— А вдруг нет?
— Ой, Железняк, удивляюсь я твоей беспечности! Вот вспомнишь когда-нибудь мои слова.
Мы с Мариной Борисовной дошли до кабинета Каширина.
— А тебе туда зачем? — подозрительно спросила Агеева.
— Да так, Спозаранник просил один адресок узнать, — равнодушно ответила я.
— Что с тобой, Родион?! — воскликнули мы с Мариной Борисовной в один голос.
В кабинете информационного обеспечения что-то произошло. Шаховский, Лукошкина и Гвичия стояли и внимательно смотрели на Каширина. Чрезвычайно бледный Каширин сидел на стуле и испуганно смотрел на Зураба.
— Я выпил отраву, — скорбно сообщил Каширин.
— Не отраву, а удобрения, — возразила Лукошкина, — нечего было хватать кружку без спросу. Я ее специально на окно поставила, чтоб цветы полить.
— Нечего было отраву вместо кофе наливать. Мне пить захотелось, вот и взял. Хоть бы записку написала.
— Если ты выпил удобрения, то, значит, скоро у тебя чего-нибудь вырастет.
Рога, например. Или корни пустишь, — диагностировал Шаховский.
— Что ты ржешь? А если у меня отравление? Надо промывание делать!
— Лучше клизму, ха-ха.
— Родион, я, может быть, не вовремя, но пока ты не помер, пробей-ка мне одного паренька, Сой его фамилия. Мне адрес нужен, — попросила я.
Каширин жалобно посмотрел на меня и медленно, походкой раненого партизана, подошел к компьютеру.
— Тебе какого? Соя Илью Поликарповича, тысяча девятьсот второго года рождения, или посвежее, Соя Илью Валерьевича, тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения? Рекомендую последнего.
— Да, скорее всего, это он. Где он живет?
— На Коломенской, дом двадцать, квартира сто тридцать.
— Спасибо. Слушай, тебе надо для нейтрализации действия отравы соды выпить, — решила я в благодарность помочь Каширину советом.
— У меня есть, я сейчас принесу. — Лукошкина выбежала за дверь.
Сода была доставлена, и Каширин, брезгливо держа двумя пальцами стакан с шипящим зельем, быстро выпил.
— Ну что? полюбопытствовал Зураб.
— Ничего. Кажется, нейтрализуется… — Родион прислушался к себе. Внезапно он посинел и кинулся вон из кабинета.
— Куда это он пошел? — обеспокоился Зураб.
— Ну ладно, я тоже пойду, — заторопился Шаховский.
— Ой, да мне же в суд надо, — сказала Лукошкина.
Зураб вышел из отдела информационного обеспечения молча. Никто не хотел показывать свою причастность к отравлению Каширина. Обнорский за это по головке не погладит — и так мало сотрудников в Агентстве осталось. С места преступления быстренько свалили и мы с Мариной Борисовной.
Через полчаса Каширин вылез из туалета живой и бледный.
***
Жил тщательно скрываемый следователем мальчик Сой в самом отвратительном подъезде из всех, которые мне довелось увидеть за всю свою жизнь. А их мне пришлось увидеть немало. А вдруг и сам призывник Илья окажется под стать своему подъезду? Зачем тогда этому засранцу косить от армии?
Дверь в квартиру распахнулась после десятого звонка.
— Залетай, че в дверях стоишь, — широким жестом странное существо в трусах пригласило войти, — и что так рано приспичило?
— Ты кто? — вырвалось у меня. Уж больно необычен был гостеприимный хозяин квартиры: худющий, как жертва концлагеря, он едва держался на ногах, черные всклокоченные волосы скрывали человеческие черты лица. По не скрытым единственной одежкой внешним признакам я бы не решилась определить даже пол существа, поскольку при такой анатомии можно было ожидать чего угодно.
— А ты кто? — в свою очередь удивилось существо. — Я тебя здесь раньше не видел.
— Меня здесь раньше и не было.
Здесь была моя подруга. Мне нужен Илья, — ответила я, одновременно осматриваясь. Квартира Ильи Соя и проживающего в ней существа находилась на последней стадии разрушения. Видимо, живущие в ней отрицали всякий быт, и обстановка квартиры ограничивалась стулом и двуспальным матрасом. На матрасе кто-то спал, что выглядело достаточно странно для пяти часов вечера.
— А-а, — тупо протянуло существо. — Ну, я Илья. Те Ленка-то сказала, сколько у нас стоит?
— Что стоит? Ленка… Ах, Ленка…
Нет не сказала. — Я наконец поняла, куда я попала.
— Сто пятьдесят за две штуки.
Кто— то, спавший на матрасе, зашевелился; из-под одеяла вылезла бритая голова с серьгой в ухе, затем на свет появилось такое же тощее тело, как и стоящее рядом со мной. Только что проснувшееся тело подошло к первому, нежно приобняло его за талию, и уставилось на меня.
Я замерла, не веря в удачу: кажется, главный свидетель Пулеева посыпался, ненавязчиво подтвердив диагноз Дятлова в отношении себя.
— Илья, я слышала, у тебя проблемы с армией, — осторожно начала я, — забрать, говорят, хотят…
— Да кто же меня заберет… В военкомате давно на меня насрали.
— Зачем же тебе справка понадобилась от Дятлова?
Наркоман насторожился:
— Ты почем знаешь? Ленка этого знать не могла…
— Правильно. Привет тебе от Пулеева. Он просил передать, чтоб ты не особо на Искровском не светился — дело-то серьезное.
— У него че, крыша поехала? Я там уже год не появляюсь, я на другой базе тусуюсь. Видимо, померещилось.
— Может, и померещилось. Но ты давай осторожнее.
Под осуждающие взгляды старушек я, крайне довольная свой хитростью, выплыла на улицу. Классно я раскусила пулеевский замысел: подсунуть Дятлову настоящего педика с Искровского проспекта. Дятлов, естественно ставит ему диагноз «гомосексуализм», а затем Пулеев заставляет этого педика заявить, что он никакой не педик, а гетеросексуал. которого Дятлов за взятку объявил голубым.
На радостях я сделала круг почета и заехала к Дятлову поделиться открытием. Но рассказать о кознях Пулеева не удалось — доктор был на каком-то семинаре, о чем мне с удовольствием ядовито сообщила секретарша. Ну стерва!
Боевой настрой, порожденный плановой победой на очередном этапе дела Дятлова, сохранился до самого дома.
Посещение рынка лишь обострило это состояние. Я так стремительно влетела в лифт, что едва не искалечила рвавшегося проехать со мной невысокого бедно одетого паренька в шапке не по сезону. Парень несколько секунд потрепыхался между дверьми лифта, пока не решил дождаться следующей возможности уехать. Выплюнутый лифтом, он едва не рухнул. И что было так сюда рваться — это же не автобус? Кстати, где-то я уже видела эту дурацкую шапочку…
Дома опять были только кошки. Может, еще кого-нибудь завести, хомячка, что ли?
***
Кусты за окном около моего стола расползлись зеленью. Полвесны торчали голые, костлявые, никоим образом не давая понять, что они собираются покрываться листьями, а тут — три дня тепла — и расползлись. Обидно. Не для того столько этой весны ждали, чтоб она так быстро пришла. Теперь и не заметишь, как лето придет. А я лето не люблю. Мне весна больше нравится.
Весна, похоже, многим нравится. Это подтвердила и странная находка, обнаруженная сегодня утром в Агентстве.
Придя пораньше на работу, Спозаранник нашел у себя под столом бэушный презерватив. Событие получило неожиданный резонанс: Обнорский решил провести внутреннее расследование и вычислить злоумышленника, использовавшего стол Спозаранника не по инструкции. Приходящих на работу сотрудников встречало висящее над столом вахтера объявление: «Всем работникам Агентства явиться для дачи показаний по поводу событий минувшей ночи в кабинет номер 13. Кроме Железняк и Спозаранника. Обнорский». И поскольку события минувшей ночи у всех были разные, многим стало не по себе. Кроме Железняк и Спозаранника, поскольку Железняк была вне подозрений по состоянию здоровья, а Спозаранник — в силу твердости моральных устоев. Впрочем, такая дискриминация обоим пришлась не по душе.
Пока большая часть Агентства взволнованно курила в коридоре и пылко обсуждала возможного нарушителя, Спозаранник каждые пять минут подходил к объявлению и задумчиво смотрел на надпись: что-то ему в ней не нравилось.
Через полчаса колебаний он зашел в кабинет Обнорского и испросил позволения вычеркнуть его из «группы лиц, находящихся вне подозрений». Он заявил, что не хочет пользоваться привилегиями, которые он заслужил благодаря некоторым чертам характера, и готов отвечать вместе со всем коллективом. Обнорский подумал и разрешил, после чего Спозаранник собственноручно вычеркнул свою фамилию из объявления и подошел к собравшимся в коридоре.
— Кто последний на дачу показаний? — спросил он довольным голосом.
Тут возмутилась я. Почему Обнорский думает, что я не могла воспользоваться презервативом? Модестов мог, а я не могла! Очень даже могла — я ведь не инвалид. Я тоже попросила вычеркнуть свою фамилию и начать считать меня подозреваемой. Фамилию вычеркнули, и я встала в очередь.
С алиби почти у всех собравшихся были проблемы. Никак не могли подтвердить свое отсутствие в кабинете Спозаранника прошедшей ночью Агеева, Завгородняя, Каширин, Соболин, Модестов и, соответственно, я. Хуже всего положение было у Соболина, который до сих пор не появился на работе и поэтому ничего в свое оправдание сказать не мог. Модестов тоже которую ночь отсутствовал дома, ссылаясь на церковные дела.
