— Пустяки! Кучера-то он прислал из суда?
Послали справиться: кучер, оказалось, еще не возвращался.
— Вот видите, — продолжал Арефьев, — только попусту вы нюните… Просто заставили его часа два-три дожидаться, начали допрашивать и тянуть с перерывами… знаем тамошние порядки.
— Да ведь он не ел, утром выпил только пустой стакан чаю, — заметила она.
— Из буфета прикажет подать, насытится, не беспокойтесь… Наверное теперь сытее нас, — добавил он с улыбкой, — так как мы из-за него здесь голодаем…
Стефания Павловна тоже улыбнулась сквозь слезы и приказала подавать обедать.
Часа через два после обеда вернувшийся кучер привез роковое известие. Он, не получив никаких приказаний от Николая Леопольдовича, простоял у подъезда суда почти до ночи и наконец, томимый голодом, обратился к вышедшему из подъезда сторожу.
— Скажи, любезный, скоро у вас тут дело-то кончится?
— Какое дело, ноне больших дел нет — все уже давно окончены…
— Окончены? — удивился кучер. — А я все своего барина поджидаю.
— Да ты чей?
— Адвоката Гиршфельда!
— Ну, брат, тебе его здесь долго не дождаться, — с иронией заметил сторож, знавший уже об аресте Николая Леопольдовича.
— Как не дождаться, где же он? — воззрился на него кучер.
— В тюрьме, братец мой, в предварительной… Семен Сергеевич его законопатил.
Семеном Сергеевичем звали судебного следователя.
— Вот так фунт! — развел руками кучер. — Значит мне восвояси!
Он стал удобнее усаживаться на козлах.
— Прощай, брат!
— Прощай!
Элегантная коляска Гиршфельда, одиноко стоявшая у подъезда окружного суда, отъехала.
При получении известия об аресте мужа с Стефанией Павловной сделалась истерика. Ее снесли в спальню, а за ней последовала и Агнесса Михайловна. Шестов было подошел к Арефьеву и стал выражать удивление по поводу случившегося и порицание действий следователя, но поставленный в тупик таким оборотом дела, и крайне взволнованный судьбой своего патрона. Николай Николаевич резко оборвал его.
— Мало вас он и Василий поколотили, смотрите, как бы я не прибавил.
Владимир, зная буйный и ни перед чем не останавливающийся нрав Арефьева, поспешил от него отойти и вскоре один ушел домой, так как Зыкова осталась ночевать у Стефании Павловны.
Вскоре после князя отправился во восвояси и Николай Николаевич.
— Каковы! Запрятали таки! — ворчал он дорогой.
На другой день, немного оправившись, Стефания Павловна вместе с Зыковой отправились к следователю. Михайловна, конечно, к нему не входила. В просьбе разрешить свидание с мужем судебный следователь отказал.
— Недели через две, через три я вам разрешу с ним видеться, но только вам одним, а теперь я нахожу это положительно невозможным и вредным для дела.
Ко всем ее мольбам он остался глух.
— Надо подождать! — только и твердил он.
Ничего более не добившись, Стефания Павловна вышла от него обливаясь слезами. Скоро причина этого отказа объяснилась. Г-жа Гиршфельд была тоже привлечена в качестве обвиняемой в пособничестве мужу. Доказательством этого пособничества считалось совершенное на ее имя закладной и арендного договора на именье Луганского.
— Я денег ему под закладную не давала и аренды не платила, эти документы были совершены в возмещение гонорара, следуемого моему мужу! — на смерть перепуганная вызовом и главное перспективой казавшегося ей несомненным ареста, созналась она откровенно следователю.
Страх ее был необоснователен. Судебный следователь оставил ее на свободе, взяв с нее подписку о невыезде.
— Куда мне ехать? Некуда! — с рыданиями подписала она свое показание и подписку.
— А свиданья? — посмотрела она на следователя умоляющим взглядом.
— Теперь скоро, повремените несколько дней! — успокоил он ее.
На другой день после ее допроса в квартире Гиршфельда был произведен обыск. Денег найдено не было, так как расходные Стефания Павловна сумела припрятать, забрали только бумаги.
По обвинению в пособничестве Гиршфельду привлечен был к следствию и Николай Николаевич Арефьев. Судебный следователь арестовал и его, но через несколько дней освободить, отдав на поруки представленному Арефьевым поручителю.
За время своего краткого пребывания в доме предварительного заключения Николай Николаевич не видался с Гиршфельдом, так как тот в угнетенном состоянии духа сидел в своей камере и не выходил на обычную прогулку, во время которой арестованные имеют кое-какую, хотя и рискованную, возможность переброситься друг с другом несколькими фразами.
Арефьев ни после привлечения его к следствию, ни во время ареста не падал духом.
— Меня не сглотнут, ершист! — говорил он.
Наконец свидания с мужем были разрешены Стефании Павловне. Первая встреча с его стороны далеко не была радушной. Гиршфельд был с женою более чем холоден. Между ним и ей лежала пропасть из тяжелых воспоминаний прошлого, еще так недавно им вновь так мучительно пережитых. Она хорошо понимала это, но это не мешало ей быть искренно к нему привязанной. Была ли это любовь или животная страсть и привычка — неизвестно. Она видела его теперь не тем, чем он был — угнетенным, потерявшимся, страдающим и страдала сама. Разговор между ними вертелся исключительно на хозяйственных распоряжениях. Она передала ему о своем привлечении к следствию, о привлечении Арефьева, об обыске.
Это все было ему уже известно.
— Часто ко мне не ходи, я напишу, когда будет надо, — холодно сказал он ей при прощании.
Она ушла опечаленная.
— Да бросьте вы о нем нюнить-то, — сказал ей Николай Николаевич, которому она передала, со слезами на глазах, о приеме, устроенном ей ее мужем, — он там, как какая-нибудь баба, от страху с ума спятил, а вы обращаете внимание на его разговоры… Погодите! Все перемелится — мука будет…
Следствие между тем шло своим чередом. Кашин, Охотников и «дедушка» Милашевич дали свои показания в благоприятном для Гиршфельда смысле.
Неведомый уехавший в Москву, был допрошен через местного судебного следователя. Князь Шестов и Зыкова были вызваны тоже в качестве свидетелей по делу Луганского и были всецело на стороне Николая Леопольдовича.
Между бароном Розеном и князем Владимиром произошел полный разрыв.
Газеты на перерыв сообщали те или другие известия по этому сенсационному делу.
Шестов даже поместил в одной из них письмо в редакцию, совершенно обелявшее Николая Леопольдовича и обвиняющее Адольфа Адольфовича Розена. За это письмо от успел сорвать со Стефании Павловны сто рублей.
Он и Зыкова ежедневно с утра до вечера находились в ее квартире. Детей они препроводили к матери, обещая вознаградить ее по окончании дела и по получении по промессу. Они продолжали быть уверенными в этой получке.
Усиленные хлопоты со стороны жены и знакомых Гиршфельда об освобождении его из под стражи под залог или поручительство не увенчались успехом. Следственная власть и прокурорский надзор были неумолимы. Прошло уже более полугода со дня ареста Николая Леопольдовича, а следствие еще не виделось конца. Стефания Павловна, не смотря на запрещение мужа, по совету Николая Николаевича, в неделю раз обязательно ходила к нему на свиданья.
— Нам необходимо знать, в каком он там находится состоянии! — пояснил он ей.
Сведения, приносимые ею из дома предварительного заключения, были раз от разу неутешительнее. Гиршфельд продолжал находиться в сосредоточенно-мрачном расположении духа и худел не по дням, а по часам.
— Нет, видно мне с ним не повидаться! — решил после одного из таких сообщений Стефании Павловны Арефьев.
— А то он нам так всю обедню испортит! — добавил он после некоторого раздумья.
— Как вам повидаться? — воззрилась на него она. — Да разве вас пустят?
— Повезут даже! — улыбнулся Николай Николаевич. — Уж я устрою!..
Стефания Павловна осталась в полном недоумении.
Николай Николаевич Арефьев на самом деле вскоре устроил так, что его не только пустили в дом предварительного заключения, но, как он и говорил, повезли в него. Он упросил своего поручителя — хорошего знакомого, отказаться от поручительства за него.
— Я вам оттуда напишу, когда подать следователю прошение о вашем желании принять меня снова на ваше поручительство, — заключил он свою просьбу.
— Для чего это вам? — вытаращил тот на него глаза.
— Нужно, батюшка, нужно! — потрепал его по плечу Арефьев.
— Это в тюрьму-то вам понадобилось?
— Да!
— Охота!
— Пуще неволи! — добавил, улыбнувшись, Николай Николаевич.
Поручитель исполнил на другой же день его желание, и через несколько дней Арефьев был арестован. Дней пять уже просидел он в добровольном заключении, ежедневно выходя на прогулку во внутренний двор, но Гиршфельд не появлялся.
