюм.
— Не холодно, детка? — спрашивала Зина.
— Ничего. Я привычная, — ответила примадонна.
— Теперь ты станешь знаменитой, — пообещала костюмерша. — Потерпи, я сейчас.
— Терплю. Только, если можно, побыстрей, — попросила Нателла.
Тулевич после спектакля пригласил артистов на банкет, но Проскурина не боялась на него опоздать. Она боялась, что Анвар не дождется ее и уедет. Теперь она знала, что горец дал деньги Марку Захаровичу на постановку, но с условием, что именно Проскурина получит главную роль. Покончив с гримом, Зина растерла Нателлу полотенцем, и та быстро оделась. Артисты уже собрались в буфете, и оттуда слышался смех и восклицания. Нателла сразу не пошла к коллегам. Ей почему-то казалось, что горец остался в зале и ждет ее там. Актриса вышла из-за кулис, раздвинула занавес и посмотрела в партер. На кресле второго ряда действительно сидел Анвар Чакнава. Он сидел в той же позе, в которой Нателла видела его со сцены. Проскурина спустилась по ступенькам и медленно пошла между кресел.
— Анвар, это я, Нателла. Вставай, выпьем по бокалу с нашей труппой, — сказала она.
Но Анвар молчал. Нателла приблизилась, заглянула в широко раскрытые глаза горца и закричала. Закричала так, что самой показалось, будто ее перепонки сейчас лопнут. На крик прибежал пожарник Федя. За ним в зале стали появляться другие работники театра.
У Проскуриной началась истерика. Она упала на свободное кресло. Руки и ноги актрисы тряслись и дергались. Она не могла остановить их и заставить слушаться. Рядом сидел красавец Анвар и широко открытыми, мертвыми глазами смотрел на сцену.
Иван Григорьевич Грыжин поднялся затемно.
— Время — семь. Куда ты в такую рань? т — проворчала Галина Игнатьевна и отвернулась к стенке.
— Надо, мать. Надо, — ответил генерал, надел халат и отправился в душ. Намывал он себя дольше и тщательнее, чем обычно. Долго брился, широко расставив кривоватые ноги.
Закончив, оросил щеки и шею из аэрозольного пузыря французской туалетной водой. Покончив с бритьем, внимательно оглядел себя в зеркале и вразвалочку двинул на кухню. Варя давно проснулась. Домработница по деревенской привычке и в городе вставала ни свет ни заря. Увидев хозяина, спросила, не отрываясь от чистки картошки:
— Не спится, старый хрыч? Пришел" мешаться?
— Не лайся, Варька. Дай кофейку, — добродушно пробасил Грыжин и уселся за стол.
Варя с притворной сердитостью полезла в холодильник, достала пакет молока, вылила его в кофейник и поставила на огонь. За много лет она изучила привычки Ивана Григорьевича и знала по его настроению, чем баловать хозяина. Сегодня ему понравится кофе «по-варшавски». Домработница давно выучилась варить кофе на молоке. Напиток был не сложен в приготовлении, но требовал внимания. За кофейником приходилось непрестанно следить, чтобы не прозевать момент закипания.
— Куда надушился? — уже более миролюбивым тоном поинтересовалась Варя, наливая кофе в любимую кружку генерала.
