- Даже и не знаю, что с тобой делать, - сказал он, поигрывая пистолетом. - Меня, а тем более то, чем я занимаюсь, никто знать не должен...
- Ты его убьешь? - глаза Мария Ивановна сделала томными. Она и думать не хотела о своей смерти.
- Он умрет. Уже умер, - Смирнову не хотелось тотчас ехать на топкие берега Пономарки. Он медлил. Он был тонким ценителем женской красоты, изощренности и коварства.
- Вы их киллер?
- Чистильщик.
- Вы - старший научный сотрудник, ученый - чистильщик?
- Удобная крыша по нынешним временам. - "Черт, может, и в самом деле переквалифицироваться в киллеры? Столько, оказывается, приятных граней в этом занятии! Острые ощущения, встречи с интересными людьми. Это тебе не очаговые структуры систематизировать".
- А можно мне воспользоваться вашими услугами? - Мария Ивановна постаралась вплотную приблизиться к Смирнову. Тот сделал шаг назад и, покачав указательным пальцем из стороны в сторону, проговорил шутливо:
- Я, милочка, жених, счастливый жених.
- А... Эта ваша девица... Видимо, очень интересный для науки человек.
- Да, вы правы, очень интересный.
Решив, что лирическое отступление затянулось, Смирнов сделал зверское лицо. Марья Ивановна, впрочем, не придала ему никакого значения.
- Поздравляю вас с предстоящим изменением семейного положения, сказала она ангельским голоском. - Но, видите ли, когда я просила вас об услуге, я имела в виду не это, - алый коготок Марьи Ивановны указал на просыпающийся пенис Смирнова, - а это.
Пальчик ее коснулся пистолетного ствола. Евгений Александрович почувствовал, что теряет инициативу, и разозлился.
- Исключено, - выцедил он, зло прищурив глаза. - Я подневольный служащий, а не свободный поэт. И слышишь, чмо, если мне вдруг покажется, слышишь, покажется, что ты хоть слово кому сказала, я попрошу Викешу Изольдина, заведующего нашей химической лабораторией, выдать мне по дружбе пол-литра импортной серной кислоты высшего качества. Сечешь масть, сахарная киса?
Мария Ивановна масть секла. Глазницы ее распирало уважение к Смирнову. Бесподобно нежные пальчики застегивали китайский халатик на все пуговицы.
- А этот человек, который был со мной... - Смирнов решил все-таки расставить точки над i. - Ты его хоть раз видела?
- Нет, - твердо ответила женщина.
- Ну ладно, мне пора, - покивав, проговорил Смирнов. - Да, не могли бы вы мне сделать небольшое одолжение?
- Я слушаю.
- Эти соседи... Мне не хотелось бы их убивать. Ассоциации, понимаете ли. У меня друг детства - горбун.
- Я все улажу. Скажу, что это меня хотели ограбить через две квартиры.
- И без ментов уладите?
- Обижаете. Вы заходите как-нибудь на коньячок, без серной, естественно, кислоты... Соседи все-таки. Поговорим о том, о сем.
- Хорошо. Зайду как-нибудь на часок, - кивнул Смирнов, окидывая комнату прощальным взглядом.
Взгляд остановился на буром пятне, сидевшем на дверке сейфа.
- Да, я хотел спросить... Эти пятна... - рука Смирнова прочертила полуокружность. - Понимаете, недавно мой напарник пропал, Камазом звали... Вы его случайно здесь не видели? Маленький такой татарин с голубыми глазами?
- Нет, маленького татарина здесь не было...
Лицо женщины погрустнело и стало по-русски прекрасным. "Нет, она определенно лапушка, - подумал Смирнов, чувствуя, как предательски теплеют его глаза. - Такое хорошее лицо..."
- А кто был?
- Да так...
- Говори, времени мало...
- Это не то, что вы думаете... Это Центнер меня берёг...
- Берёг!?
- Да. У него сильные спастические реакции... Да вы, наверное, знаете. Как антициклон идет, так он звереет...
- Зверел, - поправил Смирнов.
- Да, зверел, - согласилась Мария Ивановна. - Это сейчас он смирный, потому как давление понижается - вон, сколько туч нагнало.
- На удивление смирный, - согласился Евгений Александрович.
- Я час назад ему две таблетки скормила... - многозначительно посмотрела хозяйка квартиры. - Если бы не они, вы бы вряд ли...
- Нельзя ли короче? - не стал слушать Смирнов. - Как это он вас берег?
- Чтобы меня случайно не ранить в периоды своего бешенства, он в этой комнате одного бизнесмена из Прибалтики держал. Тот его крупно обманул на вывозе цветных металлов в Западную Европу... И попался.
- Понятно... И долго держал?
- Месяца три. Потом я хорошее немецкое лекарство не нашла и он...
- Ваш любовник держал мужчину в вашей квартире?.. В квартире своей любовницы? - осмыслив услышанное, перебил Смирнов.
- Да...
- Впервые слышу о неревнивых психах.
- Он был ревнивым. Даже очень. И потому ему все...
- Отрезал?
Мария Ивановна опустила глаза. Страдание, смявшее лицо женщины, показалось Смирнову искренним.
- Да, дела, - зевнул он напоказ, чувствуя, что играет киллера из рук вон плохо. - Зря вы мне это рассказали. Я хоть и киллер, но таких вещей не одобряю. Отрезание половых органов - это нездоровое психическое отклонение, недостойное порядочного человека. Я бы их просто отбил. А чулок у вас найдется?
Мария Ивановна приподняла полу халатика, обнажив бедро, охваченное ажурной чулочной резинкой. Бедро Смирнову понравилось. Он не любил чересчур полных бедер. Он любил именно такие.
- Вам на память? - глаза женщины говорили: "Я сделаю все, что ты захочешь. Я стану такой, какой ты хочешь. И по духу и во плоти. Хоть ты и не тот, за кого себя выдаешь".
- Нет, я не фетишист. Вероника Антоновна с сыном, наверное, уже пришли в себя. Согласно служебному руководству, все кто видел мое лицо, должны быть ликвидированы.
- Вы можете пройти через мою квартиру, - сказала женщина без тени сарказма.
Смирнов задумался: "А какого, собственно, черта Шура увел Пашу через дыру? Не иначе перенервничал".
- Он, наверное, просто хотел попрощаться с Вероникой Антоновной, поняла его мысли Мария Ивановна.
Пристально посмотрев на нее, Смирнов, взял кейс с деньгами и прошел в квартиру ясновидицы. Квартирка была на удивление уютной. Все со вкусом подобрано, все соразмерно. В ней могли обитать одни лишь любовь, верность и райское спокойствие.
"Фиг этих женщин поймешь, - подумал Евгений Александрович, уже спускаясь на свой этаж. - Такая квартирка, такая женщина, жрица божественной любви, и это животное. Этот гангстер... И эти повсеместные пятна крови. Хотя, что их понимать. Любовь, верность и спокойствие всегда там, где деньги. А деньги там, где кровь.
...Но как же она хороша! Как пластична! И как располагает к себе!"
***
Сын Смирнова, Валентин, уже разгримированный, сидел на диване и курил, пуская дым к потолку. По телевизору показывали боевик. Десяток гангстеров палили из автоматов по полицейским. Те отвечали адекватно. Дав отпрыску пятьсот долларов (деньги портя детей), Евгений Александрович спрятал кейс во встроенный шкаф и пошел вниз.
12. Помянем человека.
Машину вел Шура. Смирнов сидел сзади рядом с Пашей, всем своим видом напоминавшем сваренную брюкву. Время от времени Евгений Александрович прихлебывал водку из горлышка бутылки, обнаруженной им на сидении. Прихлебывал, чтобы не раскиснуть перед финишной ленточкой, прихлебывал и думал, что Паша уже, наверное, сотни раз ехал в машине, ехал в мыслях, ехал к неотвратимой расплате за жадность.
"А ведь жадность и ее сестры, скупость и расчетливость, - уже хмельной, философствовал он, рассматривая в окно холодную ночную Москву, - это неотъемлемая черта многих людей, желающих, может быть, неосознанно, что-то сохранить, что-то сделать...
...Это фрейдовский Эрос...
В жадности, скупости и расчетливости, в родных детях неуверенности в завтрашнем дне, очень много творческого, много жажды из меньшего, даже не из чего, сделать большее...
А щедрость - это суть первичный позыв к смерти, это Татанос, который шепчет из могилы: не надо сохранять! не надо умножать! не надо выращивать! Надо тратить, надо рассеивать, надо коту под хвост, надо ко мне!
...Скупость, расчетливость Природы, ее стремление сберечь энергию, соединяя то, что соединяется, населили Землю животными, растениями, потом появились люди, появились и начали тратить... И так преуспели в этом, что за тридцать тысяч лет истратили почти все из того, что создавалось сотни миллионов, миллиарды лет...
***
Подъехали они к пойме Пономарки в девять десять. Ко времени оживший Паша Центнер сам выбрался из машины и вслед за Шурой, светившим себе фонариком, пошел к последнему своему краю.
Смирнов, отгонявший машину в кусты, нашел их топчущимися над песчаной ямой. Глаза у бандита были жалобными. Он мысленно просил что-то у главного своего палача.
- Черт, не учел я, что октябрь на дворе! - посмотрел Смирнов в пугающую черноту природной могилы. "И не твоя могила - твоя", - подумал он
- Не понял? - обернулся к нему Шура.
- Надо было у Марьи Ивановны одеяло какое взять. Холодно ему будет в яме.
Душа Евгения Александровича не могла "дать добро" на убийство, и он говорил, чтобы не рассуждать, говорил, чтобы не дать гуманной своей ипостаси завладеть его волей.
