Взрыв восторга, вызванный моим "проигрышем века", как назвал его Уде, был сравним разве что с ликованием по поводу окончания полярной ночи. Сияющий Генрик сгреб мои кроны, надел на мизинец свое кольцо и поставил нам по двойному виски. Притворившись огорченным, я вскоре ушел спать.
Ты вверг меня в глубину, в сердце моря,
и потоки окружили меня, все воды Твои
и волны Твои проходили надо мною.
Ионы, 2, 4
На следующее утро я попросил Олафа отвезти меня на денек в Будё. Честно говоря, возвращаться на Гадё я не собирался, но поскольку заплатил Олафу вперед за неделю, то рассудил, что с моей стороны будет не слишком невежливым расстаться с ним по-английски, не прощаясь. У горожан могут быть свои причуды.
Я уже позавтракал, когда с причала, где была пришвартована «Кристин», вернулся Уде с двумя новостями. Во-первых, поднялся сильный норд-ост, поэтому следовало поторапливаться, чтобы успеть пройти между Гадё и Стрёме до начала прилива, во-вторых, Генрик еще ночью ушел в море с компанией каких-то приезжих туристов. Сторожа, сидевшего в своей будочке на самом конце мола, это удивило так же, как и Уде: не в обычае Генрика было возить кататься горожан, да и вообще выходить в плаванье, не отдохнув недельку-другую и не погуляв с друзьями после утомительного месяца ловли на тресковых банках и ямах Лофотена.
"Кристин" мерно рокотала своим дизелем, в левую скулу ее то и дело гулко шлепала невысокая, но злая волна. Олаф стоял за штурвалом в рубке, а мы с Уде, который должен был воспользоваться поездкой и купить кое-что в городе, расположились на корме, примостившись на свернутом трале. Кроме нас на борту никого не было, так как ловля сегодня не планировалась. Между горизонтом и низко нависавшими тяжелыми облаками все ярче разгоралась багровая полоса, сулившая ветреный день.
Уде рассказывал, как в прошлом году Генрик выручил его во время драки с парнями из соседнего поселка, разгоревшейся на танцах из-за того, что кто-то из них очень уж настойчиво ухаживал за Сельмой. Я что-то поддакивал, боюсь, что невпопад, так как мысли мои все время возвращались к цифрам, выгравированным на кольце: 2–5 — 4–3. Мой мозг со вчерашнего дня стал хранилищем взрывоопасной информации. Если моим противникам она уже не нужна, а похоже, что так оно и есть, они приложат все усилия, чтобы эти четыре цифры остались записанными лишь в биопотенциалах моих нейронов и никогда не достигли места назначения, а сгнили бы вместе с ними. Что же значили эти цифры?
…Собственно говоря, Виктор Богданович для решения своей третьей проблемы использовал известный в банковском деле принцип "коллективного доступа", когда открыть сейф можно лишь одновременно несколькими разными ключами, причем каждый из них хранится у персоны, присутствие которой необходимо обеспечить при процедуре открывания. В данном случае роль ключей играли составные части числа, являющегося параметром функции, при помощи которой был зашифрован текст памятной записки. Виктор Богданович заказал два скромных кольца, на которых велел выгравировать нужные цифры, и подарил их своим отпрыскам, туманно намекнув, что кольца являются залогом будущего богатства. Он рассчитывал в подходящий момент объяснить кое-какие подробности, которые позволили бы им при необходимости даже без его участия, но обязательно совместно друг с другом, стать владельцами бриллианта. Поступая так, Виктор Богданович понимал, что несмотря на взаимную антипатию, его дети не станут пытаться выкрасть кольцо у партнера, снять его со спящего или, как грубовато, но прямолинейно выразился некий киноперсонаж, "с мертвого тела, наконец". Но он упустил из виду возможность вмешательства третьих лиц и просто того, что древние называли «ананке», "кисмет", рок.
В тот злополучный день Виктор Богданович из лабораторного корпуса, где он по совместительству вел на правах научного руководителя важную научно-исследовательскую работу, НИР, как принято сокращать в отчетах и бухгалтерских документах, спешил на лекцию. Работа не клеилась, не хватало комплектующих для опытного образца, задерживала монтажка, вычислители возились с ошибками в программах и чинили то и дело выходящую из строя капризную ЭВМ, компьютер третьего поколения, который в любом уважающем себя НИИ давно разобрали бы на детали или отдали в подшефную школу, сотрудники затеяли склоку, не поделив льготные путевки в кемпинг на берегу Азовского моря… Словом, голова была заполнена множеством самых разнообразных забот, пока ноги автоматически несли Виктора Богдановича с горки, где стоял лабораторный корпус, вниз к четырехэтажному помпезному зданию в стиле советского классицизма, украшенному греческим портиком, фронтон которого поддерживали кирпичные колонны с лепными капителями из бетона. В возведении этой жемчужины институтского архитектурного ансамбля принимали участие несколько поколений студентов, отрабатывая здесь своеобразную трудовую повинность, капитальные стены во многих местах заполнялись вместо кирпичной кладки боем, из-за чего время от времени приходилось укреплять их изнутри сложными распорками из стальных профилированных балок, рассчитанных по всем правилам сопромата. Территория между лабораторным корпусом и этим зданием была усажена рядами плотных кустов, образующих живые изгороди, которые превращали даже сравнительно короткий путь в некое подобие паркового лабиринта. Выходя из очередного зеленого тоннеля, Виктор Богданович услыхал шум мотора спускающегося вслед за ним с горки грузовика, пропустил его и шагнул вперед, как только мимо него прошел задний борт… Раздался глухой удар, что-то рвануло Виктора Богдановича за левое плечо, косо повалилось небо, и все было кончено. Из-под прицепа работники «скорой» извлекли уже бездыханное тело.
…Уде вдруг охнул и схватился за висок. Из-под пальцев по его щеке сбегала струйка крови. Секунду спустя я услыхал сквозь тарахтение нашего движка слабый треск выстрела. Мы оба упали плашмя на палубу, пряча головы за сложенными на корме снастями. Потом я осторожно приподнялся и увидел, что в кильватере за нами идет рыбачье судно, очень похожее на нашу «Кристин». До него было метров триста. Неплохой выстрел с такой дистанции, учитывая качку.
— Это «Дафни» Генрика! — воскликнул Уде. — Что они там, с ума посходили?
Вторая пуля расщепила угол рубки. Я согнулся в три погибели и пробежал к двери, за которой ничего не заметивший Олаф продолжал держать штурвал.
— Нас обстреливают сзади. Уде зацепило, но совсем легко.
Старый рыбак оценил обстановку мгновенно, несмотря на свою всегдашнюю кажущуюся флегматичность. Он пригнулся так, что с кормы его стало почти не видно, и резко двинул вперед сектор газа. Дизель участил такт, и суденышко рванулось вперед, как будто его пришпорили. Протянув руку к подволоку рубки, Олаф вытащил какой-то длинный сверток, который толкнул, не говоря ни слова, по палубе в моем направлении. Я развернул брезент. Это был «винчестер» тридцатого калибра и патронташ.
Ползком я пробрался на корму. Уде, прижимая к виску платок, все еще разглядывал преследующее нас судно. Дистанция между ним и нашей «Кристин» немного увеличилась, но вскоре они тоже прибавили ходу и шли за нами, как на буксире. Я просунул ствол «винчестера» между двумя бухтами троса и, почти не целясь, сделал несколько выстрелов. Пусть знают, что мы тоже кусаемся. На втором или третьем выстреле надломилась и упала фок-мачта «Дафни». В этот момент рядом со мной снова появился исчезнувший было Уде. В руках он держал бинокль.
— За рулем не Генрик, — сказал он через несколько секунд. — Значит, с ним что-то случилось. Он никогда бы не доверил штурвал чужому.
Я догадывался, что случилось с Генриком, но промолчал. В это время наше судно сделало крутой поворот на правый борт, так что я с трудом удержался на накренившейся палубе. Олаф огибал небольшой островок, намереваясь, очевидно, оторваться от преследователей и укрыться за его высоким берегом. Я недоумевал, почему он не вызовет по рации полицию, но увидев разбитый пулей изолятор и болтающийся проволочный канатик антенны, понял, что выкручиваться нам придется самим.
Преследователи все так же шли за нами в кильватерной струе. Мы обогнули островок и снова вышли в пролив. Мне вдруг пришло в голову, что поскольку охота идет за мной, следовало бы, как Садко, броситься в море, избавив экипаж «Кристин» от своего опасного присутствия. Но было мало надежды, что морской царь встретит меня в своих подводных палатах с распростертыми объятиями и предложит руку своей дочери, поэтому я сдержал свой благородный порыв. Кроме того, вряд ли преследователи оставят в живых свидетелей своих пиратских подвигов, и жертва была бы напрасной.
