— А как ее потом взорвать? — спросила Лиза. — Про кислотные мины мы уже говорили…
— Ну, тут я не силен, — вздохнул Петрусь. — Однако Баскаков опытный подрывник, это его забота. А моя — добыть документы для перехода моста. Мы с ним должны сегодня в полдень пройти там — я его буду сопровождать как работника статистического отдела. Но я потребую, чтобы мы взяли и тебя с собой. Раздобуду справку и для тебя. Ты перейдешь мост — и отправишься дальше. Я не позволю Баскакову тебе помешать!
— Погоди… — непонимающе повернулась к нему Лиза. — А ты? Разве ты не пойдешь со мной?
— Я не могу дезертировать, — угрюмо ответил Петрусь. — Понимаешь? Я мужчина, я не могу!
— Да почему дезертировать, ты что? — пробормотала Лиза в ужасе, хватаясь за него, но понимая, что он выскальзывает — не то что из рук ее, нет, но из ее жизни. — Там, за линией фронта, ты можешь в армию пойти, ты еще больше пользы принесешь!
— В армию меня не возьмут, — покачал головой Петрусь. — К стенке поставят уж точно. Женщине затеряться проще… Кроме того, я не хочу воевать за Советы. За Советы — там. А я уж за Россию — тут. Понимаешь? Вижу, что нет… Короче, я решил: помогу тебе спастись, но сам останусь.
— То есть я для тебя вообще ничего не значу, так, что ли? — пробормотала Лиза, не слыша себя, не понимая, что говорит. — Ты не любишь меня, если хочешь остаться!
— Я могу сказать, что ты не любишь меня, если хочешь уйти без меня, — буркнул Петрусь. — Но это все пустые разговоры.
— Я ухожу, потому что хочу жить! — с рыданием выговорила Лиза.
— Как будто я не хочу, — угрюмо ответил Петрусь. — Ну все, хватит пререканий. Поспи хоть немного, уже рассвет.
Лиза закрыла глаза. Слезы сначала копились под сомкнутыми ресницами, потом пролились на щеки, побежали к ушам, мочили волосы, подушку. Она старалась не всхлипывать, как вдруг Петрусь обнял ее, прижал к себе:
— Не разрывай мне сердце. Если бы я мог заплакать!
И вдруг оттолкнул ее, вскочил, кинулся к двери, распахнул.
— Показалось, там кто-то стоит. Показалось…
Он стоял над Лизой, глядя на нее сверху. Потом потянул с нее одеяло:
— Пусти меня к себе. Попрощаемся. Кто знает, что случится с нами, может, не увидимся никогда. Но что бы ни случилось, век буду Господа благодарить, что ты есть у меня… что ты у меня была!
* * *
— Привет, — сказал черноглазый тип. — Ну так что?
— А что? — вызывающе спросила Алёна.
— Вы-то зачем во все это ввязались?
— Случайно, — ответила она, усмехнувшись, потому что сказала чистую правду. — Слушайте, спорим, я знаю, как ваша фамилия?
— Ну?
— Григорьев.
— А вот и нет! — злорадно заявил черноглазый. — Хотя вы почти угадали. Моя-то фамилия — Карнаков, меня зовут Эдик Карнаков, но жена моя — Григорьева.
— Ясно, — кивнула Алёна, — вы потомки Валентина Григорьева, брата Елизаветы.
— Моя жена — его внучка, дочь его сына, — уточнил Эдик Карнаков. — А вообще все это отношения к делу не имеет.
— Да отчего же? — удивилась Алёна. — Конечно, имеет. Как раз в этом-то все и дело, по-моему. Одного не могу понять, неужели вы всерьез историю с похищением журналисток затевали?
— Да попугать мы их хотели, — с досадой ответил Эдик. — Попугать, не более того. Так и так мы их отпустили бы, а тут вы влезли. Ну зачем? Ваше-то какое дело?
— Я влезла? — удивилась Алёна. — А за каким чертом ваш Москвич влез в мою квартиру?
Эдик Карнаков скривился, как от зубной боли.
— Господи боже… Ну какой черт принес вас тогда на площадь Горького? — чуть не взвыл он. — Какого черта вы такая глазастая оказались? И какого черта палите из газовиков в первого попавшегося человека?
Как-то слишком много чертей, подумала Алёна. И на всякий случай коснулась груди там, где под свитером прятался крестик. Береженого, знаете ли, Бог бережет!
— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнила Алёна. — Насчет ночного гостя.
— Он просто приходил вас предупредить о невмешательстве, — изящно выразился Эдик. Он был вообще-то симпатичный парень лет тридцати пяти, и такие витиеватые выражения ему вполне шли.
— Предупредить? — повторила Алёна. — Или попугать?
Эдик пожал плечами:
— Ну уж как вышло бы.
Обаятельный парень, даже откровенный цинизм ему к лицу.
— Слишком много суеты, — покачала головой Алёна. — Слишком много! Очень все тяжело делалось, грубо, без изящества.
Эдик снова скривился.
— Я что? — сказал он брезгливо. — Всем распоряжается мой тесть. Колька Москвич — его племянник двоюродный со стороны жены.
— Прямо коза ностра какая-то нижегородская! — восхитилась Алёна. — Семейное дело. Даже террористов и боевиков нашли в своих собственных рядах! Вот как хорошо — и платить никому не надо, всё в дом, всё в дом… Приятно видеть такую трогательную заботу о прославлении памяти своей родственницы. Ваш тесть спонсирует музей?
— Ну да, — отозвался Эдик.
— Неужели это дает ему какие-то дивиденды?
— Он человек старой закалки, хоть и удачливый предприниматель, — пояснил Эдик. — Для него громкое имя и слава Елизаветы Петропавловской, его тетушки, важнее денег. И он не намерен позволять кому бы то ни было ее славу опорочить.
— Правда? — усмехнулась Алёна. — Так все эти криминальные разборки — и не надо делать оскорбленное лицо, давайте называть вещи своими именами! — нужны исключительно для поддержания своего громкого имени и славы тетушки Лизы?
— Ну да…
— А что насчет переименования улицы Школьной в улицу имени Елизаветы Петропавловской? — как бы между прочим спросила Алёна.
Эдик несколько дернулся:
— А вы откуда знаете?
— Если это секретная информация, вам следовало бы постараться, чтобы она не попала в Интернет. На сайте сего замечательного музея я вчера вечером нашла и фамилии мецената, и историю семьи Григорьевых, и информацию о том, что ваш тесть, Игнатий Валентинович, ратует за переименование улицы Школьной в улицу имени его тетки и уже практически заручился поддержкой депутатов… Кстати, и еще кое-что там обнаружилось, — добавила Алёна с самым невинным видом.
— Что еще? — насторожился Эдик Карнаков.
— Да насчет ее застройки.
— Какой?.. — Эдик хотел было задать вопрос, но подавился.
— А той самой. Речь идет о застройке всей улицы новыми домами — снос старого фонда, полный комплекс строительных работ, гаражи, автостоянки, инфраструктура… Затея муниципальная, но подряд может получить, если не ошибаюсь, компания «ГригорьевСам». И получит, факт, потому что в активах Игнатия Валентиновича поддержка городской Думы и давняя дружба с мэром. А если еще улица будет переименована в честь Лизы Петропавловской, то это сулит громадные дивиденды, как материальные, так и моральные. У Игнатия Валентиновича есть шанс войти в историю города. Для меня, к примеру, — честолюбие ничто, тщеславие — тоже пустота, но для мужчины… для удачливого бизнесмена, который уже начал задумываться о посмертной славе… ну что ж, я готова понять: ради такого на многое можно пойти. Кроме того, смею предположить, на обеспечение поддержки в городской Думе наверняка были затрачены немалые… силы, скажем так. И все может ухнуть, если «Карьеристу» удастся доказать, что вовсе не Лиза Петропавловская взорвала тот знаменитый мост. Конечно, она была партизанка, подпольщица, честь ей за то и хвала, однако именно взрыв моста существенно ослабил позиции мезенского гарнизона, что дало возможность партизанам провести несколько серьезных диверсионных операций, и, очень может статься, сыграл весомую роль в событиях сорок второго года. Ведь через Мезенск должны были идти танки на Курск, а после разрушения моста им пришлось двигаться в обход… Об этом упоминается в мемуарах некоторых деятелей войны. Не часто, но упоминается. На весах войны даже малая малость была весома. Я ночь в Интернете провела, подковалась, так сказать, теоретически. И если сейчас начнется ажиотаж вокруг имени Лизы Петропавловской… начнут выяснять, а был ли мальчик-то, вернее, девочка… да если еще за дело возьмется такая амбициозная газета, как «Карьерист»… позиции «ГригорьевСам» изрядно ослабеют. Мэр не захочет связываться с «Карьеристом» после того, как газета крепко стукнула по его заводику, изготавливающему брусчатку, а также по некоторым мероприятиям, которые наш мэр предпринимает для расширения производства на том заводике…
— Ну и что? — наконец обрел дар речи Эдик, но голос его звучал преуныло.
— Да ничего, — пожала плечами Алёна. — Только вы не учли, что все ваши игры на поверхности лежали. Выводы из ваших телодвижений можно было сделать самые очевидные.
— Да если бы вы не ввязались в это дело, никто ничего и не понял бы! Девчонок мы пугали вообще, абстрактно, не говоря, о чем именно нужно молчать. Мы надеялись, что они просто испугаются, с работы уйдут. Девчонки же, им ведь очень страшно было, я знаю… Так нет, понадобилось вам влезть! Расследование затеяли! И Муравьеву звонить начали, и…
