Тем временем в лагере врага царило уныние. Бравада, с которой они шли вперед, опустошая земли куршей, растаяла вместе с силами и провиантом. Своены малодушно помышляли лишь о том, как вернуться назад: «Здесь нам не будет удачи, а корабли наши далеко». Когда они, приведенные в замешательство, уже совершенно не знали, что им делать, было решено выяснить посредством жребия, кто из их богов желает им помочь, дабы они либо победили, либо ушли отсюда живыми. И вот, бросив жребий, своены не смогли отыскать никого из богов, кто бы хотел оказать им помощь. Когда об этом было объявлено в народе, в лагере раздались громкие стоны и вопли; своены были подавлены, они говорили: «Что делать нам, несчастным? Боги отвернулись от нас, и никто из них нам не поможет. Куда нам деваться? Наши корабли далеко, и, когда мы побежим, враги, преследуя нас, всех истребят. На что нам остается надеяться?» И когда среди войска началась смута, один купец сказал: «Бог христиан очень часто помогает взывающим к нему, он – могущественнейший в подмоге. Узнаем же, желает ли он быть с нами, и пообещаем, что весьма охотно дадим угодные ему обеты». После всеобщей просьбы был брошен жребий, обнаруживший, что Христу угодно им помочь. После того как это было публично всем объявлено, все сердца вдруг укрепились, так что своены бесстрашно возжелали немедленно пойти на приступ города, говоря: «Чего нам теперь опасаться и чего бояться? С нами Христос! Так будем биться и мужественно бороться, и ничто и никто не сможет нам противостоять; не уйдет от нас эта победа, ибо нам помощником стал могущественнейший из богов». Воодушевленные своены бросились на завоевание города. Когда же они окружили город и хотели начать битву, на его стене появились фигуры парламентариев.
Благословленные горожанами четверо заговорщиков и сын авгура с золотым солнцем на щите впереди, размахивая куском белого полотна, выбрались на открытый участок городской стены. Тут же рядом с Марисом просвистело брошенное копье, но юноша даже не дрогнул. Он отважно окинул взором пространство внизу. А своенов осталось не так много, и они тоже изнемогают, отметил Марис.
Он стал спускаться вниз по крутой каменной лестнице, а черноризцы, приглядываясь к обстановке, остались наверху. Раганас хотел было бросить в спину юноши клинок, но решил повременить.
Баталии прекратились, отвага юноши, в одиночку идущего на верную гибель, вызывала уважение у противника. Марис спустился почти до земли, оставшись на ступени как на пьедестале. В полуметре от лестницы росла сочная трава, какой, казалось бы, нет внутри крепости. Здесь и небо выглядело синее, и деревья – выше. Он на мгновение представил, как совсем еще недавно валялся на траве вместе с отроками-ровесниками во время сенокоса. Тогда еще были живы его отец и братья, в них еще не вонзились вражеские копья. Марис представил, как очень скоро он сможет нырнуть лицом в траву, в последний раз вдохнув аромат ее свежести.
– Воины! Мир угоден нам больше, чем война, и мы желаем заключить с вами договор. Мы даем вам в залог мира то золото и оружие, которые мы получили в походах в прошлом. Затем за каждого человека, находящегося в городе, мы даем полфунта серебра и отдаем заложников.
Утомленные борьбой своены уже помышляли отступить ни с чем, и предложение куршей пришлось очень кстати. Однако нашлись и такие, которые, несмотря ни на что, жаждали битвы. Они верили в силу своего оружия и надеялись взять город, разграбить его, а жителей увести в плен. Они вновь стали бросать копья в Мариса, но его щит отражал удары.
Знатнейшие из своенов остановили нападавших, они настояли на более разумном решении и приняли условия осажденных. Взяв бесчисленные богатства и тридцать заложников, своены возвратились к себе. А отважного сына авгура стали почитать в городе как героя.
Зинаида Соболева произвела на Тихомирова неоднозначное впечатление. Аристократка, которой он неровня. Она держалась корректно, но следователь в ее присутствии ощущал себя челядинцем. Подобное с ним прежде случилось лишь однажды, очень давно, когда он на последнем курсе института подрабатывал курьером на одной радиостанции. Как-то у них проходил день открытых дверей, когда на радиостанцию пускали народ с улицы. Дорвавшиеся до массмедиа и ошалевшие в связи с этим студенты, домохозяйки и просто оболтусы шатались по коридорам студии и таращились через стекло на работу диджеев. Туда же были приглашены и звезды местного масштаба. То есть малоизвестные люди, но – приближенные к эстраде. Он, Ильюха Тихомиров, никого из них не знал, впрочем, это не являлось показателем его осведомленности, так как он вообще отечественной музыкой не интересовался. Толпа, прорвавшаяся на радиостанцию, жаждала приблизиться к знаменитостям, а приглашенные звезды ходили гоголями. Они подавали себя так, словно уже покорили Голливуд; в ожидании своих минуток эфира пили чай в гостиной и как бы случайно оказывались в коридоре, где их тут же обступал народ с блокнотами. Звезда останавливалась и не глядя писала всем одну и ту же фразу: «С любовью для…», далее следовал вопрос, не произносимый, а выражаемый легким кивком головы: «Имя?» Обладатель блокнота, запинаясь от волнения, называл свое имя, и оно появлялось в блокноте после слова «для», и далее на бумагу ложилась размашистая подпись знаменитости. Тихомиров не собирался получать автограф, случайно оказавшись в толпе, он машинально протянул звезде один из конвертов, который держал в руках и должен был доставить в банк. Конверт тут же затянуло в конвейер раздачи автографов. Илья сам не понял, как он попал под гипноз безразличного, незнакомого ему, вальяжного метросексуала. Позже, когда страсти улеглись и студия опустела, Тихомиров посмотрел на оскверненную корреспонденцию и разозлился на себя за то, что позволил себе попасть под этот массовый психоз. Но от неизвестной звезды Васи Хрякина, замаравшего своими каракулями конверт, исходила такая мощная волна уверенности и значимости, что перед ним хотелось трепетать, словно тот на самом деле что-то значил в жизни Ильи или принадлежал к высшей касте.
«А может, Соболева тоже, как и Хрякин, научилась подавать себя, а на самом деле – она такая же, как все?» – задался вопросом следователь. Даже если и так, даже если все это величие наигранно, все равно Зинаида его заинтриговала. Есть в ней нечто, что заставляет обращать на нее внимание, и это – не только ее привлекательная внешность. В ней чувствуется какая-то загадка, которую хочется разгадать, но – она так и не разгадывается. А ее возраст! Судя по паспорту, ей тридцать один, а внешне – двадцать три от силы. Хоть режь его, он не дал бы ей больше двадцати пяти! И ведь это не искусственная моложавость, достигнутая косметическими ухищрениями, когда на лицо наносится слой тонального крема и превращает его в маску. В красивую, но маску. А у Зинаиды лицо свежее, как у юной девушки. И как ей это удается? Может, она знает секрет вечной молодости? Хотел бы он с ней пообщаться подольше и в другой обстановке! Нет, не по этому делу, он не кобель какой-нибудь и любит свою жену. Но просто пообщаться с интересным человеком – можно же! Но это все мечты, мечты. Не сегодня завтра Соболева уедет в свою Прибалтику, и их светская беседа в милом ресторанчике не состоится. Что же поделать, такова его незавидная следовательская участь – общаться с людьми в казенных кабинетах, в основном со всяким сбродом, или с отъявленными негодяями, или с потерпевшими, которые обычно погружены в печаль. А чтобы с утонченной, приятной глазу натурой – почти никогда.
Зина. 80-е годы. Прибалтика
Зина всегда выглядела моложе своих лет и стеснялась своего возраста уже с первого класса. В детском саду для нее места не нашлось, поэтому ее воспитывали по очереди то бабушка, то ее подруга, тетя Регина. До своих неполных семи лет Зиночка лепила куличики в песочнице. Девочка играла с дворовой ребятней, ничуть не задумываясь о том, что она может быть чем-то хуже других детей. Разве что она не живет с родителями, как все, но зато у нее есть самая лучшая в мире бабушка, Алевтина Наумовна. Они с бабушкой хоть и не ездят, как другие, летом в Крым или в Москву, но зато часто бывают в городском парке, катаются на каруселях, и у тети Регины, в Гируляе, а иногда, в хорошую погоду, выезжают на залив. А еще ее бабушка шьет из старых вещей и лоскутов обновки. При этом такие юбочки и платьица у нее получаются, каких ни у кого в их дворе нет.
И вот подошло к концу ее седьмое лето, и бабушка повела ее в магазин, чтобы купить коричневое платье, белые гольфы, банты, альбом, краски и тетради. Это называлось – подготовиться к школе.
Школьная форма Зине оказалась велика, ее размера не нашлось ни в одном магазине.
– Куда уж меньше? – удивленно заметила продавщица. – Это и так самый маленький. Школьная форма рассчитана на нормально развитых детей семи лет. Вашей сколько?
