— Отстаньте, пожалуйста!
— Гражданка, — зачастил он. — Некогда объяснять, у меня всего десять секунд. Позвоните в милицию и скажите, что Леденцов снял с вас золотые часы.
— Что вы городите? Часы на руке.
— Я их сейчас сниму. Таково условие эксперимента.
— Господи… Я закричу!
Не моргавшими от страха глазами смотрела она на суровое лицо, на зеленый синяк, на плоскую кепочку. Сейчас бы ему так пригодилось удостоверение, но в Шатер документы он не брал.
— Милая девушка! Неужели вы не можете поверить человеку? Часы завтра вам вернут. Снимайте! Скорее!
Она сорвала браслет и опасливо протянула ему. Леденцов схватил часы.
— Теперь бегите!
Сперва она пошла осторожно, чуть не на цыпочках, — так уходят от заснувшего ребенка. Потом шагу прибавила. И, только отойдя на расстояние, казавшееся ей безопасным, побежала, размахивая сумкой и цокая каблуками в тишине уже засыпавшего города.
Леденцов вернулся в кусты. Все видевшие ребята стояли молча и тесно. Он пошел на детскую площадку, к малому свету. Они двинулись за ним каким-то покорным табунчиком.
Леденцов протянул часы Ирке, даме.
— Было никак не снять, — устало объяснил он.
Ребята разглядывали маленькие золотые часики на золотом браслете деликатно и вроде бы растроганно. Осматривали, ощупывали, оглаживали…
— Поносить бы, — помечтала Ирка.
— Чтобы засыпаться? — испугался Леденцов за судьбу браслета.
— Надо скорей загнать, — предложил Бледный.
— В комку? — спросил Артист.
— В комиссионном заметут, — не согласился Шиндорга.
— Я сам толкну, — решил Леденцов непререкаемо, как добытчик.
— Рублей пятьсот стоит, — предположил Артист.
— Краденое дешевле, — опять испугался Леденцов, уже думая, где взять деньги.
Бледный вдруг положил руку ему на плечо:
— Теперь ты наш!
— Мушкетеры, — сказала Ирка, — возьмем его?
— Клевый мэн, — согласился Артист.
— Доказал, — буркнул Шиндорга, почесывая спину.
— Когда придет день икс, — громко, не таясь, заговорил Бледный, — пойдешь с нами на операцию «Отцы и дети»! А теперь разбежались.
Петельников дежурил. Пока было два недолгих выезда. Вернувшись, он сел писать бумаги, которых, как ни странно для такой живой работы, в уголовном розыске скапливалось многовато.
Город затихал. Успокоился и райотдел — перестали хлопать двери, топать ноги, звонить телефоны… Только в дежурной части говорили на повышенных и нетрезвых тонах. Петельников глянул на часы: без пяти двенадцать. Сейчас он допишет справку и ровно в полночь возьмется за литровый термос кофе, который сварил дома собственноручно, основательно заправив молоком и сахаром. Петельников усмехнулся: есть куча игривых правил, не советующих загадывать. Учеными даже придуманы остроумные законы типа «если какая-нибудь неприятность может случиться, она случается». Надо понимать так: ровно в двенадцать, когда он снимет крышку с термоса, вызовут на происшествие, да на такое долгое, что за это время кофе испарится досуха.
Петельников пошел в дежурную комнату заглянуть в журнал происшествий. Он листал его, прислушиваясь к разговору дежурного по телефону.
— Нет, Пастилкиных у нас нет. И Карамелиных нет. Девушка, и Конфеткиных нет…
— Есть Конфеткин, — перебил Петельников, закрывая журнал.
Дежурный удивился, прикрыв трубку ладонью:
— Кто это?
— Леденцов.
— С девушки сняли золотой браслет с часами. И преступник якобы назвал свою фамилию и велел ей немедленно позвонить в милицию…
— Разреши.
Петельников взял трубку, представился, расспросил заявительницу и записал ее адрес.
— Гражданка Ковалева, приношу официальные извинения за причиненное вам беспокойство. Но это действительно был социологический эксперимент…
— Что же вы изучали? — спросил обиженный голос.
— Все ли потерпевшие заявляют о преступлениях, — нашелся оперативник.
— Зачем это знать?
— Как зачем? — Теперь Петельников удивился от души, поскольку вопрос этот изучался криминологами. — Если бы вы не заявили, то преступник гулял бы на свободе и пошел на новое преступление.
— Значит, часы у вас?
Он чуть помедлил, но сказал твердо:
— Разумеется. Если вы не ложитесь спать, то через полчаса их привезем.
— Пожалуйста…
Старший оперуполномоченный не знал, что произошло с Леденцовым, где сейчас лейтенант и куда делись часы. Но одно он знал определенно: золотой браслет должен быть возвращен хозяйке через обещанных полчаса. И Петельников впервые усомнился во всей этой затее с Шатром.
Что же выходит? Некие педагоги в школе, заботясь лишь об успеваемости, позабыли про души всяких Ирок, Грэгов и Шиндорг. Некие учителя и мастера в технических училищах давали им специальность да толковали о производстве. Некие родители кормили их, поили, одевали, полагая, что это и есть воспитание. В сущности, шатровыми ребятами никто серьезно не занимался. И вот он, Петельников, посылает в Шатер не педагога и не учителя, не умудренного годами и опытом человека, а лейтенанта Леденцова, двадцати четырех лет. Не для воспитания, — это бы еще ничего; не для довоспитания, — это бы еще можно; а для перевоспитания. Уже воспитанных, уже сложившихся, уже выросших ребят…
Петельников ставил себя на место Леденцова. С чего бы он начал? Не с нотаций, не с поучений, не с примеров из личной жизни, не с бесед о-выдающихся личностях… Ребятам все это обрыдло. Начинать надо…
Петельников удивился: оказывается, он не знает, как взяться за этот Шатер. Все им сейчас придуманное тихо разбивалось о какую-то подспудную преграду. Разумеется, сперва бы он… Нет, не так и никак, потому что для воспитания, а тем более для перевоспитания требуется прежде всего время — много, протяженного, спокойного. Но времени не было — начальник уголовного розыска уже справлялся о Леденцове.
Правда, вроде бы есть «теория взрыва» — перевернуть души подростков единым махом. Но для этого нужен поступок особой яркости, который лег бы на разноликих ребят единой силой. Леденцов на это не способен, да и кто знает, что это за поступок? Наверняка не грабеж гражданки Ковалевой. Леденцов перепутал воспитательную задачу с оперативной.
Петельников набрал номер телефона, не очень надеясь услышать высокий и чуть настырный голос. Но этот голос отозвался:
— Вас внимательно слушают!
— Мне бы гражданина Конфеткина…
— Я, товарищ капитан.
— Часы у тебя? — посуровел Петельников.
— Так точно.
— Сам отвезешь гражданке. Машину вышлю.
— Есть, товарищ капитан.
— И с понедельника на работу.
— Вадим Александрович, я только что при помощи этих часов прошел суровую проверку…
— А подумал ли, кто ты теперь для них? Грабитель, такой же, как они!
— Потом признаюсь, что была мистификация…
— А какова эта мистификация гражданке Ковалевой?
— Ради дела же.
— С понедельника на работу, — мягче повторил Петельников.
— Товарищ капитан, могу ли заниматься Шатром в свободное от работы время?
— А у тебя оно бывает?
— Выкрою.
— Кстати, до понедельника еще четыре дня…
Петельников вернулся в свой кабинет и взял термос — было десять минут первого. Игривый закон о неминуемой неприятности сработал-таки; правда, обошлось без выезда на происшествие, но настроение упало. Кофе, как ему и положено, обжигал, но из-за молока имел какой-то нежный цвет и вкуса был утомленного, утраченного и усталого. Этот безароматный кофе окончательно испортил настроение. Впрочем, испорченных настроений старший оперуполномоченный не признавал, как невыполненных заданий.
Разумеется, обидно. Уже столько сделано, человек перекрасился, внедрился… На рискованный эксперимент с часами пошел… И бросить начатую работу?
Петельников медленно допивал кофе — один литр — и думал, чем бы помочь лейтенанту…
С утра Леденцов сел читать педагогические сочинения, изредка прерываясь, чтобы повыжимать гантели да заглянуть в холодильник. Но к середине дня его рьяность убавилась. Чтобы все прочесть и разобраться, не хватит ни четырех дней, ни четырех месяцев, а может быть, не хватит и четырех лет. Писалось в этих книгах широко и глубоко, с изложением педагогических взглядов и воспитательных систем. Были и примеры очень поучительные, но не шедшие Леденцову, потому что он нуждался в особой педагогике — в криминальной, что ли. Близок был Макаренко, но его пацаньё двадцатых годов теперь казалось забавным. Одна Ирка-губа взяла бы под каблук всю макаренковскую колонию. Мир усложнился: приборы, машины, производство, человеческие отношения… И подростки.
Выход был один: разобраться самому. С помощью капитана Петельникова. Поэтому Леденцов вынул из стола новенький толстый блокнот в эластичной, видимо, полихлорвиниловой обложке и озаглавил: «Мысли о криминальной педагогике». Подумав, добавил мельче, потоньше: «или Приключения оперуполномоченного Бориса Леденцова в Шатре». Он перевернул страницу и замешкался над белизной первого листа: есть ли мысли, будут ли мысли?
