О жене в документах у Никонова ничего не было сказано, Карзун числился холостым.
— Может, и правда он выдумал эту красавицу? — говорил он Петрусенко. Но того сей момент заинтересовал.
— Может и выдумал… Но зачем так злиться? Нет, Сергей, здесь надо хорошенько покопать: а вдруг это — та самая ниточка, что выведет…
Сам Петрусенко признался Никонову, что не может отказаться от поисков Захарьева. Прав на это не имеет, потому и начальству признаваться не будет. Официально станет разыскивать Зуброва — в плане поисков и поимки Карзуна. Захарьева же — сам от себя: необычность этого дела волнует его. Никонов от всей души поддержал товарища. Он хоть и был моложе, но заметно рациональнее. Согласившись уже, что его дело и то, чем занимается Викентий, необъяснимо между собой связаны, он понимал — параллельный поиск поможет и ему.
Через околоточного Степана Матвеевича Петрусенко знал, что Захарьев дома не объявлялся. «Нет, — думал он, — Ксения Владимировна больше ко мне не обратится…» Он понимал: отказавшись раз от услуг полиции, эта женщина не сможет пересилить себя и попросить о помощи вновь. Неясно было с письмом, полученным ею. Оно, правда, могло быть и подлинным, написанным самим Захарьевым. Но, скорее всего, предполагал Викентий, — подделка. Он помнил этот захватанный руками лист, косые строки, неровные буквы. Женщина уверяла, что это почерк ее мужа: скорей всего, ей просто хотелось, чтобы было так. Узнать, как мужчина обычно называет близкую женщину, нетрудно. А она, прочитав привычное обращение, тут же поверила в то, во что и сама хотела верить.
Викентий Павлович попросил коллег из соседнего отдела передавать ему сведения о неопознанных мертвецах. Именно туда сходились подобные факты со всей губернии и даже из отдаленных мест, если хоть что-то указывало на их город. Несколько раз Викентий ходил на опознание в морги, дважды с этой же целью выезжал в уезды. Каждый раз радовался, что умерший оказывался не Захарьевым, но не исключал подобный исход.
С поисками Зуброва, поначалу, казалось будет проще. Легендарная личность оказалась человеком реальным. Обнаружилась его мать — вернее, сведения о ней. Глафира Зуброва жила когда-то на Аптекарском въезде, держала швейную мастерскую, был у нее сын Иван. Правда, ни в каких списках — ни церковных, ни цивильных, — не обнаружилось записи о его рождении, но это не мудрено: здесь часто случалась неразбериха. Да, к тому же, он мог родиться и не в городе. На Аптекарском его мать поселилась, когда Зуброву было лет пять. Умерла семь лет назад. На мастерскую никто не претендовал: похоронив мать, Иван Зубров исчез. Но обитатели въезда помнили их.
Викентий Павлович разговаривал со старожилами Аптекарского въезда. И уяснил, что была Глафира человеком непростым. Душевная, не отказывавшая в сочувствии и помощи, бывала она груба и несдержанна. Поселилась здесь еще молодой, лет тридцати, и до самой смерти была хороша собой: карие с поволокой глаза, брови, как нарисованные, волосы густые, темно-русые, при теле, но стройна… Особенно интересным и полезным стало для Викентия общение со стариком Антоном Утяевым — хозяином небольшой пирожковой лавки. Он оказался человеком веселым, наблюдательным, с прекрасной памятью. Глашу Зуброву помнил и очень хвалил.
— Как она у нас тут появилась, я на нее сразу глаз положил. К тому времени я уж был вдовый, но вдругое обзаводиться женой не думал. Дети выросли, помогали мне. Сын пекарем, а дочка — хозяюшкой здесь…
Утяев повел руками, словно обнял небольшую зальцу в пять столиков, прилавок с дымящимся самоваром и разнообразными румяными пирожками на подносах. Они тоже ели пирожки с рыбой и вязигой, сидя за одним из столиков. Подошла приятная женщина, дочь старика, поставила перед ними на белые салфетки по чашке чаю, блюдо с горячими пирожками, сказала: «А это с пшенной кашей — отведайте».
Утяев сказал Викентию:
— Тогда все так же смотрелось тут, как и теперь. Только Катюша моя была совсем девчоночка — шестнадцать лет, и сам я был еще молодой, пятидесяти не набегало. Вот к Глафире и стал подъезжать. Вижу — баба одинокая, сынишка малой при ней. Сначала думал так пристроиться, но она смеялась, шутила, а к себе не подпускала. Я уже стал подумывать: а вот возьму и женюсь! Да понял, что не нужен ей. Был у нее — кто уж там: муж или полюбовник, не знаю, но что отец Ивасика — это точно. Причем у нас, на Аптекарском, все его видали, но знакомым никто не был. Ни как звать-величать, ни кто таков не ведали. Однако же, — старик хитро захихикал, — что из знатных он, из бар, раскумекали.
— То есть, дворянин, вы хотите сказать?
— Точно не знаю, не совру, но что не из простых — по всему было видать. Славный мужчина, мальчонка весь в него — красивый да с норовом. Хотя и ласковый, воспитанный. Все к Катюше моей бегал, любил ее. И она ему пирожки, знать, скармливала… Катерина! — кликнул внезапно. — Поди к нам, расскажи господину про Ивася!
Дочь Утяева вновь подошла, присела смущенно за столик. Она тоже хорошо помнила мать и сына Зубровых.
— Глафира Тимофеевна красивая была, мы с подружками на нее всегда любовались. И Ивасик такой славный парнишечка. Правда, если что-то очень не по нем, сердился как благородный: ножкой топнет, головку вскинет, пойдет и ни по чем не оглянется, зови-не-зови… Забавный. У него и отец-то не из простых, да еще и богатый. Мастерскую Глафире Тимофеевне он, видать по всему, приобрел. В первом этаже швеи работали, а во втором она с мальчонкой жила. И сынка обучал. Мальчик-то не всегда при матери жил, учился где-то, читал бойко, стихов разных знал много.
— Отчего умерла Зуброва? — спросил Петрусенко.
— Бог весть! Сгорела изнутри, похудела так сильно, бедняжка, месяца три маялась.
— А что сын, жил еще при ней тогда?
— Какой там! — воскликнул старик. — Давно уже не жил, навещал изредка. Когда заболела Глаша — приходил.
— А тот… человек? Он приходил?
— Да, — сказала Катерина, — и он приходил. Один раз они оба пришли: похожие друг на друга — одно лицо! Но хоронил мать один Ивась. Оттогда мы его больше и не видали. А мастерскую купил посторонний человек, хвастался, что задешево досталась. Скорняжье дело наладил в ней.
На этом след Зуброва пока обрывался. И, оставив на время его поиски, Петрусенко теперь думал только о Захарьеве. Все чаще вспоминалось ему то недоумение, поразившее его еще весной. Любящая бабушка, не оставившая внуку наследство… И понимал Викентий: есть здесь какая-то недоговоренность, а может, и тайна. Есть зацепка, возможно только она и одна…
С Сергеем Никоновым они устраивали совещания: то в близкой кофейне, то у Петрусенко дома, вечерами. Рабочих кабинетов как-то избегали, наверное оттого, что поиск Захарьева велся приватно. Последний раз, в воскресный день, они устроились в сквере перед домом, где семья Петрусенко снимала комнаты второго этажа. Служанка вынесла к их скамейке складной столик, поставила чай, бутылочку ликера, фрукты. Душным летним днем в тени деревьев было приятно, спокойно.
— Надо ехать в Вологду, — сказал Викентий.
— Но, если не ошибаюсь, бабка твоего подопечного умерла?
— Да, но наверняка остались люди, знающие и ее, и Василия Артемьевича помнящие с детства. Там, там где-то разгадка. Что-то произошло между бабушкой и внуком.
— Даже если так, — Никонов покачал головой, — это было давно, скорее всего, никак с нынешним исчезновением не связано. Ну, Викентий, ты и романтик! Надо же: семейная тайна, нити которой тянутся в сегодняшний день!.. Как бы твоя романтическая натура не помешала твоей карьере.
— Не скажи, Сережа! Я вот думаю, наоборот: трезвый ум может как раз далеко не пойти. А мысль, умеющая подняться над обыденностью — ее ведь крылья возносят! Не только поэтам нужна романтичность, но и сыщикам она необходима. Я убежден.
По аллее к ним бежали два мальчика: Митя и еще неуклюжий маленький Саша. Митя первый взобрался рядом на скамью, а подбежавший малыш ткнулся отцу в колени. Это Людмила вывела погулять детей после дневного сна. Видя, что у мужчин серьезный разговор, она, сунув в руку каждому по персику, увлекла ребят в другой конец сквера. А Викентий, глядя им вслед, сказал:
— А не свозить ли мне мое семейство в гости к двоюродной тетушке Александре Алексеевне? Давно звала. И живет в Вологодской губернии, в городке Кириллове. Чудные там края!
— Холодно же там, — удивился Никонов. — Север!
— Э-э, друг, — засмеялся Петрусенко. — Плохо знаешь свое Отечество. Там лето пожарче нашего бывает.
— Все равно, — не сдавался тот, — здесь вон: яблоки, груши, абрикосы, черешня… Изобилие для детей, витамины! А там небось одна клюква.
— И брусника, и черника, и голубика, да малина с земляникою, да грибы… А раздолье какое — кто бывал, вновь вернуться мечтает. Здесь, в городе, мостовые булыжные, дома каменные давят, фабрики дымят, извозчики пылят… Нет, решено, свезу их туда. У меня и отпуска, поди, года два не было.
