Первый раз, когда послышались звуки, я подумал, что это выстрелы. Потом отверг это предположение, когда они повторились через нерегулярные промежутки. Больше было похоже на хлопанье ставен или незакрытой наружной двери на ветру.
Тем временем Питер произнес смущенно:
— Прошу прощения.
— У себя просите прощения.
— Сожалею, не понял.
— Извиняйтесь у самого себя. Вы сами себе все делаете.
Его лицо было как сдобный пончик.
— Я не знаю, какой бес вселяется в меня.
— Вы должны проконсультироваться с врачом. Это болезнь.
— Вы думаете, мне нужен психиатр?
— Все люди рано или поздно к ним обращаются. Вы можете себе это позволить.
— Тем не менее не могу. Действительно. Я не вступлю во владение своими деньгами до будущего года.
— Используйте кредитные возможности. Вы можете позволить себе обратиться к психиатру, если можете позволить нанять меня.
— Вы действительно думаете, что у меня что-то с головой?
— С вашим сердцем, — сказал я. — У вас голодное сердце. Лучше поищите, чем накормить его помимо пищи.
— Я знаю. Потому-то и хочу получить Джинни обратно.
— Вы должны сделать побольше этого. Если бы она увидела вас за вашей трапезой… — Последовало зловещее молчание. Я не закончил фразу.
— Она видела, — произнес он. — В этом все дело. Когда люди это видят, они начинают меня ненавидеть. Полагаю, что вы также оставите меня.
— Нет, я хотел бы прояснить все обстоятельства.
— Они никогда не прояснятся. Я безнадежен.
Я попытался слегка возразить:
— Моя бабушка, которая жила в Мартинеце, была религиозной женщиной. Она всегда говорила, что отчаиваться — большой грех.
Он медленно покачал головой. Его глаза забегали внезапно. Через минуту он сорвался с места и бросился к раковине на кухне. Его стошнило.
В то время как я помогал прочищать раковину, его отец появился в двери.
— Бедный мой мальчик опять кушал?
— Перестаньте, мистер Джемисон.
— Не понимаю, что вы имеете в виду. — Он поднял свои бледные руки, демонстрируя, какой он заботливый отец. — Я был своему сыну и отцом и матерью. Я должен был ими быть.
Питер стоял у раковины спиной к отцу, не желая показывать свое лицо. Спустя некоторое время отец ушел.
При огромной главной кухне с кафельными стенами, раковинами и плитами имелась небольшая кухонька со стороны балкона. Я узнал об этой наружней кухне из-за шума у двери — какое-то чихание, скрежет приближался и становился все более настойчивым.
— У вас есть собака?
Питер отрицательно помотал головой.
— Может быть, приблудная? Давайте впустим. Дадим ей кусок гуся.
Я включил свет в этой кухне и открыл дверь. Мариэтта Фэблон вползла на ступеньки. Она поднялась на колени. Ее руки обхватили мои ноги. На ее груди на стеганом халате была кровь. Глаза широко раскрыты и блестели, как серебряные монеты.
— Пристрелите меня.
Я спустился и поддержал ее.
— Это вы, Мариэтта? Кто это вас?
Она глотала ртом воздух.
— Любовник.
Остаток ее жизни ушел с этими словами. Я чувствовал, как он покидает ее тело.
В двери показался Питер. Он не стал проходить в наружную кухню. Ее заполнила смерть.
— Что она сказала?
— Она сказала, что ее застрелил любовник. Кого она имела в виду?
— Мартеля, — автоматически сказал он. — Она мертва?
Я посмотрел на нее. Смерть как бы уменьшила ее в размерах. Будто я смотрел на нее через другую сторону бинокля.
— Боюсь, что да. Вы бы лучше позвонили в полицию. Затем скажите отцу.
— А нужно ли ему говорить? Он найдет повод обвинить меня.
— Если хотите, я скажу ему.
— Нет, я сам. — Он демонстративно пересек кухню.
Я вышел в ветреную темноту и достал фонарь из машины. Хорошо протоптанная дорожка вела от сада Джемисонов к дому Фэблонов. Я решил, что детские ножки Питера проложили ее когда-то.
Появились свидетельства, что Мариэтта проползла по этой дорожке от самого дома: пятна крови и следы от коленей на земле. Ее розовая шапочка свалилась там, где дорожка проходила через пограничные кусты.
Передняя дверь дома громко хлопала. Я вошел внутрь и оказался в кабинете. Там над всем главенствовал резной письменный стол девятнадцатого столетия. Я пошарил в ящиках. Там не было любовного письма Одри Сильвестр к Фэблону, но я нашел письмо, заинтересовавшее меня не в меньшей степени. Оно было написано миссис Фэблон вице-президентом банка «Новая Гранада», Панама, Рикардо Розалесом в марте этого года. На довольно высокопарном английском в нем извещалось, что специальный счет, из которого банк периодически выплачивал ей деньги, уже исчерпан и не имеется никаких дальнейших инструкций по этому поводу. По установившимся правилам банка, для них, к сожалению, невозможно назвать имя ее патрона.
На дне ящика я нашел фотографию в рамке. На ней был изображен молодой лейтенант авиационных частей, который почти наверняка являлся Роем Фэблоном. Стекла в рамке не было, и маленькие округлые кусочки снимка были грубо выковыряны. Через минуту я пришел к заключению, что фотография была растоптана острым женским каблучком. Я подумал: как давно Мариэтта растоптала изображение своего мужа?
В том же ящике я нашел тонкие мужские часы с четырьмя латинскими словами, выгравированными на крышке: матиус анимис аманд амантур. Я не знаю латинский, но «аманд» значит что-то насчет любви.
Я снова посмотрел на фото Фэблона. Для моего натренированного глаза его голова казалась сделанной из грубой, пустой внутри бронзы. Он выглядел темным и решительным — тип мужчины, в которого дочь могла влюбиться. Хотя он был красив, а Мартель нет, я полагаю, можно уловить их некоторое сходство, достаточное, впрочем, чтобы Мартель мог вскружить ей голову. Я положил снимок и часы обратно в ящик.
Свет все еще горел в гостиной, где недавно я разговаривал с Мариэттой и слышал скрип ее зубов. Шнур от ее розового телефона был сорван со стены. На изношенном ковре краснели пятна крови.
Отсюда она начала ползти к нам на кухню.
Вдали слышалось завывание еще более громкое, чем ветер, и более мрачное. Это был звук сирены полиции, которая почти всегда приходит слишком поздно. Я вышел наружу, оставив горящий свет и хлопающую дверь за собой.
Когда я вернулся в дом Джемисонов, люди шерифа были уже там. Мне пришлось объяснить, кто я, и показать свое удостоверение. Питер должен был поручиться, прежде чем меня впустили в дом. Они не позволили мне зайти на кухню.
Их нежелание сотрудничать со мной меня вполне устраивало. Это меня оправдывало в том, что я попридержал некоторые результаты собственных исследований. Но я напустил их на Мартеля. К двум часам дежурный офицер, инспектор Гарольд Ольсен, зашел в гостиную и сказал, что объявил розыск на Мартеля по всем статьям. Он добавил:
— Вы можете идти домой, мистер Арчер.
— Я думал, что подожду здесь и поговорю со следователем.
— Я следователь, — сказал Ольсен. — Я сказал своему заместителю доктору Уилсу не беспокоиться и не приходить сюда сегодня. Ему нужно отдохнуть. Почему вы не пойдете и не отдохнете дома, мистер Арчер? — Он тяжело надвинулся на меня, здоровый, упрямый, медлительный швед, который любил, чтобы его советы воспринимались как приказ. — Расслабьтесь и успокойтесь. Мы не будем иметь результатов вскрытия по крайней мере в течение двух дней.
— Почему так? — сказал я, не вставая со стула.
— Мы всегда делаем так, вот почему.
Он здесь был главный, и его слегка выпуклые глаза не терпели малейшего ущемления его власти. Создавалось впечатление, что, если бы его воля, он предпочел бы просто иметь дело на руках, но не решать его.
— Нет никакой спешки. Пуля попала в грудь, теперь мы это знаем, и, вероятно, прошла сквозь легкое. Смерть наступила в результате внутреннего кровоизлияния.
— Меня интересует, как умер ее муж.
— Это самоубийство. Вам не нужен доктор Уилс, чтобы подтвердить это. Я вел это дело сам.
Ольсен присматривался ко мне более внимательно. Он опасался, что я могу подвергнуть сомнению его выводы, и от такой мысли заранее приходил в ярость.
— Это уже закрытое дело.
— И нет возможности его снова открыть?
— Нет, никакой. — От злости он зашипел совсем безграмотным языком: Фэблон совершил самоубийство. Он сказал своей жене, что собирается сделать это. И сделал. Нет данных, что здесь было дело нечисто.
— Я думал, тело было изрядно подпорчено.
— Акулами и скалами. Там большие волны, и его катало по дну в течение десяти дней. — Голос Ольсена прозвучал как угроза: — Но все повреждения были нанесены после того, как он утонул. Он умер, потому что утонул в соленой воде. Доктор Уилс скажет вам то же самое.
