class="p1">– Кому понадобилась картина из антикварного магазина? – спросила Шэрон, пристально глядя на Аликс. – Ты ведь о чем-то не договариваешь?
Аликс не терпелось рассказать подруге всю правду, но она сдержалась. Чем меньше людей будет знать о картине, тем лучше.
– Должно быть, что-то в ней такое было, – проронила она, а потом вновь заговорила о мужчине, который так непринужденно выудил из Кэла сведения о них обеих.
– Он подарил мне вот это, – призналась Шэрон, указывая на зеленоватую вазу, стоявшую на шкафу в столовой.
– Ты к ней прикасалась?
– Да почти нет. А что?
Аликс попросила одолжить ей вазу на время, и Шэрон, снова заподозрив неладное, спросила, что происходит.
– Тебе лучше не знать, – произнесла Аликс, но пообещала потом все рассказать. Она завернула вазу и сунула ее под мышку.
На улице, садясь в машину, Аликс сказала, как бы невзначай:
– Если он с тобой свяжется, дай мне знать.
– Мне уже начинать бояться? – спросила Шэрон.
– А, нет, – ответила Аликс, заводя машину. – Ничего страшного.
На шоссе Таконик машин было не слишком много, и Аликс возвращалась в хорошем настроении, поглядывая на только что распустившиеся деревья, окаймлявшие шоссе, и слушая музыку – подаренный Люком микс. Аликс даже начала напевать, когда зазвонил ее сотовый телефон. Настроение сразу испортилось, едва она увидела номер.
– Мне казалось, мы договорились, когда мне можно звонить.
– Ты так на это смотришь? Договор – это я люблю.
Аликс вздохнула. Не ошиблась ли она, когда пошла на это? Ее уже давно мучил этот вопрос.
– Любишь договоры – так соблюдай их. Как ты себя чувствуешь, лучше?
– Не так чтобы очень… Я просто хотел сказать: можешь на меня рассчитывать.
– Я позвоню тебе завтра… как договорились. – Аликс нажала «отбой» и, смахнув выступившие слезы, постаралась сосредоточить внимание на дороге. Плакать глупо. Нельзя давать волю эмоциям.
«Можешь на меня рассчитывать».
Она подумала, что сказал бы Люк, если бы узнал, представила себе осуждающее выражение его лица. Ну почему она не рассказала ему, ведь хотела же. Да хоть бы и сейчас…
Аликс нажала автоматический набор номера, послушала мелодию звонка и прервала вызов. Нет, сейчас она не готова.
Через пару секунд Люк перезвонил.
– Ты мне звонила только что?
– Нет… Кажется, села на телефон случайно…
– Так это твоя попка мне звонила? Как это мило с ее стороны! Да и сама она…
– Ой, перестань, пожалуйста.
– У тебя все нормально? – спросил Люк. – Голос какой-то напряженный.
Люк слишком хорошо ее знает. Надо было все ему рассказать. Она обязательно расскажет. Потом.
– У меня все хорошо. Я за рулем, вот и все.
Он спросил, как продвигается дело, и Аликс поведала ему про вазу.
– Расскажу подробней, когда встретимся.
– Я люблю тебя, – сказал Люк.
– Я тоже тебя люблю, – ответила она, задрожав от чувства вины, что не сказала ему. Но ведь это ради его блага, чтобы его уберечь…
Эта мысль тут же вызвала в памяти события прошлого года. Она и тогда думала, что оберегает Люка, и из-за этого их обоих чуть не убили.
Внутренняя обстановка синагоги меня разочаровала. Я ожидал какого-то великолепия, но прихожая была совершенно унылой: низкий жестяной потолок, флуоресцентное освещение, неказистые отопительные трубы. Женщина средних лет в узорчатой блузке спросила, не желаю ли я присоединиться к экскурсии, и, хотя я не желал, было похоже, что она просто так не отвяжется. Я согласился.
Для начала нам – мне и трем женщинам – показали боковую комнату со старыми плакатами на иврите и идиш, напомнившими мне плакаты русского конструктивизма или дегенеративного искусства. Возле них я готов был задержаться, но экскурсовод потащила нас дальше, к ковчегу, единственной красивой части зала. Она указала на резную плевательницу и подробно рассказала о ранней еврейской миграции из Германии, России и Польши, рассказав о преследованиях и погромах. Потом она повела нас наверх по узкой лестнице с низким потолком, призывая обратить внимание на оригинальную отделку из дерева и обои, хотя мое внимание было сосредоточено на том, чтобы не удариться головой.
Верхний этаж был совершенно из другого мира. Большой и открытый, с высоким сводчатым потолком, залитый естественным светом, в который вливался свет от красивых ламп в форме тюльпанов и от огромной люстры. Я оглядел ряды скамей с искусной резьбой, и словно вернулся в церковь Святой Марии в Бейонне, где я сидел, зажатый между своими родителями, ощущая запах маминых духов и пивного перегара отца. Отогнав сентиментальные детские воспоминания, я стал рассматривать одну из многочисленных мраморных колонн, которая при ближайшем рассмотрении оказалась вовсе не мраморной.
– Это все искусственное? – спросил я.
Экскурсовод кивнула. Заправляя волосы за ухо и улыбаясь, она объяснила, что иммигранты хотели построить самую роскошную синагогу, какую только могли, но мрамор был слишком дорогим, и поэтому они наняли мастеров, чтобы подделать его. Я как раз делал мысленную заметку попробовать что-нибудь искусственное в своих картинах, когда она открыла ковчег.
– Бархат настоящий, – сказала она. – Здесь помещаются двадцать четыре Торы.
Я осмотрел искусственный мрамор и нарисованный занавес в стиле trompe l’oeil, что по-французски означает обман зрения, способ убедить зрителя в том, что они видят нечто реальное, хотя это не так. Эта мысль показалась мне странно ироничной и как будто о чем-то напомнила.
– Работа Кики Смит. – Экскурсовод указала на окно-розетку, и я поднял взгляд; оно было современным и не похожим ни на что другое в синагоге. Художница была современная, я с ней был знаком. Гид объяснила, что фотографий оригинального окна у них не нашлось, и поэтому наняли художника, чтобы он сделал по-своему. Я посмотрел на огромный синий круг и звезды и вспомнил недавно прочитанные слова Ван Гога:
«Когда у меня возникает острая потребность в – как бы это назвать – религии, я выхожу на улицу и рисую звезды».
Я сфотографировал круглое окно, продолжая думать о словах Винсента, когда снова почувствовал, что за мной не просто наблюдают, а чуть ли не дышат в затылок. Вздрогнув, я оглянулся, осматривая синагогу, но в ней было тихо и практически пусто.
Итак, вот он поднимается по лестнице синагоги, идет вразвалочку, узкие черные джинсы и ботинки «челси», поношенная кожаная куртка, как у самого хиппового парня на свете, и держится так, словно весь мир обязан ему жизнью. Здесь жарко, радиаторы шипят, ты потеешь в куртке, но снять ее не можешь, как и кепку, натянутую до самых темных очков. Ты держишься чуть поодаль, наблюдаешь, слушаешь, гид рассказывает
