Свистун покачал головой.
– И не затем, чтобы предложить свои услуги на общественных началах?
А вот это уже был полномасштабный вопрос.
– Нет.
– Так что вам нужно?
– У вас сегодня умер пациент.
– Умерло двое.
– Его звали Кении Гоч. – СПИД, – сказала она. – Совершенно верно.
– Вы с ним были знакомы? – Нет.
– Так что же вам нужно?
– Меня попросил один знакомый.
– Уж не тот ли, который был здесь, когда он Умер?
И вновь это едва ли можно было назвать вопросом. Она из тех, подумал Свистун, кто никаких вопросов и не задает. Практически обо всем на свете она знает заранее. И ищет не ответов, а подтверждений собственному мнению.
– Он самый.
– Выбежал отсюда как ошпаренный. Ни имени не оставил, ни домашнего адреса, ни телефона.
– Он испугался.
– Нам необходимо разыскать его. Плохо, когда по улицам разгуливает человек, которому страшно пройти тест на СПИД.
– Я здесь отчасти по этой причине.
– Что он вам рассказал?
– Только то, что Кении Гоч забрызгал его всего кровью, когда беднягу вырвало перед смертью.
– А он не говорил, не сказал ли ему чего-нибудь Кении, прежде чем его вырвало и он умер?
– А это имеет значение? Она покачала головой.
– Последние слова умирающего. Всем интересно узнать, что он произнес перед смертью. Один попросит ветчины на ржаном хлебе. У него и желудка-то не осталось, а все равно просит ветчины. Другой скажет: "Малютка, значит, ровно в пять в Голливудском парке, прямо у входа".
– Галлюцинация?
– Лошадь по кличке Малютка, вот что его, как выяснилось, интересовало. Но в любом случае это звучит как последнее прости. И совет: ставь на эту Малютку, не промахнешься.
– И вы поставили? Она криво усмехнулась.
– Ну, при таких обстоятельствах, знаете ли. Поставила сотню долларов у знакомого букмекера. То есть, вообще-то он работает в морге, а принимать ставки – это у него хобби.
– Ну, и как Малютка?
– Мне хотелось бы сказать, будто она пришла последней в своем забеге. Но на самом деле получилось еще хуже.
– В каком смысле хуже?
– Она пришла второй.
– И впрямь, еще хуже. И они оба расхохотались.
– Значит, передайте вашему другу, что беспокоиться ему, в сущности, нечего, но лучше все-таки выяснить наверняка… – Она сделала паузу. -Хотите кофе? А я пока расскажу вам о подразумеваемом риске.
– Я бы не прочь поесть. Можно пригласить вас куда-нибудь?
– Хотите угостить меня ланчем?
Она ухмыльнулась и стала тут же похожа на Тыквенную Голову в день Хэллоуин.
Забавная у нее внешность, подумал Свистун.
– Кормят здесь неплохо, – сказала она, – но для разнообразия. Однако безо всяких излишеств. Я вас не разорю, сколько бы ни оказалось у вас в бумажнике.
– Ну, про запас всегда есть кредитка.
– Лучше надену кофту.
– На улице тепло.
– Но не разгуливать же по улице в такое виде.
Она поднесла палец к губам, призывая его минуточку подождать, и прошла по залу как лихая барабанщица школьного оркестра.
Разумеется, ждать пришлось куда больше минуточки.
Она вышла к нему в хлопчатобумажной куртке персикового цвета и в белых слаксах. Однако галстук с эмблемой хосписа не сняла. Переобулась в персиковые босоножки на невысоком каблуке.
– Если уж вы решили угостить меня ланчем, то мне следует знать, как вас зовут.
– Все называют меня Свистуном.
– Это же не настоящее имя?
– Но я на него откликаюсь.
– Как рок-звезда, верно? Принс? Мадонна? Ладно, как хотите. Чем зарабатываете на хлеб насущный?
– Таких, как я, называют частными ищейками.
– Ну, я уж не буду вас так называть. Она игриво улыбнулась.
– А будете меня звать?
– Сама не знаю, но только не ищейкой. Это не столько грубо, сколько старомодно.
– Вот и я таков. Старомоден, и точка.
Они вышли из здания. Она взяла Свистуна под руку и попыталась приноровиться к его шагу.
– Можно пешком, – сказала она. – Тут рядом. Эй, смотрите, помедленнее. Ноги у вас как ходули.
– А как вас зовут?
– Мэри. Мэри Бакет. Поганое имечко. Рифмуется с "фак ит", сами понимаете. Представляете, как меня дразнили в младших классах?
– А в старших?
– Ну, в старших я уже умела за себя постоять. Мал золотник, да дорог.
– Только что хотел сказать то же самое, – заметил Свистун.
– Вы ведь меня не боитесь? – неожиданно спросила она.
– Не слишком.
Свистун не мог понять, на что конкретно она намекает.
– Вот и хорошо. А то мне не хотелось бы нагнать на вас страху.
Килрой мчался на запад по петляющему бульвару Сансет в маленькой красной двухместной «маз-де» – а в какой еще машине прикажете разъезжать непервому профессору, которому постоянно недоплачивают? Рыжеволосому мужчине, способному подставить голову ветру и превратить собственное лицо в маску – в одну из множества масок, которые ему приходится надевать? А в какой еще машине колесить по Вествудскому бульвару, наперегонки и наравне со студентами, прикидываясь одним из них, прикидываясь юношей, у которого нет других забот, кроме как что-нибудь выпить и кого-нибудь трахнуть? Разве что в черном «шевроле» 1965 года с откидным верхом и красными кожаными сиденьями, нахлобучив на голову белокурый парик весь в кудряшках.
Или в потрепанном «бентли», в классическом «сан-дерберде», в «корветте» или в точной копии знаменитого «корда» в три четверти натуральной величины. Всеми этими машинами он владел тоже. Они стояли в сарае на склоне холма на тех десяти акрах земли, которые передал ему патрон. Десять акров и дом с пристройками – запоздалое воздаяние за долгую службу, выколоченное из патрона, когда он оказался достаточно опытен и силен, чтобы навязать свою волю дряхлому, предельно дряхлому старику.
Он коллекционировал автомобили. Он коллекционировал также редкие книги по древним религиям и гравюры с изображением пыток. Все это было надежно заперто в доме, в котором он проводил уик-энды, праздники и каникулы.
Хозяйство вел живущий в доме работник по кличке Султан. На вид ему было лет двадцать, хотя на самом деле он мог оказаться гораздо моложе. У него было смуглое тело и выцветшие добела волосы заядлого пляжника или трудолюбивого ковбоя, разгуливающего по лугам без шляпы, – глаза же – как у городского наркомана под дозой. Но он никогда не ходил на море и никогда не ездил верхом, да и в городе-то бывал не чаще раза в год. Он жил на десяти акрах, стараясь не ступать оттуда и шагу.
Немногие соседи – потому что места здесь были безлюдные – и деревенские торговцы полагали, что у Султана не все дома. Держался он, правда, приветливо, но практически никогда не разговаривал, да и вид у него постоянно был такой, словно он грезит наяву.
Конечно же, он был простаком – то ли от рождения, то ли в результате злоупотребления наркотиками, вирусного заболевания или еще какой-нибудь напасти. Не зря же человек расплачивается за все, что ему даровано, – тем или иным образом, °Днако расплачивается непременно.
На протяжении недели Килрой жил в Вествуде самым скромным (и в режиме строжайшей экономии) образом, а на уик-энд удалялся в Агуру, причем часто не в одиночестве.
Утро прошло скверно, раздражающе скверно, – его еженедельный семинар по ранним религиям с главным упором на так называемую ла веччиа – древнюю веру, из которой лишь через несколько тысячелетий развилась друидическая, – собрал еще меньше участников, чем обычно, да и немногие присутствующие слушали профессора столь невнимательно, что могли бы с таким же успехом выскочить из окон, куда без конца глазели, и отправиться на поиски приключений, которых жаждала молодая горячая кровь.
Подъехав к фривею на Сан-Диего, Килрой подумал о том, в какие пробки непременно попадет дальше, за Государственным парком Уилла Роджерса, и свернул поэтому на Тихоокеанский хайвей над публичным пляжем в Санта-Монике. Хотя эта дорога – через колонию Малибу и дальше – была невероятно длинной.
Он вернулся на фривей, тянущийся на север, переехал с него на фривей Вентура и вновь помчался на запад, решив проехать через Агуру, заскочить в свой загородный дом, а затем поехать по Двадцать третьей дороге на юго-запад, мимо озера Шервуд, преодолеть две-три мили до Тихоокеанского хайвея, а там уж без труда вписаться в потоки машин на Транкас и на южные пляжи.
В час пополудни он подъехал по гравию к своему загородному дому.
Султан, выйдя из тенечка, полюбопытствовал, кто это приехал. Увидев Килроя, вяло помахал ему и вернулся к своим делам.
Килрой проводил его взглядом, а затем прошел в дом, чтобы переодеться.
Закусочная, в которую Мэри Бакет привела Свистуна, немного походила на нее самое: бесхитростная, но премиленькая, недорогая, но и недешевая, опрятная и открытая, никаких недомолвок и тайн, лишенная как лени, так и суетливости, – одним словом, все здесь стоило своих денег.
