Энди вернулась домой, Лора просыпалась в холодном поту. Это был не посттравматический синдром и не тревога за Энди. Она до смерти боялась снова увидеть Ника. Боялась, что трюк с пианино и наушниками не сработает. Что он не попадется в эту ловушку. Что она, ослепленная, снова окажется обманутой.
Она слишком сильно его ненавидела.
В этом и состояла проблема.
Ты не можешь ненавидеть человека, если часть тебя все еще его любит. С самого начала эти две крайности были заложены в их ДНК.
Долгие годы — даже тогда, когда она его еще любила, — какая-то часть нее ненавидела его, как по-детски ненавидишь то, что не можешь контролировать. Он был упертым, тупым и привлекательным, что компенсировало чертову тучу ошибок, которые он постоянно совершал. Причем одних и тех же ошибок, снова и снова. Действительно, зачем браться за новые, если старые прекрасно работали на него?
А еще он был очаровательным. В этом и заключалась проблема. Он мог очаровать ее. Потом вывести из себя. Потом снова очаровать, так что она уже не понимала, был ли он змеем или змеей была она, а он был заклинателем.
Йо-йо вновь возвращалась прямо ему в руки.
Так что он плыл по волнам своего очарования и своей жестокости, причиняя людям боль, и находил себе новые увлечения, оставляя обломки прежних за бортом.
Джейн была одним из таких старых, брошенных увлечений. Ник отослал ее в Берлин, потому что устал от нее. Сначала она наслаждалась свободой, но потом испугалась, что он не захочет принять ее обратно. Она умоляла и упрашивала его. Она делала все, что только можно, чтобы привлечь его внимание.
А потом случилось Осло.
Ее отец погиб, Лора Жено погибла, и внезапно его чары перестали работать. Трамвай сошел с рельсов. Поезд остался без машиниста. Ошибки стали непростительными, и в конечном счете было уже невозможно закрыть глаза на повторную оплошность, а та же оплошность, допущенная в третий раз, повлекла за собой тяжкие последствия: жизнь Александры Мэйплкрофт прервалась, Эндрю был подписан смертный приговор. А потом это все чуть не привело к еще одной потерянной жизни, ее жизни, в ванной дома на ферме.
Это было невозможно объяснить, но Лора до сих пор любила его. Может быть, любила даже больше, чем раньше.
Ник оставил ее в живых — вот что она продолжала повторять себе, когда сходила с ума в тюремной камере. Он оставил в доме Паулу, чтобы охранять ее. Он планировал вернуться за ней. Чтобы забрать ее в их маленькую квартиру заветной мечты в Швейцарии — стране, у которой не было международного договора с Соединенными Штатами об экстрадиции.
И это давало ей какую-то безумную тень надежды.
Эндрю был мертв, и Джаспер отвернулся от нее. Лора продолжала глядеть в потолок своей камеры, и слезы текли по ее лицу, шея все еще пульсировала, синяки все еще заживали, живот с его ребенком внутри округлялся, и она все еще отчаянно любила его.
Клэйтон Морроу. Николас Харп. В бескрайнем океане ее горя — какая ей была разница?
Почему она была такой глупой?
Как она могла по-прежнему любить того, кто пытался ее уничтожить?
Пока она оставалась с ним (а она еще очень долго по собственной воле оставалась с ним, когда он уже катился по наклонной), они вместе боролись против системы, которая нанесла столь непоправимый вред Эндрю, Роберту Жено, Пауле Эванс, Уильяму Джонсону, Кларе Беллами и другим членам их внезапно сложившейся маленькой армии: системы домов помощи. Приюты. Неотложки. Интернаты. Лечебницы для душевнобольных. Грязь. Сотрудники, которым наплевать на пациентов. Санитары, которым только дай потуже затянуть ремни смирительных рубашек. Медсестры, которые делают вид, что их это не касается. Доктора, которые раздают таблетки направо и налево. Моча на полу. Экскременты на стенах. Запертые вместе, больные злобствуют, терзаются, кусаются и дерутся.
Но по-настоящему его воспламеняли не несправедливости окружающего мира, а яркие искры ярости. Новизна очередного дела. Возможность что-то уничтожить. Опасность игры. Угроза насилия. Обещание славы. Их имена в свете огней. Праведные деяния на устах школьников, которые будут изучать их на занятиях, посвященных великим преобразованиям.
«Пенни, никель, десятицентовик, четвертак, долларовая купюра…»
В конце концов, их деяния действительно стали достоянием общественности, но не в том виде, как обещал им Ник. В своих показаниях под присягой Джейн Квеллер рассказала весь их план, от его зарождения до бесславного конца. Тренировки. Пробные забеги. Зубрежка. Джейн забыла, кто первый высказал эту идею, но, как это всегда и случалось, план быстро разошелся от Ника ко всем остальным, как дикий пылающий огонь, который в конце концов поглотил все их жизни, до последней.
Но она не могла признаться в том, что первую искру зажгла она.
Упаковки с красителем.
Вот что должно было быть внутри пакета. Тогда они остановились именно на них. План в Осло был такой: унизить Мартина Квеллера перед всем миром, символически запятнав его кровью его жертв. Ячейка Паулы в Чикаго внедрила своего человека на завод-производитель. Ник передал упаковки Джейн, когда она прилетела в Осло.
Как только он ушел, Джейн выбросила их в мусорный ящик.
Все это началось с шутки — не с шутки Джейн, а с шутки Лоры Жено. Эндрю писал про нее в одном из своих закодированных писем:
«Бедная Лора сказала мне, что она предпочла бы найти в пакете пистолет, а не упаковки с красителем. У нее навязчивая фантазия о том, как она убивает отца из револьвера — точно такого же, каким ее муж убил их детей, — а потом направляет его на себя».
Никто, даже Эндрю, не знал, что Джейн восприняла шутку всерьез. Она купила револьвер у немецкого байкера в дешевом баре — том самом, куда послал ее Ник, когда она только приехала в Берлин. Том самом, где Джейн так испугалась, что ее пустят по кругу. Том самом, где она оставалась ровно час, потому что Ник сказал ей, что узнает, если она уйдет хотя бы на минуту позже.
Почти целую неделю Джейн оставляла пистолет на подоконнике своей съемной квартиры в надежде, что его украдут. Она решила не брать его в Осло, но потом все же взяла. Она решила оставить его в своем номере в отеле, но потом все же забрала его. И принесла его в коричневом бумажном пакете в женский туалет. И примотала пакет к бачку, как в той сцене из «Крестного отца». И села в первом ряду, смотрела, как ее отец проповедует со сцены, и
