— Ну, будет. Но бутылки ведь исчезли. Что он об этом подумает?
— Пусть думает что хочет, забулдыга несчастный. И потом, почему он должен подозревать нас? Будь это наших рук дело, ему бы не поздоровилось, едва он переступил бы порог гостиницы. Но ничего такого не случится. Мы все сохраним в тайне — до поры до времени. Может, в номер под видом сотрудника гостиницы забрался вор. Кстати, вполне возможно, что среди персонала гостиницы нечистые на руку уже встречались.
— Значит, наша пташечка петь не будет?
— Не будет. Пташечка! Черт бы его драл!
— Слишком поздно, милая Мэри, — сказал Харлоу. — Джонни Харлоу как гонщик кончился. Он катится по наклонной плоскости. Любой тебе скажет.
— Ты же знаешь, я не про это. Я про то, что ты пристрастился к выпивке.
— К выпивке? — Лицо Харлоу было как обычно непроницаемым. — Кто это сказал?
— Все говорят.
— Брехня.
Кажется, трудно было придумать лучшую реплику, чтобы закончить разговор. По щеке Мэри покатилась слеза, капля сорвалась на ее часы, но Харлоу, если и заметил, не подал виду. Наконец Мэри вздохнула и выдавила из себя:
— Все, больше не могу. Зря я затеяла этот разговор. А на прием к мэру ты сегодня идешь, Джонни?
— Нет.
— Я думала, ты захочешь меня пригласить. Пойдем, а?
— Сделать из тебя жертвенницу? Ни за что.
— А сам почему не хочешь? Все другие гонщики там будут.
— Я — не другие. Я Джонни Харлоу. Пария, изгнанник. Человек я чувствительный, ранимый, и мне неприятно, когда меня все сторонятся.
Мэри положила руки на его кисть.
— Тебя не сторонюсь я, Джонни. И не буду сторониться никогда, сам знаешь.
— Знаю. — Харлоу говорил без горечи, без иронии. — Я сделал тебя на всю жизнь калекой, и ты не будешь меня сторониться никогда. Держись от меня подальше, малышка Мэри. Я натуральный яд.
— Некоторые яды мне даже очень нравятся.
Харлоу сжал ее руку и поднялся.
— Идем. Тебе надо переодеться для приема. Я провожу тебя до гостиницы.
Они вышли из кафе, одной рукой Мэри опиралась на палку, другой — на локоть Харлоу. Вторую палку нес Харлоу, он шел медленнее обычного, подстраиваясь под хромающую Мэри. Они неторопливо шли по улице, а за их спинами, от дверей напротив входа в кафе, из тени появился Рори Макалпин. Он здорово продрог на холодном ночном воздухе, но совершенно этого не замечал. Судя по довольному выражению лица, погода его не занимала. На безопасном расстоянии он проследовал за Харлоу и Мэри, у первого перекрестка свернул направо и побежал.
Когда он добрался до гостиницы, его уже не колотила дрожь, наоборот, с него тек пот, потому что он мчался бегом всю дорогу. Размеренным шагом он пересек вестибюль, поднялся по лестнице, у себя в номере умылся, причесался, поправил галстук, несколько мгновений провел перед зеркалом, придавая лицу чуть скорбное, но почтительное выражение, остался собой доволен, потом постучал в дверь напротив, в комнату отца. Услышав какое-то невразумительное бурчание, он вошел.
Люкс Джеймса Макалпина был самым удобным местом в отеле. Будучи миллионером, Макалпин мог такое себе позволить — почему бы нет? Но в эту минуту Макалпину было не до радостей земных, он явно не наслаждался комфортом, сидя в своем сверхмягком кресле. Его мучили и тяготили какие-то мрачные мысли, и даже появление сына заставило его лишь с вялым равнодушием поднять голову.
— Что такое, сынок? Что-то очень срочное, не могло подождать до утра?
— Нет, папа, не могло.
— Тогда выкладывай. Видишь, я здорово занят.
— Да, папа, я знаю. — Скорбно-почтительное выражение лица было тут как тут. — Но я должен тебе кое-что сказать. — Он заколебался, словно в смущении. — Насчет Джонни Харлоу, папа.
— Твое отношение к Харлоу известно всем, так что слушать, разинув рот, не собираюсь. — Однако на похудевшем лице Макалпина отразился интерес к словам сына.
— Знаю, папа. Я сам об этом думал, когда шел к тебе. — Рори снова заколебался. — Ты ведь знаешь, папа, что про него говорят? Что он в запой ударился?
— Ну? — Голос Макалпина звучал нейтрально и сухо. Рори с трудом сохранил на лице выражение уважительного почтения: он не ожидал, что разговор окажется таким нелегким.
— Это правда. Насчет того, что он запил. Сегодня вечером я видел его в баре.
— Спасибо, Рори, ты можешь идти. — Он помедлил. — Ты тоже был в этом баре?
— Я? Ну что ты, папа. Я стоял на улице. Но все видел.
— Выходит, шпионил?
— Просто шел мимо. — В тоне послышалась легкая обида.
Макалпин махнул рукой, отпуская сына. Рори повернулся, чтобы выйти, но снова взглянул на отца — прямо в глаза.
— Может, я и не люблю Джонни Харлоу. Но я люблю Мэри. Никого в мире так не люблю, как ее. — Макалпин кивнул, он знал, что это правда. — И не хочу, чтобы она страдала. Поэтому я и пришел к тебе. В баре вместе с Харлоу была она.
— Что? — Лицо Макалпина потемнело от гнева.
— Голову даю на отсечение.
— Ты уверен?
— Да, папа. Конечно, уверен. На зрение пока не жалуюсь.
— Да, зрение у тебя в порядке, — машинально согласился Макалпин. Сверкавший в его глазах гнев поутих, но совсем не исчез. — Просто не хочется мне это выслушивать. Не люблю я, когда шпионят.
— Я не шпионил, папа! — негодующе воскликнул Рори. — Я поработал детективом. Когда на карте доброе имя «Коронадо»…
Макалпин поднял руку, чтобы остановить это словоизвержение — праведность сына иногда становилась тошнотворной, — и тяжело вздохнул.
— Хорошо, хорошо, злой мальчик, добродетельный монстр. Скажи Мэри, что я хочу ее видеть. Сейчас же. Но ничего не объясняй.
Через пять минут место Рори заняла Мэри, она смотрела на отца с испугом, но и с вызовом.
— Кто тебе это сказал? — спросила она.
— Не имеет значения. Я хочу знать: правда это или нет?
— Мне двадцать лет, папа. — Она вдруг успокоилась, взяла себя в руки. — Я не обязана тебе отвечать. Сама могу о себе позаботиться.
— Сама? Ты так считаешь? А если я уволю тебя из команды «Коронадо»? Денег у тебя нет и, пока я не умру, не будет. Уехать тебе некуда. Матери теперь у тебя нет, а если и есть, то неизвестно где. Никакому делу ты не обучена. Кто возьмет на работу ни к чему не приспособленную калеку?
— Хотела бы я, чтобы этот кошмар ты высказал мне в присутствии Джонни Харлоу!
— Самое удивительное, что твое нахальство я нахожу естественным. В твоем возрасте я был еще независимее и самостоятельнее, а уж о родительском авторитете и слышать ничего не хотел. — Он помолчал, потом с любопытством добавил: — Ты влюблена в этого типа?
— Он никакой не тип. Он Джонни Харлоу. — Голос ее вдруг набрал силу, и Макалпин даже поднял бровь. — А что до твоего вопроса, я тоже хочу тебя спросить: я имею право на личную жизнь?
— Ладно, ладно, — вздохнул Макалпин. — Давай договоримся. Если ответишь на мои вопросы, я скажу тебе, почему я их задаю. Идет?
Она кивнула.
— Прекрасно. Так это правда или нет?
— Если твои шпионы преподносят тебе факты на тарелочке, зачем еще спрашивать меня?
— Что ты плетешь! — «Шпионы» задели Макалпина за живое.
— Что я плету? Извинись, пожалуйста!
— Господи! — Макалпин озадаченно взглянул на дочь, и раздражение в его взгляде соседствовало с восхищением. — Все-таки ты — моя дочь. Ладно, извини. А теперь — он пил?
— Да.
— Что?
— Не знаю. Что-то прозрачное. Он сказал, что тоник с водой.
— И ты хороводишься с таким лжецом! Тоник с водой, вот это здорово! Держись от него подальше, Мэри. Не будешь меня слушаться, тебе придется вернуться домой, в Марсель.
— Но почему, папа? Почему? Объясни, почему?
— Да потому что, Бог свидетель, у меня и без того забот хватает, и я не допущу, чтобы моя единственная дочь якшалась с алкоголиком, который катится по наклонной плоскости.
— Это кто алкоголик? Джонни? Послушай, папа, я знаю, что он иногда…
Макалпин жестом остановил ее, подняв телефонную трубку.
