Последнее выяснилось, когда на горестный собачий вой пришел второй сторож и обнаружил Чалого, загнувшегося от передозировки. Всего лишь часом позже до Мишани добрался отец Аномалии, но отомстить бывшему зэку уже не смог. Липецкую три месяца проверяли на все возможные инфекции, однако в этом Мишаня оказался добросовестным: его игла была чиста.
Биография у покойного сторожа выглядела скверной: за ним числились и убийство, и несколько ограблений, и еще болтали шепотом о двух недоказанных висяках, где тоже проглядывал след Чалого. Как Аномалия познакомилась с ним, никто никогда так и не узнал. Как и о тех отношениях, которые связывали ее с бывшим зэком и наркоманом.
Кое-что могла бы рассказать Маша. В середине мая круги от этой истории разошлись по всей школе, а в конце месяца их тихий район встал на уши из-за того, что в овраге за парком, когда полностью сошел снег, обнаружили труп с признаками насильственной смерти. Тело принадлежало Евгению Сутелину, бывшему учителю музыки в Доме культуры, человеку со всех сторон хорошему и уважаемому. Жил он один, тихой холостяцкой жизнью, и соседи понятия не имели, что учитель пропал.
Перед похоронами Маша зашла в Дом культуры и остановилась перед огромной памятной фотографией в траурной рамке.
– Милая, с тобой все хорошо? – сочувственно спросила гардеробщица. – Может, водички? Евгений Петрович-то, наверное, педагогом твоим был, светлая ему память.
«Он больше этого не сделает ни с кем. Можешь не трусить».
– Педагогом, – подтвердила побелевшая до синевы Маша. – Нет, спасибо, все хорошо. Теперь все хорошо.
1Наконец-то все в сборе! Мои повзрослевшие одноклассницы и я, Светлана Рогозина-Крезье.
Мне нравится новое имя: нечто среднее между Крезом и «крейзи». В нем звучат отзвуки одновременно богатства и помешательства – вполне органичный дуэт.
Я и вправду иногда кажусь себе немного помешанной. А вот мой последний муж слишком рассудителен. Мужчина, лишенный фантазии, скучный, как бетонный забор. Узнай он о том, что я задумала, с него сталось бы обратиться к психиатру. «Здоровому человеку не может прийти такое в голову!»
Наш брак был до того нормален, что иногда меня подмывало снять трусы и пройтись колесом – просто чтобы посмотреть на физиономию мужа. Благопристойное супружество! Боже, какой кошмар. Как-то раз, вскоре после свадьбы, я решила немножко разнообразить наши отношения и, заведя супруга в спальню, завязала ему глаза шелковым платком.
И знаете, что сказал мне на это?
«Дорогая! – прогнусавил он. – Но ведь я ничего не вижу».
Надо бы выдать тебе премию имени капитана Очевидность, подумала я тогда. А вслух ответила, что так и задумано.
«Но мне не нравится, когда ничего не видно», – удивленно сообщил он, крутя головой.
«А вот так нравится?» – спросила я, подкрепляя свои слова действием.
Некоторое время он всерьез обдумывал мой вопрос. А потом сказал… Нет, вы в жизни не поверите, что именно!
Супруг тревожно ощупал ткань, закрывавшую ему глаза, и спросил: «Дорогая, ты что, взяла мой Эрмес?»
Его соблазняет красивая молодая жена, а он беспокоится о том, что помнется его дорогущий шейный платок!
Надо было задушить его этой тряпкой. Впрочем, тогда покойный супруг стал бы являться ко мне ночами и горестно выть: «Эрмес! Ты испортила мой Эрмес!»
Но вернусь к своей идее. Не стану спорить: она и впрямь не из очевидных. Милая, this is just crazy, это просто безумие, сказала я себе, когда мысль о «Тихой заводи» первый раз пришла мне в голову.
«Ты совсем с ума сошла. У тебя ничего не получится!»
Но почему не получится?
Я стала выискивать препятствия к осуществлению моего плана – и не обнаружила их. Те, что были, не выглядели непреодолимыми, а преодолимое – это не препятствие вовсе. У меня ушел год на то, чтобы все подготовить.
Целый год.
Всего год!
Я готова была ждать и дольше.
И вот наконец мы в «Тихой заводи»: все, включая ту единственную мою бывшую одноклассницу, которая не получала от меня приглашения. И тем не менее она здесь.
Что она ощутила, увидев меня? Почудился ли мне ужас в ее глазах? Даже если и так, она быстро овладела собой. Замкнутое лицо, плотно сжатые губы. Ни взглядов исподтишка, ни попыток заговорить со мной. Но я не сомневаюсь: после первого шока она пришла в себя и теперь лихорадочно перебирает варианты действий.
Что же ты решишь, моя дорогая?
У меня есть несколько предположений. Самое очевидное – она сбежит, не дожидаясь развязки.
Или попытается уговорить меня молчать.
Подкупить? Ей нечего мне предложить.
Я ненадолго задерживаюсь перед стеклянными дверями обеденной залы. Еще секунда – и они распахнутся. С этого момента игра начнется!
Не знаю, отчего я медлю… Все отлично подготовлено.
Но я стою и думаю, что еще есть возможность сказать «стоп». Вот сейчас, когда почти поднялся занавес, прима может сбежать! Бывшим одноклассницам оставлю записку с извинениями. Выдумаю заболевших родственников или вовсе ничего объяснять не стану. Зачем? Я больше никогда с ними не встречусь.
Но что мешает мне войти? Возможно, голос совести требует, чтобы я оставила свою жертву в покое.
То есть – милосердие?
Нет, нет. Я не настолько добра.
Меня тревожит тот миг, когда все вскроется?
Снова мимо. Я жду его всей душой.
Страх! Вот оно! В стеклянных дверях виднеется мое размытое отражение, и мне отчего-то не по себе. Вот что удерживает меня от того, чтобы выйти на сцену и остановиться в перекрестье чужих взглядов.
В детстве я всегда шла навстречу тому, что меня пугало, будь то ночная тень за шторой или компания хулиганов в переулке. Именно так следует поступить и в этот раз. Тем более что страх мой совершенно иррационален. Для него нет никаких причин.
Не убьет же она меня, в самом деле!
Я смыкаю пальцы на ручке двери и с силой толкаю ее.
2Четырьмя часами ранее
Уже на подъезде к отелю колеса зацепили лед в широкой колее, и машину повело так, что Маша от испуга схватилась за спинку переднего сиденья.
– Да что ж такое-то… – сквозь зубы пробормотал водитель.
Зима, мысленно ответила ему Маша, всего лишь зима. Это безжалостное время года начиналось для нее в ноябре и заканчивалось – не всегда, но как правило – в марте.
Такси черепашьим ходом доползло до отеля. Маша захлопнула за собой дверцу, глубоко вздохнула – и беззвучно засмеялась.
В начале апреля внезапно появляется воздух, которым можно дышать.
После зимы, забивающей черным снегом нос, горло и голову.
После зимы, острым холодом прокалывающей щеки, раскатывающей издевательский гололед под ногами. После зимы, лишающей тебя равновесия. И тепла. И жизни.
В небе изредка приоткрываются окна, и оттуда веет синевой. Как будто кто-то большой взял тебя на ладонь, нахохлившегося, жалкого, и отогревает теплым голубым дыханием.
Маша проводила взглядом отъезжающее такси. В плотно утрамбованном слое облаков над «Тихой заводью» кто-то насверлил лунок, и сквозь них виднелось небо, чистое и прозрачное, как озерная вода.
Пахло известкой и мелко порезанным огурцом. Из фонтана выпрыгивал дельфин с отбитым носом, целясь в небо.
Какое спокойное тихое место, подумала Маша, и вдруг заметила фигуру в окне.
Кто-то смотрел на нее со второго этажа. Поняв, что его раскрыли, человек отшатнулся и растворился в глубине комнаты.
…Навстречу Коваль с Савушкиной по узкой дорожке прошел щеголеватый мужчина в пальто, галантно приподнял ветку перед Иркой. Она встретилась с ним глазами. «А ничего такой!»
– Люб…
– А?
– Любка!
– М-м?
Подруга шла, уткнувшись в телефон, и не желала замечать ни парка, ни встречных особей мужского пола.
– Видала, какой хлыщ?
– Видала, – равнодушно отозвалась Сова.
– А ты бы с ним того, э? – не отставала Ирка. – Замутила бы, Люб?
Савушкина страдальчески закатила глаза.
– Господи, Коваль! Что за подростковый жаргон! И – нет! Не замутила бы!
Насколько Ирка могла судить по замеченным обрывкам смс, Савушкина вела бурную переписку, жонглируя тремя любовниками и мужем.
– А почему? – огорчилась она. Мужчина ей понравился, и она хотела, чтобы Любка своим одобрением косвенно подтвердила его высокое качество. – Некрасивый?
Савушкина оторвалась от телефона и обернулась на уходящее пальто.
– Ира, какая разница – красивый, некрасивый! Мне в принципе непонятно, зачем это нужно. Возня эта, пыхтение… Я понимаю, когда есть выгода. А так – для чего?
