— Да, и вы сообщите об этом первыми в утренних новостях. Но до завтрашнего утра еще остается время. И может выясниться, что арест Андрея был просто недоразумением или ошибкой. Я вас очень прошу! Сегодня все встанет на свои места. Я же знаю, мой муж невиновен. Пожалуйста, не сообщайте его имени в сегодняшнем вечернем выпуске! Я же сотрудница вашего канала, я вас очень прошу…
— Это слишком сложно.
— Филипп Евгеньевич, а если моего мужа освободят уже сегодня? Если действительно произошло недоразумение? Сообщив имя убийцы утром, вы все равно ничего не потеряете! Я вас очень прошу, ради всего святого…
Долгое молчание. Лед в чужом голосе, калечащий мембрану. Я, наверное, на самом деле сошла с ума.
— С вечерними новостями выйдет Алла. То, о чем вы просите, сделать очень сложно.
— Филипп Евгеньевич!
— Ну ладно. Я постараюсь сделать для вас это невозможное одолжение.
— Я так вам благодарна…
— Сегодня вечером имя вашего мужа в эфире не прозвучит. Я вам это обещаю. Но завтра…
Когда я повесила телефонную трубку и дрожащими руками вытерла со лба пот, я сомневалась в том, что наступит завтра.
Когда позвонили в дверь, я складывала в ящик разбросанные фотографии с нашей свадьбы. Внутренний голос подсказывал, что теперь мне не следовало бы никого ждать. По крайней мере к добру. Но я все-таки подошла к двери и выглянула в глазок. Это была моя соседка по лестничной клетке, жена бизнесмена, с которой мы познакомились во время ареста. Я открыла дверь.
— Здравствуйте, — она боком протиснулась в прихожую, и меня поразило странное выражение ее лица.
— Ваш муж уже дома?
— Нет.
— Как, его еще не отпустили? Мы были уверены, что это ошибка. Разве не так?
— Не знаю.
Странное выражение приняло более яркий оттенок. Я охарактеризовала бы его как злорадство здорового человека, входящего в тифозный барак.
— Зайдите, — сказала я.
— Нет-нет, я на минуточку! — Она принялась отбиваться, словно атмосфера моей квартиры могла ее задушить.
— Слушаю вас.
— Я пришла с вами попрощаться. Мы с мужем уезжаем отсюда.
— Вот как?
— Мы уже договорились с покупателем нашей квартиры. Он переедет через год — он сейчас за границей. А мы уезжаем отсюда завтра. Эта, нынешняя квартира больше не удовлетворяет нашим потребностям. Видите ли, она слишком мала, вдобавок — шумный район и неподобающая положению моего мужа обстановка. Вы понимаете, что я хочу сказать?
— Нет.
— Ну как же… Эти обстоятельства с арестом вашего мужа…
— А вы тут при чем?
— Вы меня неправильно поняли… У моего мужа очень тяжелая, напряженная работа, ему необходимы безопасность и покой.
— Зачем вы ко мне явились?
— Я только хотела попрощаться.
— Вы это сделали, теперь можете идти.
— Ну вот, вы на меня рассердились. Но вы должны понять, что действительно неприятно жить рядом с человеком, который обвиняется в таком отвратительном преступлении. Мы с мужем были просто возмущены всей отталкивающей жестокостью…
— Убирайтесь!
— Хм, вы обиделись, но моего мужа почему-то никто не арестовывал! Следует же смотреть правде в глаза! Но, впрочем, я пришла, чтобы просто сказать вам: будет лучше, если вы съедете с этой квартиры!
— Почему же?
— Мы хотим получить приличные деньги за свою жилплощадь, а это будет весьма проблематично при таком соседстве! Правда, мы еще не рассказали нашему покупателю, с кем рядом он собирается жить, но очень скоро вся эта история появится в газетах! И когда он узнает, то может снизить цену! Потому что ни один нормальный человек не захочет жить рядом с семейкой убийцы-маньяка.
Я старалась держать себя хладнокровно. Что-то внутри подсказывало: если я дам ей по морде, ничего хорошего из этого не выйдет.
— Вы все сказали?
— Нет, не все! Своим присутствием здесь вы снижаете цены на недвижимость в этом доме!
Я распахнула дверь настежь и сказала:
— Вон!
Она вышла, презрительно фыркнув:
— Вы такая же, как ваш супруг!
Я захлопнула с громким стуком дверь, потом прислонилась к стенному шкафу. Ноги отказывались держать меня. И горькие, долго сдерживаемые слезы покатились по щекам.
Собираясь в мрачное здание прокуратуры, я поняла, что все случившееся со мной — полный бред! Так не бывает! Андрея отпустят, ведь ясно же — это ошибка. И вечером, дома, мы вместе будем смеяться над этим. Потому, что все закончится хорошо — не иначе. День был жаркий, солнечные лучи, словно в зеркалах, отражались в стеклах домов и прыгали по мостовым маленькими светлыми зайчиками. Я чувствовала в себе уверенность, словно твердо знала: через час Андрея отпустят. И он вернется. И я приготовлю что-то необычное на ужин. И все обязательно будет хорошо.
Девушка из приемной (я говорила с ней утром) печатала на машинке.
— Я могу войти? — спросила ее.
— Идите. Вас ждут.
Ждут? Я вошла в кабинет прокурора. Первым, кого я увидела, был следователь, он сидел возле одного конца стола Т-образной формы. Вторым был человек, при взгляде на которого я подумала: что с такой внешностью он делает здесь? Ему было лет тридцать (вместе со следователем они смотрелись как отец с сыном), и он был красавцем! Это был потрясающе сложенный блондин примерно двухметрового роста. Безукоризненный темный костюм, сшитый по последней моде в Париже. Модный галстук пастельной расцветки. Супершикарная стрижка. Лицо манекенщика, повадки — тоже. Массивная челюсть, что-то грубоватое в разрезе глаз, в скулах. Жестокий узкий рот. Накачанные мускулы явно выступали из-под парижского пиджака. Все портили только глаза. Глаза у него были слегка навыкате, прозрачно-голубые, большие, в них сквозило что-то рачье или бычье, что-то до удивительности тупое. Наверное, примерно такой взгляд был у барана из пословицы про новые ворота. Когда я разглядела это, очарование пропало, словно его совсем не было. Я отношусь к тем женщинам, для которых во внешности мужчины главное — глаза. Впрочем, ему все-таки с успехом подошла бы роль манекенщика или кинозвезды, но никак не прокурора.
Он рассматривал меня с таким же пристальным вниманием. Когда взаимное разглядывание стало невыносимым, я сказала:
— Вы прокурор?
— Да. Садитесь.
Я присела напротив следователя.
— Меня зовут Татьяна Каюнова.
— Я знаю.
— По какому праву был арестован мой муж?
— По юридическому, — ответил прокурор.
— Вы думаете, с вами кто-то стал бы нянчиться, если б вы не являлись бывшей телезвездой? — вступил в разговор следователь. «Бывшей» — слово резануло меня ножом по сердцу.
— Это правда, — я вновь услышала голос прокурора, — для вас сделано исключение. Поэтому вы и находитесь сейчас здесь. — У него был женский голос, который очень ему не шел. — Вашему мужу будет предъявлено обвинение в трех предумышленных убийствах по статье 102-й Уголовного кодекса Российской федерации. Впрочем, вам ничего не скажут юридические тонкости. Очень много они сказали бы вашему адвокату, если бы вы привели его с собой.
— Моему адвокату?
— Вернее, адвокату вашего мужа. Надеюсь, вы знаете, что ему полагается по закону защитник? Вы достаточно состоятельны, чтобы оплатить все расходы. Или вы хотите, чтобы у вашего мужа был бесплатный государственный защитник?
— Нет, я найду адвоката.
— Прекрасно. Итак, мы отвлеклись. Ваш муж виновен в трех убийствах.
— Насколько я знаю, вину доказывает суд.
— Мера наказания по данной статье — смертная казнь.
Из моих рук выпала сумочка и с глухим стуком упала на пол.
— Вы хотите сказать, что суд может вынести смертный приговор…
— Да, и я надеюсь, что вынесет. Я убежден в виновности Каюнова. И на суде я буду требовать смертной казни. Вы меня поняли?
Я подняла с пола сумку, одновременно скрыв выражение лица. Тем временем прокурор открыл ящик стола и достал прозрачный целлофановый пакет.
— Вам знакома эта вещь?
В прозрачном пакетике была записная книжка Андрея.
— Да, безусловно.
— Что же это?
— Записная книжка моего мужа. Я сама ее подарила ему.
— Блокнот был найден на месте первого убийства. На нем отпечатки пальцев вашего мужа.
— Но это же естественно! Андрей выбежал на улицу, увидел собравшуюся толпу и милицию и в суматохе выронил блокнот.
— Вы не поняли! Блокнот был найден в подвале возле трупа. В самом подвале.
— Это все равно ни о чем не говорит! Его могли туда подбросить!
— Вы узнаете почерк?
Прокурор вынул блокнот из пакетика и раскрыл его на середине. На чистом листке была надпись, сделанная карандашом и, очевидно, в большой спешке:
«Дима Морозов. 26 июля, 11 часов. Прекратить эту историю!» Почерк принадлежал Андрею.
