Два года, по минутам, по чуть-чуть, по паре вбитых гвоздей или кусочку деревянного бруска Коринцев ремонтировал баркас, ладил мачту, сшивал из кусочков ткани парус… Уже почти месяц, как баркас был готов к плаванию. А Коринцев к этому времени знал, чего можно ожидать от Белого моря в эту пору, каков фарватер вблизи Кеми. А главное, отлично представлял путь, которым пойдёт из Белого моря в Баренцево: через пролив Горло, потом по юго-западному незамерзающему течению — влияние тёплых вод Атлантики, — в Норвегию, к первому на пути порту Вердё… Недаром он был морским офицером!..
Однако, окончился сентябрь, а случая для побега всё не представлялось. Он, внешне спокойный, меланхоличный, внутренне весь был как сжатая пружина. Ещё немного — и море замёрзнет!
… В этот день Коринцева отозвали в тюремную контору со слюдяных разработок. С начальником тюрьмы у него были особые отношения. Тот, человек неглупый, много читающий, ценил в Коринцеве ум, образованность, не раз расспрашивал о Дальнем Востоке, о японской войне. Старался, как мог, дать заключённому поблажку. Но этот раз в одном из отрядов на лесозаготовках заболел бригадир — один из наиболее авторитетных заключённых. Там сразу начались брожения.
— Ты, Александр, командир, — сказал начальник. — Справишься с этими бузотёрами. Не стрелять же их, в самом деле!
Коринцев давно заметил, что здешние условия жизни, природа и суровый северный климат, как ни странно, смягчают характеры людей, их взаимоотношения…
Вместе с офицером конвоя Коринцев должен был рано утром отправиться в лес, в свой новый отряд. Но утром, когда офицер пил чай, а Александр, ещё раньше поевший, прислуживал ему, конвойному вдруг стало плохо. Держась за живот, сгибаясь пополам и обливаясь потом, он еле дошёл, с помощью Коринцева, до госпитальной палаты.
— Вы, верно, чем-то отравились, — успокаивал Коринцев офицера. — Сейчас вам желудок промоют, и через час отправимся в путь. Я посижу, подожду вас.
Он-то знал, что после порошка, подсыпанного им в чай, конвойный придёт в себя не скоро. Сначала часа на два-три он потеряет сознание: бабка из племени чудь, жившая в посёлке, хорошо объяснила ему действие зелья.
Из госпиталя, стоявшего вне зоны тюрьмы, он ушёл незаметно. И уже минут через пятнадцать, загрузив баркас запасами еды и воды, хранящимися в избе слепого старика, вышел в море. Ещё стояли сумерки, чуть подсвеченные багровой полосой зари на кромке слияния моря и неба. Судя по всему, мог начаться шторм, но выбирать не приходилось. Да и шторм пугал Коринцева меньше, чем необходимость и дальше оттягивать побег.
Шторм и в самом деле начался часа через два, но он оказался небольшим и не таким страшным.
— Вам просто не повезло, — сказал Коринцев по этому поводу Суходолину. — Ваш рулевой или растерялся, или плохо знал фарватер.
— Мне повезло, — Суходолин тяжело дышал, но слушал внимательно. — Повезло, что вы оказались рядом, что заметили меня.
— Заметил я сначала обломки какого-то судна, решил поискать — не спасся ли кто…
— Вы благородный человек! — у Суходолина опять на глаза навернулись слёзы — от благодарности и от жара. — Вы рисковали не только жизнью, но и свободой.
— Да, жизнь моя — лабиринт. Посложнее, наверное, чем здешний.
— Здесь есть какой-то лабиринт? — удивился Суходолин.
— Есть, и не один. Такие выложенные камнями на земле спирали. Я слышал, учёные никак не могут разгадать их тайну, а датируют вторым или первым тысячелетием до нашей эры. Экая древность! Сейчас вам на улицу выходить нельзя. Но, думаю, вы когда-нибудь сюда вернётесь и всё увидите.
Они помолчали, и Суходолин осторожно сказал:
— Я думаю, меня и моих товарищей будут разыскивать…
— Хорошо бы поскорее. — Коринцев протянул офицеру очередную порцию травяного чая, дожидаясь, пока тот выпьет, озабоченно смотрел на пылающее лицо больного. — Как я понимаю, на Соловецком острове не знали о вашем визите к ним?
— Нет.
— А в Архангельске вы как говорили, на сколько дней уезжаете?
— Дня на три.
— Да-а. Вот дня через три-четыре только могут и хватиться. Это плохо.
— Я сильно болен? — спросил Суходолин, хотя и сам это понимал. Но тревога в голосе Коринцева пугала его. И потом: он беглый каторжанин, а ведь желает скорой помощи…
— Да. — Коринцев ответил просто и прямо. — Холодная вода своё дело сделала, лёгкие ваши так хрипят, что целебная трава вряд ли поможет. И жар не спадает.
— А вас, — Суходолину было неловко, но он всё же спросил. — А вас разыскивать будут?
— Обязательно! Но сначала кинутся в погоню в леса. А это — не один день. Если до моря и дойдёт дело, то решат, что или шторм меня погубил, или, опять же, где-то я пристал к берегу… Да и шторм ещё пока…
Помощь не пришла и на другой день. Но к вечеру улёгся шторм. Ночью Коринцев часто просыпался, подходил к офицеру. Тот иногда тоже бодрствовал, и они вновь разговаривали. Если же Суходолин спал, Коринцев тревожно вслушивался в его дыхание, и всё больше мрачнел. Он понимал: офицер без помощи врачей просто умрёт.
Утром он довёл Суходолина до баркаса, устроил его там поудобнее, укрыл, чем мог, и вышел в море. Ни в Кемь, ни, тем более, в Архангельск, он поехать не рискнул — слишком далеко. Большой Соловецкий остров был всего лишь в трёх километрах. Поставив парус, Коринцев направился к нему. Монахи — отличные врачеватели, да и светская больница, он это знал, там тоже имелась.
Когда показалась береговая линия и высокая гора с белым куполом церкви Вознесения, он понял, что плывёт правильно — прямо в удобную гавань Сосновой губы. Когда-то группу каторжников, в которой был и он, возили сюда на работы, и Коринцев знал: местность эта людная. И точно: чем ближе к берегу, тем виднее суета — бегающие фигуры людей, указывающие на его парус. Может быть, они и ждут именно его — беглого каторжника!
— Александр, — услышал сзади тихий голос. — Вы могли бы как-нибудь высадить меня, и отплыть?
— Вряд ли, — усмехнулся он. — Да не переживайте вы! Я же сказал: моя жизнь, словно лабиринт. Кто знает, может я все эти пять лет готовился к побегу только для того, чтоб спасти человеческую жизнь. Вашу жизнь… Неисповедимы пути Господни.
— В таком случае, знаете! — Больной даже приподнялся, заговорил громче, хотя и с тяжёлой отдышкой. — Вы спасли и сейчас спасаете мне жизнь. И я сделаю всё, чтоб вызволить вас. Мой отец, военный министр, очень дружен с Государем. Поверьте, всё ещё можно исправить! Вы не пожалеете о своём неудавшемся побеге!
— Ну-ну! — Коринцев оглянулся. — Не надрывайтесь так, лягте.
Но через минуту оглянулся вновь, видимо до конца осознав услышанное.
— Значит, военный министр — ваш отец? Что ж, Василий… Владимирович, буду благодарен, если моя участь и правда облегчиться. Главное — мы живы! А пока живы, всё может случиться.
Уезжая с Соловецкого острова через две недели совершенно здоровым, Василий Суходолин и в самом деле попросил завести его на Большой Заяцкий. Зашёл в здание старинной поварни и положил в железный ларь чистую одежду и запасы еды. Побродил по лабиринтам — дорожкам, выложенным камнями. Сложные, запутанные линии неожиданно вывели его на то же место, откуда он и вошёл в лабиринт. С моря дул холодный ветер, за валуны цеплялись корявые, переплетённые между собой стволы карликовой, похожей на кустарник берёзки.
Суходолин поднялся к церкви Андрея Первозванного. Он знал её историю от Коринцева. В 1702 году на остров приехал Пётр Первый и самолично распорядился поставить здесь церковь. Она и выросла — за 20 дней: небольшая, аккуратная, деревянная, с луковичной главкой и крестом. Вместе с Суходолиным приехали из монастыря два монаха, и, пока он ходил по острову, прибрали в храме, зажгли свечи. Офицер помолился о своём чудесном спасении и о своём спасителе, повторил перед образами своё обещание — вызволить из неволи Александра Коринцева.
…Но обо всём этом Суходолин уже рассказывать следователю не стал. Только ещё о том, как его отец, всесильный министр, приближённый и друг царя, описал тому историю спасения сына. Царь Николай Александрович был восхищён и растроган. Суходолин-старший просил о смягчении участи спасителя сына, и Государь сказал: «Возможно, как утверждает ваш протеже, следствием и была допущена ошибка. Но не будем затевать пересмотры, сделаем лучше и проще. Если ваш Коринцев был осуждён за лишение жизни человека, то разве не искупил он свою вину перед Богом и людьми, спасая другую человеческую жизнь? Пусть он будет помилован».
Здоровье Суходолина-младшего всё ещё вызывало опасение, потому он был переведён из Санкт-Петербурга в Малороссию, край более мягкого южного климата, принял под командование Харьковский гарнизон. Он знал, что все формальности по освобождению Коринцева почти завершены, написал тому, прося приехать. При осуждении Коринцев был лишён и офицерского звания, и дворянских привилегий. Но шофёром в городской муниципалитет, по просьбе Суходолина, его взяли. И не пожалели: он был прекрасный механик — и теоретик, и практик.
