— В нашем вагоне нет детей, — сказала Оля. — Если не считать этого, — она кивнула на Колю, который все еще хмурился и стеснялся.
— А в других, Оля! Знаете, что завтра начнется?!
Оля сняла с вешалки форменную шапку, надела ее, вскинула руку, щелкнула каблуками.
— Ты, Коля, оставайся. Там очередь, помнут еще… Убери посуду, подмети… Мал ты пока по очередям ходить.
Коля польщенно улыбался.
— Ладно, — говорил он, — смейся, смейся… Ладно…
Впереди шла Оля, за ней Лина, а Левашов прикрывал тыл процессии. Они быстро проскочили через тамбур и вошли в следующий вагон. Пробиться к буфету действительно было почти невозможно, но бичи стояли уже у самого прилавка.
Левашов заметил Пермякова и немного поотстал.
— Ты тоже за пирожками? — спросил он. — Посмотри, кто в вагоне остался. Ведь ты бы на его месте остался?
Оля привычно пробивалась сквозь толпу пассажиров.
— Разрешите… Посторонитесь… Дяденька, уберите, пожалуйста, свой живот, а то мне не пройти! Спасибо вам и вашему животу!
А Лина никак не могла протиснуться мимо детины в куртке из чертовой кожи. Подняв глаза, она увидела его небритое лицо, желтый налет на зубах. Он был уже немолод, и спутанные волосы начинались у него гораздо выше, чем было предусмотрено природой.
— Куда? — спросил он. — Разве мадам так хочет кушать, что, извините, прется без очереди, без стыда и совести, без должного почтения к людям, которых она оставила позади себя… — Он все теснее прижимался к Лине, зная, что отступить ей некуда. Не выдержав, Лина размахнулась и влепила ему пощечину.
— Вон ты как! — протянул парень. — Ну тогда проходи. Мадам действительно хочет кушать. Или, извиняюсь, жрать?
Но едва Лина сделала шаг, дорогу ей преградил другой бич.
— Может, и мне румянец наведешь?
Лина и ему влепила пощечину, понимая, что делает совсем не то, что нужно.
— А теперь моя очередь, — перед ней стоял толстяк в свитере и в фуражке с крабом.
— Пропустите! — Лина зло посмотрела ему в глаза.
— А как же нам быть с пощечиной? Нет, за тобой должок. Пощечина — и проходи. Чем я хуже этих богодулов?
— Противно, — сказала она громко.
— Что противно? — не понял толстяк.
— Бить тебя противно. Стоять рядом с тобой противно.
— А целоваться? Не противно? — И парень обхватил Лину за плечи. Женщина попыталась вырваться и вдруг почувствовала, что свободна. Между нею и толстяком протиснулась чья-то рука, уперлась в мясистый лоб, над которым красовалась кокарда, и через секунду раздался глухой стук затылка о стену вагона.
— Извини, друг, — сказал Левашов. — Жена. Будущая, правда.
— Спасибо, — бросила на ходу Лина и вслед за Олей проскользнула в буфет. Очередь зашумела, заволновалась, но через несколько минут дверь снова открылась, и показался мощный торс буфетчицы.
— Товарищи, не стойте, — внятно и зычно сказала она. — Буфет работать не будет. Тише! Тише, товарищи проголодавшиеся! Проводники составят списки пассажиров с детьми. Да не волнуйтесь вы, по бутерброду всем достанется. А может, и по пирожку! — рассмеялась буфетчица.
В тамбуре Левашова остановили бичи.
— Слушай, длинный, мы ведь не последний раз видимся? — спросил толстяк. — Когда и где состоится наша следующая встреча, я сообщу тебе дополнительно. По дипломатическим каналам, — он захохотал, оглянувшись на друзей. — А теперь катись.
Левашов шагнул к толстяку, но тот отшатнулся в глубину тамбура.
— Что же ты… Я ведь попрощаться хотел, — сказал Левашов и подумал: «Не они».
Машинист Денисов больше всего ценил в человеке безотказность, способность выполнить свою работу, несмотря ни на что. Ты можешь болеть или быть здоровым, можешь радоваться или убиваться — все это не имеет никакого значения, считал Денисов.
Случалось, он выходил в рейс нездоровым, случалось, оставлял больную жену, но никто не припомнит случая, чтобы он отказался от рейса. Выход на смену Денисов воспринимал как наступление вечера или рассвета — ничто не могло помешать ему. Когда приходило время идти на станцию, он ощущал нечто вроде голода, который утолял, становясь к рычагам паровоза.
Когда ночью состав остановился, Денисов в горячке, не задумываясь, схватил лопату и выпрыгнул наружу. Разбросать сугроб не составляло большого труда, да и пассажиры не отказались бы помочь, но в этом уже не было смысла. На расчистку уйдет полчаса, а за это время все пространство под вагонами будет забито снегом.
Сейчас, когда состав стоял уже сутки, Денисов делал последнее, что было в его силах, — время от времени поднимался на крышу вагона и пытался связаться с Южно-Сахалинском по проводам, которые шли вдоль дороги. А замерзнув и ничего не добившись, возвращался в вагон.
Левашов увидел его, когда машинист опять собрался на крышу.
— Так это вы нас ночью в сугробы затащили? — спросил Левашов.
— А ты, конечно, объехал бы сугробы-то?
— Да уж как-нибудь… А сейчас куда?
— А вот… — Денисов распахнул пальто и показал телефонную трубку с болтающимися проводами. Увидев изумление в глазах у Левашова, он хитро подмигнул ему: вот так, мол, учи вас, молодых.
— Как бы не унесло вас… Вы погодите, я оденусь, ладно?
В угольном отсеке они нашли небольшой ломик и, постучав им по схваченной морозом двери, открыли ее. На ровной стене снега четко отпечатались все выступы двери. Взяв широкую лопату, Левашов ткнул ею в верхний угол и сразу почувствовал, как ее зажало там, снаружи. Лопата пружинила, выворачивалась.
— Ничего ветерок, а?
— Авось, — сказал Денисов.
Выбравшись наверх, они увидели, что заносы уже сравнялись с крышей вагонов, а от паровоза осталась лишь труба, коротким черным пнем торчавшая из снега. До проводов можно было дотянуться рукой. Ветер, рассекаясь о них, гудел протяжно и зло.
— К столбу, к столбу идти надо! — прокричал Денисов. — Пáры! Нужны пáры проводов! А здесь они перепутаны! Не найдешь!
До столба они добрались минут за десять. Денисов уперся в него спиной, вынул телефонную трубку и кивнул Левашову — давай. Прижав трубку к уху, он накрыл ее высоким воротником и приготовился слушать. А Левашов стал прикладывать оголенные контакты к проводам.
Первая пара проводов молчала. Видно, они были где-то оборваны.
Молчала и вторая пара. Но потом им повезло — они наткнулись на чей-то разговор.
— Алло! Не кладите трубку! Не кладите трубку! — надрывался Денисов, но уже раздались частые гудки отбоя.
Оступившись, Левашов провалился в снег, а выбравшись, никак не мог найти нужные провода. Но вот Денисов опять услышал разговор.
— Оха! Внимание, Оха! Вас вызывает Южный! Ответьте! — с профессиональной четкостью сказала телефонистка.
— Алло! — снова закричал Денисов. — Алло! Девушка! Девушка!
— Чего вы кричите? Даю Южный…
— Послушайте! Говорит машинист поезда двести восемьдесят один! Денисов говорит. Вы слышите? Мы подключились на линии. Нас занесло! Весь состав занесло! Вы слышите? Девушка!
— Соединяю с управлением железной дороги… Даю управление… Занято. Одну минутку… Управляющий? Вас вызывает поезд двести восемьдесят один. Ответьте поезду.
И опять соскользнул проводок, но Левашову удалось быстро восстановить связь. Теперь оба контакта он зажал в кулаки.
— Я слушаю, — Денисов с трудом узнал голос управляющего.
— Владимир Николаевич! Говорит Денисов… Денисов докладывает!
— Куда вы пропали, Денисов? Где вы?
— Сто восемьдесят пятый километр…
— Понял. Записал.
— Нас занесло. Нужен снегоочиститель. Самим не выбраться!
— Ротор вышел вам навстречу, но его тоже занесло. Замело ротор.
— А что прогноз?
— Еще три дня. Еще три дня.
— Владимир Николаевич! У нас двести человек! Нужны продукты!
— Вертолеты не могут подняться. Вы слышите — не могут подняться вертолеты. Нет видимости. Переселите пассажиров в несколько вагонов, весь состав незачем отапливать! Экономьте уголь. Вы слышите? Вам нужно продержаться еще несколько дней. Вертолеты и продукты уже выделены.
— Одну минутку, — сказал Левашов, видя, что разговор кончается. — Скажите телефонистке, пусть соединит с номером… Два семнадцать тридцать четыре.
Денисов передал трубку Левашову, а сам перехватил контакты и отвернулся, спрятав лицо за высокий воротник.
— Степан Федорович? Доброе утро! Левашов говорит.
— Кто? Кто говорит?
— Левашов.
— Откуда ты? Мне сообщили, что ваш поезд занесло…
— Так и есть. Поезд стоит. И будет стоять еще несколько дней.
— Отлично! Это просто здорово! Тебе везет, Левашов!
— Дальше некуда! Степан Федорович, какие новости?
— Он едет в купейном. В седьмом. Одного мы задержали. Пока молчит. И будет молчать, если вы вернетесь ни с чем. И еще одно — директор магазина скончалась. Сейчас все зависит…
