— Да. Я хочу сказать, люди иногда объезжают вас слева, если вы застряли посреди дороги, но он-то ехал по обочине.
— Ну а как насчет машины — вы заметили, что это была за машина?
— Синяя. Из маленьких.
— А что произошло потом?.. Не спешите, миссис Пауэлл.
— Ну, как я сказала, он промчался мимо меня по обочине, я только успела бросить на него взгляд и, по-моему, что-то крикнула, что-то вроде — проклятый идиот, а он тут и врезался в…
— Я понимаю, вам, должно быть, тяжело это вспоминать. Но попытайтесь продолжить.
— Он врезался в мост. Прямо в бок опоры. Я услышала грохот, удар был действительно громкий. Это было ужасно. Машина встала на дыбы, ударилась крышей о мост, потом развалилась. Что-то упало на дорогу прямо передо мной, и я еще подумала — сейчас налечу на это, но у меня не было времени вырулить, так что я, наверное, проехала прямо по нему.
— А что потом?
— Ну, я была в шоке. Прошло какое-то время, прежде чем у меня появились мысли в голове. Я съехала с дороги, как только смогла, и вызвала по мобильнику «скорую».
— Значит, вы сообщили суду, что все произошло очень быстро, вы были в шоке, и это вполне понятно. Но могу я спросить: видели ли вы в какой-то момент, кто сидел за рулем той машины?
— То-то и оно. Когда он проезжал мимо меня по обочине, я, должно быть, краешком глаза уловила движение, потому что посмотрела в ту сторону. И он находился как раз на одном со мной уровне.
— Можете ли вы сообщить суду что-либо о водителе?
— Да, это был пожилой мужчина — не знаю, насколько пожилой, но только волосы у него были седые.
— Он показался вам в сознании?
— О да, безусловно. Он сидел очень прямо и смотрел перед собой. Я видела только его профиль.
— Вы в этом уверены? А вы не видели, глаза у него были открыты?
— О, право, не знаю. Наверное, были, иначе я заметила бы.
— А в машине больше никого не было? Не было пассажиров?
— Нет, сэр. Я наверняка увидела бы их, если б они были.
— Благодарю вас, миссис Пауэлл. Побудьте еще минуту на свидетельском месте, — возможно, у обвинителя есть к вам еще вопросы. Мистер Форшо?
(Мистер Форшо встает.)
— Всего пару моментов, пожалуйста, миссис Пауэлл. Я хочу быть абсолютно уверен в том, что правильно понял ваши слова. Когда этот мужчина проезжал мимо вас — по обочине, — вы на миг, без всяких помех, увидели в профиль его лицо, верно?
— Да, сэр.
— И с вашей точки зрения, он не спал и полностью владел управлением машиной?
— Так мне показалось.
— Как скоро после этого машина налетела на мост?
— Всего через несколько секунд — никак не больше.
— Благодарю вас. Вопросов больше нет.
— Мистер Джонсон?
(Мистер Джонсон встает.)
— Да. Миссис Пауэлл, с какой скоростью вы ехали?
— Я делала сорок пять-пятьдесят километров в час.
— А та машина — та, что разбилась? Шла приблизительно с такой же скоростью?
— Нет, сэр. Тот мужчина ехал гораздо быстрее.
— Насколько быстрее? Семьдесят, восемьдесят, сто километров?
— Мне не хотелось бы делать предположения. Но он ехал гораздо быстрее, чем я.
— Понятно. А теперь, миссис Пауэлл, все мы глубоко вам сочувствуем и понимаем, как расстроила вас эта страшная авария, но неужели вы действительно хотите сказать суду, что в тот краткий миг, когда машина проезжала мимо вас, вы были в состоянии заметить, что водитель не спал и управлял своей машиной?
— Такое у меня создалось впечатление.
— А этот водитель — вы сказали, что у него были седые волосы. А была у него борода?
— По-моему, нет, не думаю.
— А усы?
— Не уверена.
— И он не смеялся?
— Нет, не думаю.
— Не пел под радио?
— Не могу сказать.
— Не жевал?
— Нет.
— Не зевал? Не чихал? Не плакал? Честно, миссис Пауэлл, я вовсе не хочу бросать тень…
— Мистер Джонсон, напоминаю вам, что в этом суде не разрешается задавать неуважительные вопросы.
— Извините, сэр. Больше вопросов нет.
(Мистер Джонсон садится.)
Глава третья
Рыночная площадь
Несмотря на укол, сделанный для повышения сахара в крови, Холли заснула на заднем сиденье. Мы нашли свободную комнату в пансионе, и я вытаскиваю ее колясочку из забитого сумками багажника. Пол вынимает ее из креслица, в котором она сидит, и пробирается по узкому проходу между машинами. Она совсем размякла, ничего не чувствует: когда он нагибается, чтобы опустить ее в колясочку, головка у нее запрокидывается. Передо мной проплывают ее закрытые глазки, поджатые губки. Пол осторожно укладывает ее и вытягивает из-под нее руки. Затем одну за другой продевает ее ручки в петли ремней. Такие минуты застают меня врасплох: какая же она хрупкая, как осторожно надо с ней обращаться. Я стараюсь запечатлеть этот миг, сохранить его в памяти вместе с сотней других, уже ставших дорогими воспоминаний.
Мы двигаемся в путь: я качу коляску, Пол проверяет маршрут по карте. Он ведет нас по пешеходным улицам к площади в центре города. Мне не пришлось ничего больше ему объяснять: он, кажется, смирился с тем, что мы теперь не торопимся. Мы включаемся в приобретенный за последнее время, ставший уже привычным распорядок дня, когда топчемся у магазина «Гигиена матери», заглядываем в детское отделение фирмы «Гэп». Я чувствую себя счастливой, переходя от витрины к витрине, будто я — заядлый турист. Пол тоже менее напряжен. Мы плетем нити нашей повседневной жизни, рассуждаем о предстоящих школах, о втором ребенке. Проходим филиал «Сэвилл-роу», останавливаемся, чтобы посмотреть предложения о продаже недвижимости — элегантные городские дома, фермерский дом с пятью спальнями на участке величиной в акр, и ни один из них не стоит больше того, что мы могли бы получить из наследства папы, не говоря уже о продаже вдобавок нашей лондонской квартиры. Это открытие возобновляет препирательства, которые шли между нами со времени рождения Холли, о том, где надо жить, вечная перестройка нашего существования, вечные подсчеты: с одной стороны, наличие капитала, с другой — расходы по переезду, меньше работать, иметь больше простора, сад для Холли и ее возможного единоутробного брата. Разговаривая, мы проходим по полукружию домов с магазинами, фронтоны которых выполнены в георгианском стиле. Как раз в центре полукруга обнаруживаем современную скульптуру — изогнутый гранитный монолит, который весь так и сверкает и искрится от бегущей по нему воды. Мы останавливаемся полюбоваться; потеплело, я расстегнула молнию на куртке и сунула в карман перчатки. Немного дальше небольшая толпа собралась вокруг оркестра, играющего блюзы. Пол хочет подойти и послушать, а я боюсь, что музыка может прервать сон Холли. К тому же, говорю я ему, я умираю с голоду.
Мы обедаем в кафе под названием «Берег», в здании с высокими потолками возле самой площади. Напитки подают у касс, стоящих на стойке бара. Пол оставляет нас за столиком и идет делать заказ. Оставшись на минуту одна, я изучаю Холли, а она лежит, прижавшись щечкой к подковообразной подушке, на которой покоится ее головка. Громкий смех, донесшийся с другого конца зала, побуждает ее нахмуриться. Проснется она уже в другом незнакомом месте — в этом кафе или на улицах Ноттингема. Собственно, где бы она ни очутилась, почти все для нее в новинку. Она может проявить мимолетный интерес, но, я думаю, ей все равно где быть. Ее занимает то, что постоянно встречаешь: мягкие игрушки в магазинах, собаки на поводке, вспыхивающие при торможении огни на машинах, вой пожарных сирен. Единственное зафиксированное ею место в жизни — наша квартира: расположение комнат, ее кроватка, наша кровать, телевизор, шкаф, где хранятся ее игрушки, ее книжная полка, ванна. Однако если мы решим переезжать, перевезем ее в новый дом, она скоро забудет об этом, быстро выучит новую географию. Все остальное останется тем же.
Я перевожу с нее взгляд туда, где ждет Пол. Он прислонился к стойке бара, стоит, сгорбившись, уперев ногу в подставку. Пальцы одной руки барабанят по деревянной стойке; голова поворачивается, следуя за передвижениями бармена. Пол слишком много работает, я это знаю. Как правило, он возвращается домой после работы, когда Холли уже легла. И каждую субботу старается куда-нибудь увезти ее, чтобы дать мне отдохнуть, но я знаю, как его отупляет усталость. Внешне этого не скажешь — Холли всегда радуется ему, тому, что он проводит с ней время, а он часто ссылается на свою несостоятельность, на то, что не знает, чем ее занять, к чему она привыкла. В августе ему пришлось дважды съездить в Штаты — он пробыл там каждый раз по неделе. А когда вернулся, сказал, что Холли смотрит на него так, словно он чужой.
Эти разговоры о том, что надо снизить обороты. Прежде Пол любил Лондон — мы оба любили. Когда я забеременела, мы продолжали жить прежней жизнью: ели вне дома или покупали готовую еду, ходили в театры, в комедийные клубы, брали видеокассеты, вечно ложились спать намного позже, чем следовало бы, а на утро жалели об этом. Единственное, что изменилось: я перестала выпивать. Пол на какое-то время тоже перестал — из солидарности, а потом все постепенно вернулось на круги своя: кружка пива тут, бокал вина там. В последнюю пару месяцев я чувствовала себя слишком усталой, чтобы куда-то выходить, дым в кабачках и барах начал раздражать меня, я мечтала провести вечер в покое и тишине. Хотелось прочесть кое-какие книги, составить кое-какие планы. А Пол вел себя так, точно ничего не изменилось: встречался после работы с друзьями, допоздна задерживался. Я не возражала — мы никогда не считали, что должны быть всюду и везде вместе, — но меня тревожило, как все будет, когда родится ребенок. Я перестраивалась постепенно — под воздействием беременности. Для Пола же это была резкая перемена. Он исправно сопровождал меня на занятия, организуемые Обществом помощи деторождению, — пропустил лишь одно, но то, чему нас учили, важно было знать мне, а не ему. Если преподаватель включал в беседу мужчин, Пол вечно оборачивал все в шутку: говорил, как надо угощать сигарами, или как перерезать пуповину, или очутись он на месте роженицы, уж он бы потребовал все виды болеутоляющих. Есть вещи, говорил Пол, в которых он рассчитывает поучаствовать, но и тут несерьезно: если это будет мальчик, он с годика станет возить его в Хайбери, а если девочка — повесит на дверь ее спальни замок, как только ей стукнет пятнадцать. И ни слова о бессонных ночах, и коликах, и пеленках, и появлении зубов, и о любви поначалу со стиснутыми зубами. Я сама не знала, какой реакции я от него ожидала. Сейчас это кажется глупостью, но помню, как я готовилась к тому, что наши пути разойдутся. Я думала… В общем, не важно, о чем я думала. В Поле произошла глубокая перемена.
