— Ладно… Но может быть, он и правда что-то такое видел?
— А что? Привидение?.. Об этом тут любят говорить, но он всегда смеялся.
— Не знаю… Кто-то же его убил.
— М-да… говорят, и раньше трупы на этом кладбище находили. Но в основном сторожей. Место это всегда было дурное, нормальный человек туда ночью не пойдет.
— И Дмитрич зря пошел. Точнее, зря пошел один… Хорошо бы посмотреть, что за место. Может, проводите?
Дед кивнул:
— А пойдем. Бутылка кончается, на обратном пути к Петровне за фирменным самогоном завернем. Если и мне такую же дрянь нальет, я ей эту бутыль в….. затолкаю.
Коллега посмотрел на нас с тревогой:
— А вы не боитесь?
Дел Илья удивился:
— Чего? Петровны? Пусть она нас боится. Пойдем.
* * *
До кладбища было километров пять, и если бы Валерка был трезвый, доехали бы мы совсем быстро. Но тут москвич так и тянуло с дороги в чисто поле, пару раз он увяз в лужах, а один раз чуть не утонул в придорожной канаве. Да и дед, нахлебавшись разбавленного самогона, сумел заблудиться в собственной деревне, и мы сделали крюк километров в десять по разбитым тракторами грунтовым дорогам.
Наконец впереди показалась темная линия деревьев, между ними в свете фар мелькнули серебристые кресты могил. Машину пришлось оставить: дальше дороги не было. Валерка взял камеру, запер дверцу, и мы двинулись вслед за дедом вглубь кладбища.
Когда мы только выходили из клуба, было уже почти темно. Сейчас сквозь тучи изредка показывалась луна, но толку от нее особого не было; огни деревни мы тоже разглядеть уже не могли. Шел мелкий дождь, ветер шумел на кладбищенских деревьях остатками листьев, поскрипывали стволы, пахло сыростью и гнилой травой.
Я представил себя на месте Дмитрича. Что он мог разглядеть в ту ночь? Даже если погода и была лучше, немного. К тому же он был один, и привидится после двух ночей на кладбище могло что угодно.
Дед Илья остановился около глубокой ямы.
— Вот эту могилу раскопали недели две назад. Зарыть нашим все лень.
Валерка включил фонарь на камере и снял несколько панорам. На дне ямы среди гнилых обломков гроба тускло поблескивал одинокий скелет. На лежащем рядом с кучей глины расколотом кресте между бронзовых завитков шла надпись „Федосов Павел Кондратьевич, 1792–1854“.
Дед вытащил беломор.
— По моему, эта могила была после второй или третьей ночи, как началось это безобразие… Их по несколько штук за ночь раскапывали, и что странно: каждый раз выбирали как-то одинаково.
— То есть? Что значит „выбирали одинаково“?
— Ну, старых, вроде этой, разрывали по две-три за ночь. И были они примерно рядом. И одну свежую, с бабой — на другом конце кладбища.
Я задумался. Какое-то объяснение этому быть должно, но в голову пока ничего не лезло… Вместо этого так и хотелось оглянуться и посмотреть, что там твориться сзади. Я вспомнил, что у меня уже было такое чувство, когда мы ездили снимать интервью с владельцем гей-клуба.
Валерка выключил фонарь (аккумуляторы в камере давно было пора менять, хватало их ненадолго), и мы пошли дальше.
Неожиданно среди скрипа деревьев мне послышался еще какой-то звук.
— Тихо… Вы слышали?
Дед пожал плечами, а Валерка кивнул.
— Ну-ка, приготовь камеру… Только свет пока не включай.
Отойдя чуть в сторону, мы встали в тени большого дерева.
Шум из дебрей кладбища приближался. Похоже, это был хруст веток, перемешанный с тяжелым дыханием. Он становился все громче, громче, и наконец среди деревьев мелькнули красные блики, пятно света заколыхалось метрах в двадцати от нас.
— Свет! Мотор!
В свете фонаря на поляну между могилами выбежал голый подросток лет пятнадцати с горящим поленом в руках. Увидев нас, он дико заорал, показывая желтые кривые зубы и кинул полено в камеру, но промахнулся. Опять закричав, он повернулся и побежал обратно вглубь кладбища. Его задница мелькала среди могил, шум ломаемых веток перемешивался с воем осеннего ветра. Наконец, все стихло. Коллега опустил камеру.
— Ого… Это некрофил?
Дед Илья сплюнул:
— Какой, на хрен, некрофил… Это Васька. Как выгнали из путяги, так и пьет непереставая. Взял моду по ночам людей пугать… Вот придет в субботу на дискотеку, я ему, мудаку, яйца откручу.
— А не мог он теток мертвых трахать? Мало ли — переходный возраст, несформировавшаяся модель сексуального поведения… С подростками бывают странности. Я слышал, как-то парень примерно этого возраста изнасиловал восьмидесятилетнюю бабку. Когда его спросили, на кой он ее трахнул-то, он объяснил, что хотел избавиться от привычки к онанизму. Может быть, и Вася тоже…
— Нет, вряд ли. Не похоже, чтобы он от этой привычки избавится хотел… Зачем ему? Да и началось все, когда он еще в райцентре жил. Его позже из училища отчислили.
А вот, кстати, пришли уже. Помните, я рассказывал, лет полтораста назад толи врача, толи еще кого-то на здесь убили? С этого вся чертовщина на кладбище и пошла. Могилу эту раскопали в первую же ночь… Только странное дело — ни гроба, ни костей в ней не было.
Коллега опять включил свет и направил камеру на небольшой гранитный крест, стоящий под потрескавшимся деревом. На нем полустершимися от времени буквами с ять значилось: „Князь Дмитрий Александрович Розенталь. 1826–1854.“
* * *
В деревне мне понравилось. Коллега, правда, с бодуна на обратном пути чуть не сбил гаишника, который оценил свой моральный ущерб в сто баксов. Но черт с ним, пусть подавится. Хуже то, что вопросы в деле Розенталя размножались гораздо быстрее, чем мы находили на них ответы, и всю дорогу домой меня мучили неясные подозрения.
— Что-то здесь не так… В одной деревне — и некрофилы, и расхитители старых могил, и привидение еще какое-то… Так не бывает.
— Ты думаешь, все это вранье?
— Нет, вряд ли… Что-то там действительно происходило. Но понимаешь, раз дело было в одном месте, между отдельными случаями должна быть какая-то связь… Я никак не могу понять, в чем она. Все как-то крутится вокруг этого Розенталя.
— Так что тут понимать? Он, наверное, баб мертвых и трахал. Чего еще делать на кладбище? В морге у них сейчас пусто; любовница бросила — денег-то нет… А про кладбище он, скорее всего, узнал еще в конце лета: надо будет поспрашивать в деревне, что за люди к ним тогда приезжали.
— Да, в последнем ты, наверное, прав. Розенталь вполне мог иметь дела с этим кладбищем. Но вот в остальном… Помнишь, пару лет назад мы утку про некрофилов запустили? Я потом почитал кое-что на эту тему… Так вот, то, что мы с тобой наснимали о публичном доме с покойниками — страшная дурь. Извращение это очень редкое, на публичный дом не то что в Питере — во всей стране клиентов не наберется.
Но и без этого многое выглядит как-то не слишком правдоподобно… Хотя, черт с ней, с правдоподобностью. Я готов поверить, что на кладбище в Малахово завелся некрофил. Это было бы даже интересно… Но отдельные факты не вписываются в общую картину. У нее нет единого стиля… и значит, здесь что-то не так.
Коллега рассеянно стряхнул пепел с сигары:
— Ладно, рано пока говорить, мы еще мало знаем… Но знаешь, я ничего особенно загадочного тут не вижу. Разве что эта история с белым пятном, которое Дмитрича напугало… Что ему могло привидится?
— Да что угодно… А может, просто показалось. Любят у них этот бред про гулящих покойников.
— Все может быть… Пьяный он был наверняка. Но откуда-то легенда должна была взяться?
— Да, наверное. Но мне кажется… мне кажется, он и правда что-то такое видел.
— Запросто. Помнишь, мы в лавре привидение выслеживали? Как дураки неделю на кладбище ночевали, а оказалось, какие-то гребаные сектанты ночами трупы собачьи жгли. Даже снимать было нечего… Тьфу, козлы.
— Помню, помню… Но это уж совсем примитивно. Я надеюсь, тут нам повезет больше.
— По-моему, было бы интересно узнать, что за родственника Розенталя там когда-то похоронили? Не случайно же его занесло на это кладбище.
— Да… Помнишь, Света говорила о какой-то истории, связанной с его семьей? Про это еще профессор книгу хотел писать… Надо бы найти этого профессора, может быть, он все и прояснит.
— Ну, вряд ли все. Хотя почему могила пустой оказалось, вполне может знать… Ну, ладно. С чего начнем?
— Ммм… давай тряхнем опять эту похоронную контору. Должны там хоть что-нибудь знать про свое начальство?
— Знать-то они, наверняка, знают. Только хрен расскажут.
— Ну, это смотря как спросить… У Розенталя есть заместитель. Павлов, кажется. Сходим завтра к нему.
— И что ты ему скажешь? „Вы не знаете, ваш начальник случайно не некрофил?“
— Нет… Сделаем так. Скажем ему правду: мы журналисты. В правду обычно никто не верит… Он станет думать, кто мы такие. Между делом зададим пару вопросов, как там у конторы с деньгами. Он решит, что мы от кредиторов, пришли насчет бабок узнавать. И будет говорить о чем угодно, кроме денег. Есть шанс?
