Однако Илья решил поддержать мать. Он сказал:
– Получилось неплохо, с душой. Алле понравится.
Тамара Сергеевна воспрянула духом.
– Сейчас я работаю над новыми строфами, – сказала она. – Надо размахнуться подлиннее – все-таки у человека юбилей.
– И сколько Кавунше стукнет?
– Полтинник.
– Так мало?
Тамара Сергеевна вздохнула с укоризной:
– Какой ты, Илья, все-таки бестактный!
– Почему сразу «бестактный»? Если б Кавунша тут с нами сидела, я бы молчал в тряпочку. Но с тобой-то я могу быть откровенным? Ты же сама требуешь искренности. Зачем тогда говорить о непонимании?
Когда человека постигает удар, в первую минуту ему кажется, что это совсем не больно. Ничего страшного! Он продолжает по инерции бежать, видеть, размахивать руками. Однако вскоре боль и муть накрывают его с головой, тащат куда-то в сторону, бьют оземь.
Встретив Тару, Илья опешил. Потом подумал – это на минуту, просто налетел на него оглушительный вихрь, а малосильное октябрьское солнце на один миг налилось июньским жаром. Но подхватили, понесли Илью неведомые силы!
Первый день был самым легким. Илья неутомимо топал фиолетовыми ногами, мотал пудовой башкой, громил помойки, бросал в воров кирпичи и радовался, что живет горячо и не напрасно.
Следующее утро оказалось серым. Пошел дождь. «Фурор» и его суета мучили и раздражали Илью, как никогда. За прилавками торчали знакомые продавщицы. Все они, как на подбор, были несимпатичные и переговаривались друг с другом пронзительными вороньими голосами. Хотелось закрыть глаза и зажать уши. Бирюзовая шапочка жгла голову, как шутовской колпак. Вдобавок и работы было полно. Товар в тот день прибывал в удивительно скользких и неподъемных ящиках, а экспедиторы сплошь попадались сварливые.
Однако самым противным было то, что распиравшая Илью счастливая и горестная дрожь всем была заметна, но никому не понятна. В «Фуроре» забыли о прекрасной Таре, будто ее там никогда и не было! Илья никак не мог этого понять. Любовь кипела в его душе, как в запаянном сосуде, а вокруг толкались и смеялись чужие, скучные, слепые люди.
– Ты не заболел, Илюшка? – время от времени спрашивала Тамара Сергеевна, клала руку сыну на лоб и тут же облегченно отворачивалась. Никакой беды, кроме температуры, она и вообразить не могла.
– Пил, что ли, вчера? – хмыкнул Толян Ухтомский, когда Илья в четвертый раз споткнулся о пирамиду ящиков с газировкой кислотных цветов.
– Не хмурься, Илюшка, девочки любить не будут! – кричала будущая юбилярша Алла Кавун.
Над ее головой парила веснушчатая банановая гроздь, подвешенная к потолку для приманки покупателей. Илья присмотрелся: синевы в глазах Аллы было не больше, чем в томатном соке.
Старик Снегирев, коллега Ильи, считался в «Фуроре» человеком интеллигентным и тонким, большим знатоком женской красоты. Он не только бил чечетку и показывал фокусы (растирал в ладонях спичечный коробок и доставал изо рта колоду карт), но и знал несколько бардовских песен.
– Эдуард Потапович, вам нравится имя Тара? – спросил его Илья, измученный своей тайной.
– Это женское имя? – осведомился Снегирев и вдруг захохотал, блистая металлическими коренными зубами. – Ты молоток, что придумал! Оч-чень подходящее имечко для подруги грузчика.
Он продолжил интеллигентные шутки и дальше:
– Тара Нетто и Тара Брутто – звучит! Постой, Нетто бывает без всякой тары – это пароход и человек. А вот Брутто в самый раз. И ты, Брут!
Илья с отвращением отошел. Но ему так хотелось с кем-нибудь поговорить о Таре, что через некоторое время он снова не удержался:
– Помните, Эдуард Потапович, девушку, которая вчера участвовала в акции?
Снегирев должен был помнить: он все время торчал возле фиолетовой тележки и застегивал Фруктикону «молнию».
Старик наморщил невысокий лоб:
– Что за девушка? У которой нос картошкой? Или та, с маленькой попкой? Она? Ага, зацепила!
Он снова разразился своим скрипучим смехом и хлопнул Илью по плечу:
– Эх, Илюха, зелен ты еще! Ой как зелен – ничего в женщинах не догоняешь. Вчерашняя соплюшка – тьфу! Ты лучше на Аньку нашу погляди. Вот где красота!
Снегирев вытянул руки вперед и округлил ладони. Это должно было обозначать очертания Анькиного бюста, действительно крупнейшего в «Фуроре».
– Поверишь ли, когда Анькина смена, я каждые двадцать минут поглядеть на нее бегаю, – доверительно сообщил Снегирев. – Глаз оторвать не могу и отхожу обновленный. Это что-то вроде энергетической подпитки. Эх, будь я лет на пяток моложе!
Илья поморщился и отступил было в сторону, но Снегирев схватил его за рукав цепкими пальцами фокусника-любителя.
– Раз как-то я не вытерпел, – с интимным присвистом продолжил старик, – налетел на Аньку будто невзначай. Вроде споткнулся – понимаешь? И что ты думаешь? Отскочил от ее буферов как мячик и о стенку шмякнулся. Затылком. Не ожидал потому что – не всякая покрышка «Мишлен» такая тугая, как эти титьки! Вот где красота, вот куда смотри, вот куда лезь, пока пускают. В твои годы я…
Снегирев осекся на полуслове. Он деловито выпучил глаза и ухватился за пустой ящик, который на всякий случай всегда таскал с собой.
Случай теперь был самый подходящий: в торговом зале «Фурора» бесшумно и внезапно, как привидение, возник Алим Петрович Пичугин. Как всегда элегантный, с ног до головы в серовато-розовом и жемчужно-сливочном, шеф был не в духе. Его большие глаза метали колючки искр, ноздри мерно раздувались, цвет лица был неспокойный, желчный.
Завидев Алима Петровича, все продавцы расплылись в бессмысленных улыбках и кинулись на покупателей. Те, у кого покупателей не оказалось, налегли на одну улыбку. На них было больно смотреть.
От орлиного глаза Алима Петровича не укрылось, что эти жалкие потуги маскировали жевание.
– Опять перекус устроили? Опять в подсобке сидели? Опять работать не хочется?
Он угрожающе шипел, его слова обжигали, как брызги со сковородки. Его маленькие руки гневно сжимались, его дорогой парфюм отдавал злой животной горечью.
Илья со Снегиревым, заслонив бирюзовыми спинами пустой ящик, засеменили к подсобке. Они продвигались на полусогнутых ногах и довольно убедительно имитировали несение тяжкого груза.
В подсобке можно было перевести дух. Дверь Снегирев предусмотрительно оставил открытой, чтобы не прозевать внезапного вторжения шефа.
– Алим сегодня злой, как шакал, – прошептал Снегирев и кивнул в сторону Пичугина. – Ты, Илюшка, переставляй вон те ящики с печеньем – издали будет казаться, что мы работаем. А я посижу дух переведу. Меня чуть кондратий не хватил с перепугу!
Старик сел на табурет и положил в рот леденец-фруктикон – вчера он набил полные карманы рекламными образцами. При виде фиолетового фантика у Ильи защемило в груди, и камуфляжный ящик Снегирева скользнул из его рук.
Снегирев с цирковой ловкостью подхватил ящик на лету.
– Ты что? – рассердился он на Илью. – Хочешь угодить в пасть к Алиму? Чего стоишь, как монумент? Носи печенье! И мимо двери чаще ходи, а то этот скорпион сюда приползет. И какая муха его укусила? Мать твоя что говорит?
– При чем тут мама? – удивился Илья.
– Как «при чем»? Она же у него убирает и вообще любимый негр Алима. Должна больше нашего про него знать.
Илья только пожал плечами. Даже если бы он интересовался нюансами жизни Алима Пичугина (а он ими нисколько не интересовался), Тамара Сергеевна все равно ничего бы не сказала. Она не выносила пересудов и не пересказывала слухов. Это тоже располагало к ней шефа.
Зато Эдуард Потапович Снегирев был страстным сплетником. Вот и сейчас он состроил заговорщическую мину, подмигнул старым бесцветным глазом и прошептал:
– Знаю, Тамарка его не выдаст. Еще комсомольская у нее закалка! Ей бы в партизаны в Брянский лес… А я вот слышал краем уха, что у нашего Алима в последнее время проблемы. Да и сам вижу: кидается на всех, психует, таблетки от изжоги глотает. Петарду пацаны ему подложили, а он вопит: «Заговор! Мировая закулиса!» Проблемы у него, не иначе.
Илья вспомнил вчерашний вечер, крики за стеной и нагоняй Лехе. Черный маг расчленил бедного беса на куски!
Впрочем, Леха, живой, здоровый, сиропно-розовый, возвышался сейчас в торговом зале рядом с шефом. Магия может все! Интересно, выполнил ли Леха приказ хозяина? Кажется, надо было на ком-то жениться?
– И вот еще что болтают, – едко сощурившись, добавил Снегирев. – Алим такой злой, потому что Анжелика погуливать от него начала.
– Это невозможно! – совершенно искренне изумился Илья. – А как же охрана? А тотальный контроль? А звонки каждые пять минут?
– Э, зелен ты, Илюшка! – осклабился старик. – Жизни не знаешь. Баба кого хочешь обует. Так все обставит, что комар носа не подточит!
– Но если Алим Петрович бесится, значит, он догадался?
– Похоже на то. Алим не промах! Только баба всегда так вывернется, что сам в дураках окажешься. Верь мне, Илюшка: я три раза был женат. Все три жены от меня гуляли, и каждая урвала у меня по квартире. Сам рассуди – стал бы я тут с тобой ящики таскать, если б не эти ведьмы? С последней, четвертой, я хоть расписаться не успел. Жил на подселении и должен был вот-вот квартиру получить – как-никак, начальником отдела новаций был. Ну и вся самодеятельность заводская тоже на мне.
