— Отлично… Я сделаю как вы хотите. Но поторопитесь, чтоб скорее покончить с этим. Мне не терпится заняться выращиванием цветов!
Боксер приподнялся на локте и словно окинул взглядом бескрайние пространства. Затем вновь опрокинулся навзничь.
Рефери в очередной раз опустил руку и произнес:
— …Шесть!
«УЧЕНИК ЕДВА НЕ ПРЕПОДАЛ УРОК УЧИТЕЛЮ!»
Прочитав статью, я отшвырнул газету. Артуро, мой лакей, с видом немого осуждения подобрал ее и аккуратно сложил.
— Бросьте-ка эту гадость в огонь! — приказал я.
Скомкав газету, он послушно бросил ее в камин. Вначале она слабо тлела, распространяя густой коричневатый дым, потом загорелась… Я смотрел, как она пылает, и испытывал при этом чувство удовлетворения, что, впрочем, было весьма глупо. Это ежедневное издание выходило тиражом пятьсот тысяч экземпляров, и вряд ли мне удалось бы спалить все!
И потом то, о чем в ней писалось, отражало истину. Только не «едва», а ученик УЖЕ преподал учителю урок.
В общем, пресса считала результат справедливым, однако все репортеры высказывали уверенность, что в матче из пятнадцати раундов я бы проиграл… Итак, уже начинали плести венок, вернее, чемпионский пояс для Жо Андрикса…
Одно то, что он выстоял против меня до конца, являлось подвигом. Но чтоб он заставил меня дважды пережить неприятный момент — это выходило за рамки самых смелых прогнозов.
Лежа на диване, я заново переживал свою обиду… Мысль о повторном матче приводила меня в ужас. Я знал, что проиграю. Это было ясно как дважды два четыре. Нокаутировать Жо почти невозможно, а сила и, главное, неожиданность его ударов заставят кого угодно сложить оружие.
К тому же в матче на звание чемпиона он выложится до конца, и я получу нокаут. И теперь он не станет меня поддерживать. Впрочем, то, что ему удалось это сделать в прошлый раз, было просто чудом! Чудо, что я не рухнул тут же на месте! Чудо, что я был почти прислонен к канатам… Чудо, что у него хватило сил меня поддерживать, одновременно нанося удары…
Да, в перспективе меня ожидает мастерский нокаут. После этого, узнав о моем уходе с ринга, скажут, что Жо меня «уничтожил», и его репутация от этого лишь укрепится.
Но больше всего меня бесило не поражение — оно было естественным, а потом, как справедливо заметила Кати, от этого не умирают, — а то, что мне его нанесет этот мальчишка, к которому я привязался, которого я по-своему опекал, воспитывал… Которого я обучил кое-каким из своих секретных ударов, разящих теперь меня самого.
Пришла Кати с осенними листьями в руках. Для того чтоб сохранить их всю зиму, она, как и каждую осень, подержит стебельки в глицерине. От холода у нее разрумянились щеки.
Кати не сердилась на меня за вчерашнее. Впервые в жизни я чуть было не поднял на нее руку. Но она понимала, что виной тому лишь мои расшатавшиеся нервы.
— Прохладно, — сказала Кати.
Она подошла меня поцеловать. Я любил ее, как может любить потерпевший кораблекрушение свой остров. Когда она наклонилась, красивый желтый лист, отделившись от букета, упал мне на щеку. Я взял его в руку — он был нежный и холодный, как губы Кати.
Вдруг несколько раз прогудел клаксон, подавая условный сигнал. Я узнал его. Мы с Кати переглянулись.
— Похоже, это Жо, — тихо сказала она.
— Я не желаю его видеть!
Вчера после матча, пока этот идиот принимал поздравления, я, воспользовавшись служебным выходом, потихоньку удрал. Я воздержался от рукопожатия, но Жо, наверное, хотелось получить от меня благодарность. Он пришел для этого ко мне домой.
— Боб, будь приветлив с ним, прошу тебя!
— Ох, послушай, Кати… Неужели ты не понимаешь?..
— Да нет же, понимаю, только повторяю еще раз: гордыня — это мелкое чувство… Оно никогда не сулит добра… А ты, дорогой, ты ведь сама доброта…
Она поцеловала меня. Я еще ощущал вкус ее губ на своих губах, когда в комнату вошел Жо Андрикс. На сей раз он был без цветов.
Он кашлянул, как делают в театре, когда хотят, так сказать, известить о своем присутствии. Этакое нарочитое деликатное покашливание.
Мы посмотрели на Жо. У него был ликующий вид… Он был так счастлив, так мил… Я испытал к нему чувство такой ненависти, какой не испытывал еще ни к кому, и я решил, что убью его.
Понимаете, это было потребностью. Мне нужна была его смерть для поддержания собственной жизни. Его смерть стала бы для меня необходимым топливом.
Бывает, на протяжении жизни не один раз пожелаешь смерти своего ближнего. Но в моем случае это было больше, чем пожелание, то была, повторяю, настоятельная необходимость.
Приняв решение, я почувствовал себя освобожденным.
— Я вам помешал? — спросил Жо.
Он покраснел от смущения и немного от ревности — опять-таки из-за Кати. Я уверен, вчера он сделал «это» для нее, а не для меня.
— Привет, Жо… — вздохнул я. — Пришел посмотреть на свою жертву?
Он пожал плечами.
— Что-то эта жертва не внушает особой жалости…
Катрин поцеловала его:
— Вы очень хороший мальчик, Жо.
Он не знал, что сказать. Я встал.
— Необычный матч, а, Жо?..
— Да уж… Я бы не хотел его повторить…
— Однако придется… Ты еще не знаешь когда?
— 14 декабря… — вырвалось у него.
Он уже повидался с Голдейном и прочими… Этим господам сильно не терпится… Через три недели! Хорошо еще не нарушили шестидневный срок, который должен отделять один поединок боксера от другого.
Жо смутился.
— Господин Голдейн вызвал меня сегодня утром, чтоб узнать, хватит ли мне этого времени на подготовку…
«Мерзавцы! Его они вызвали! Его, этого начинающего мальчишку! А меня, чемпиона Европы, даже не спросили…»
— Вы полагаете, это слишком скоро, Боб?
— Нет! Чем раньше, тем лучше. Я сказал вчера об этом Бодони. Ты станешь чемпионом Европы еще до конца года. Неплохой новогодний подарок, а?
— Не говорите, Боб… Еще ничего не известно.
— Ты прекрасно знаешь, что это не так… Кстати, спасибо за твою бесценную помощь вчера. Если б не твоя спасительная рука, мне бы отсчитали до десяти!
— Ну что вы… — вяло возразил он.
Лицемер! Изображает святую простоту… Я б выбил ему зубы каблуком! И как я мог испытывать симпатию к этому мальчишке? Если он и пожалел меня накануне, то прежде всего потому, что его попросил об этом Бодони… И потом…
Я быстро обернулся к Кати: она смотрела на нас задумчивым взглядом.
Он замечательный боксер, не правда ли, Кати?
— И мне от вас здорово досталось, — заверил Жо. — Особенно первый раз. Я думал, будет нокаут!
— И все-таки ты меня поддержал?
— Это естественно…
— Жо, я хотел бы знать, что тобой руководило. Когда дерешься на ринге, пусть даже с другом, о чувствах забываешь… Лично у меня была лишь одна мысль: разделаться с тобой…
Он пожал плечами.
— С вами другое дело, Боб. Вас не проймешь. А я…
— А ты, ты сентиментальный юноша. Тебе бы ходить с цветочками в зубах, чтоб люди знали…
Мой тон его удивил. Он нахмурился.
— Боб, когда я увидел ваш помутившийся взгляд, я испугался и…
— И?
— Мне стало стыдно… немножко… Не знаю, как вам объяснить… И давайте не будем больше об этом!
Вскоре он ушел, отказавшись от приглашения Кати пообедать вместе с нами.
Во второй половине дня позвонил Голдейн. Господин Золотая Пасть делал мне честь, извещая, что матч-реванш состоится в следующем месяце, четырнадцатого числа.
— Знаю. Я видел Андрикса, он мне сказал…
Голдейна это мало взволновало.
— Вы провели вчера отличный бой, Тражо. Вначале присутствовала некоторая вялость и скованность, но в общем это было великолепно. Думаю, публике понравилось, думаю, что 14-го вы недурно заработаете…
— Чем больше, тем лучше, учитывая, что это в последний раз!
— Не беспокойтесь. И знаете, у меня относительно вас есть кое-какие планы на будущее!
— Да что вы? Не может быть!
— Да-да! Не надо бросать бокс, Тражо… Можно будет еще заработать. Я выставлю вас против Кауи, потом против Дюроше!
— Ну конечно, на мне будут проверять второразрядных боксеров, а потом я стану продавать программки, чтоб достичь вершин в своей карьере…
— Но…
— Послушайте-ка, Голдейн, вы всего-навсего жалкий работорговец, и если есть справедливость на этой чертовой планете, то вы отправитесь в преисподнюю…
— Вы, хам… — прорычал он. — Неужели вы думаете, я стану терпеть оскорбления от конченого боксера!
Я повесил трубку! Он перезвонил через пять минут. К телефону подошла Кати и с присущим ей тактом уладила дело.
А я больше не желал слушать об этих вещах, у меня были другие заботы: смерть Жо, например!
Столь ужасающее решение — убить Жо — покажется вам примитивным в своей жестокости. Как! Вопрос чрезмерной профессиональной ревности, и я переступлю барьер! Я стану убийцей, я? Я, миролюбивейшее существо на свете? Невозмутимый папаша нашего бокса?
