к подбородку – похоже, девчонка прикусила губу, – вдруг зашевелились, пытаясь победить сковавшую мышцы гримасу. Она явно силилась что-то сказать, но узнать, что именно, у меня не было никакого желания. И так нетрудно догадаться, что она может выдать: или будет умолять не убивать ее, или звать на помощь, или молиться.
Тут по моим бедрам потекло что-то теплое. Девчонка обмочилась. Отвращение, шевельнувшееся внутри холодным червем, не заставило меня ослабить смертельные объятия. И не зря: это было началом конца. Тело жертвы сотрясла сильнейшая – меня аж чуть не сбросило с нее – судорога. Воздух наполнился отвратным, но о многом говорящим запахом экскрементов.
Все закончилось. Наконец-то.
Труп оттаскиваю в глубь леса. Мне везет: никаких грибников на пути не попадается. Скорее всего, в это время суток да в будний день во всем лесу никто не околачивается.
Укладываю тело в густой папоротник. Даже стоя рядом, невозможно увидеть его. Если только ногой не натолкнешься, продираясь сквозь чащу. Да только кому это надо на ночь глядя.
Ни ножа, ни ножниц у меня, разумеется, с собой нет. Поэтому и прячу девчонку. Ночью будет куда проще выбраться из дома. Только фонарик нужно обязательно захватить. Не возиться же в жутковатой темени леса. Труп есть труп, с ним совсем не уютно.
Помечаю место особо сложенными палочками. Надеюсь, ветер не поднимется и зверье не растащит.
Устало присаживаюсь на траву, закрываю глаза, давая телу прийти в себя. Вечерний лес, полный самых разнообразных звуков, успокаивает. Стрекотание, еле уловимое шуршание и попискивание осторожно, ласково забираются на мои колени, плечи, ладони. Мышцы, напряженные до боли, постепенно расслабляются.
Хорошо здесь, спокойно. Но долго сидеть нельзя: мне многое нужно еще успеть. Встаю, потягиваюсь, отряхиваю от мелких веточек и листьев одежду и иду к реке. На пути никого не встречаю. Да и на берегу оказывается всего один человек: поддатый (думаю так, потому что рядом с ним валяется недопитая бутылка самогона) пожилой рыбак с тремя закинутыми удочками. На меня он не обращает внимания. Интересно, мог ли он слышать звуки моей возни? Вряд ли на таком-то расстоянии.
Захожу в сизую речную прохладу прямо в одежде. Нужно смыть с себя едкий пот и мочу жертвы. Как-никак домой идти, хоть и не хочется.
Плаванье окончательно отгоняет от меня густую, тяжелую ауру смерти. Громкие всплески все-таки привлекают внимание старика. Белесые нетрезвые глаза недружелюбно таращатся в мою сторону.
– Япона мать, – сплюнув в песок, орет он хриплым, непослушным голосом. – Рыбу щас мне всю распугаешь! Едрить тебя за ногу…
– Сейчас уйду, дядя, успокойся, – отвечаю, разворачиваясь к берегу. Рыбак, уже не глядя на меня, еще что-то бубнит себе под нос. Я же выбегаю из воды и, отряхнувшись, как накупавшийся пес, тороплюсь домой. Желудок сводит голодный спазм. Приготовленный матерью ужин наверняка уже остыл. И она снова будет недовольна. Но это мелочь. Главное, что ночью у меня столь важное, пусть и не запланированное, дело. Уже утром моя коллекция пополнится еще одним украшением. Вторым за этот год, что для меня в новинку. Удачный нынче выдался сезон.
Как же хочется есть…
– Мам! – негодующе взвизгнула Таисия, начисто позабыв о том, что мать не переносит криков. – Да что со мной будет? Там же полно народу! И менты, наверняка, есть после случившегося.
Лидия Степановна, скрестив руки на груди, холодно смотрела на покрасневшую от гнева дочь. Точно мраморная статуя, она застыла на пороге, подперев спиной закрытую дверь, будто пытаясь этим самым показать, что выйти из дома можно только через ее труп.
– Таисия, моя дорогая, – тоном, которым обычно говорят со слабоумными, заговорила учительница. – Не нужно повышать голос, это отвратительно. Ты же должна понимать, что…
– Что понимать, мама? – перебила девушка, что позволяла себе крайне редко. Или почти никогда. – Я отдыхать вообще-то сюда ехала, купаться! Июль на дворе! Я же весь год этого ждала…
– Таисия! – не выдержав такого напора от своей обычно послушной дочери, прикрикнула женщина. Не ожидала она, что та взбунтуется в сложившейся ситуации. Это ведь так легкомысленно. – Что на тебя нашло? Ты ведь умная девочка.
– Девочка? – простонала Таисия, ероша волосы. – Мне двадцать, ты не забыла? И я сама могу решать, куда мне ходить.
Лидия хмыкнула. Малокровные губы искривились в неестественной, больше похожей на гримасу улыбке. Ее душила обида. Так неприятно, что дочь, всегда проявляющая понимание и уважение, на этот раз так наплевательски отнеслась к материнской заботе. Когда какой-то зверь убивает бедных девушек, любой нормальный человек должен думать о своей безопасности. Но Таисия, всегда такая разумная и спокойная, просто потрясла ее. Купаться, видите ли, ей надо! Об отдыхе весь год мечтала!
– Что за крики? – послышался из-за двери знакомый голос. – Лидочка Степановна, у вас все нормально?
Лидия резко выдохнула, сбрасывая тем самым пар, готовый вот-вот обжечь.
– Галина Петровна, – с привычным бесстрастием отозвалась она, открывая соседке дверь, до того так тщательно охраняемую от дочери. – Все хорошо. Просто Таисия…
– Теть Галь! – снова перебив мать, взмолилась девушка. Глаза ее блестели от слез. – Ну скажите вы ей, чтоб отпустила меня на речку! День же, да и менты…
Глаза Лидии вспыхнули, лицо вытянулось и побелело. Что за словечки!.. Еще на людях не хватало такого позора. Почти не разжимая губ, она процедила:
– Таисия, что ты себе позволяешь…
При виде этой стычки Галина несколько стушевалась. Видеть соседку в таком бешенстве за десять лет знакомства ей не приходилось. Как и Таю с искривленной слезами мордашкой. Галина всегда считала, что девочка вся в мать, то есть неспособная ни на какие переживания ледышка, хоть и вела себя всегда приветливо и мило. Сейчас же, глядя на заплаканное, красное от негодования и обиды лицо, она почувствовала прилив симпатии к девчонке и впервые задумалась, каково это – быть дочерью такой бесчувственной и до ужаса правильной женщины, как Лидия. Несладко, поди. Особенно когда Тая стала взрослой. Да и в детстве, наверное, не особо весело было. Все Таисия, Таисия, даже ласково никогда не назовет.
– Лида, – как можно дружелюбнее обратилась она к смотревшей сычом соседке, – дела, конечно, жуткие творятся, у меня у самой сердце каждый день теперь болит. Но молодым-то молодое, сама понимаешь. Им на месте сидеть в такую погоду – сущая пытка! Ко мне вот Володька мой приехал, Тая не говорила? Так пусть бы ее и сводил на речку, сам прогулялся бы заодно. А то сидит сиднем, книжки свои листает, когда на огороде дел нет.
Тая шмыгнула
