Старушка с жадными глазами (понятая, решил Игорь Васильевич) смирно сидела на стуле, встречая каждую новую вещь приценивающимся взглядом.
Увидев полковника, Бугаев взял со стола и молча протянул Корнилову коробку из-под кубинских сигар. Полковник открыл крышку. И без экспертизы было видно, что в коробке долгие годы пролежало оружие. Судя по легкой засаленной тени — пистолет.
— Понятно… — невесело сказал Корнилов и подумал о том, что сам пистолет, наверное, уже заносит невским илом. — Телеграмму, конечно, не нашли?
— Нашли, — усмехнулся майор. — Лежала на самом видном месте. «Дорогой Юрий Кононович сердечно поздравляем с юбилеем помним все хорошее Бабушкины».
— Неплохо.
— Я связался с ребятами из Гатчины, — сказал Семен. — Попросил срочно выяснить, кто ее подавал.
«Ничего они не выяснят, — подумал Корнилов. — Ни-че-го. Этот Поляков прошел не только огонь и воду… — Он вдруг сразу потерял интерес к делу. — Какая разница, сумеем мы доказать, что Звонарев убил и Борю, и старика, или не сумеем. Теперь это всего лишь формальность. А дело Бабушкина так и останется непересмотренным».
Ему захотелось плюнуть на все и уйти. И главное — молчать. Ни с кем ни слова. День, два… Пока не появится снова желание заговорить. Корнилов вспомнил, что однажды уже испытал такое состояние. В детстве. В сорок пятом. У матери украли продовольственные карточки, и Игорь купил на Сытном рынке буханку хлеба, истратив все имеющиеся в доме деньги. По дороге домой он даже отщипнул вкусную корочку — никак не мог удержаться. А когда стал резать хлеб, нож скользнул по буханке и порезал палец. Еще не веря в предчувствие, не обращая внимания на льющуюся кровь, Корнилов содрал корку и увидел под ней деревянный брусок.
— Сеня, ищи диктофон, — сказал он тихо. — Ищи ключи от машины. Ты знаешь, что еще искать! Дача у него была?
— В Сиверской.
— И там все перекопаем! — Корнилов говорил, превозмогая в себе желание молчать.
Когда Бугаев и Медников, запечатав квартиру Звонарева, спускались по лестнице, Семен вспомнил про пенсионера, вызвавшего водопроводчика, и остановился.
— Но краны-то везде были закрыты! — сказал он озадаченно.
— Ты о чем? — поинтересовался следователь.
— Панику поднял нижний жилец. Его квартиру залило! — Семен подошел к двери, позвонил. Дверь тут же распахнулась. Хозяин стоял на пороге. Он был в майке и пижамных штанах с подтяжками.
— Сильно вас залило? — спросил Бугаев.
Мужчина смутился.
— Понимаете, такое дело… — Он подергал свои подтяжки и виновато улыбнулся: — Запаниковал я. Вода по квартире гуляет, паркет пухнет. Вот, думаю, Звонарь залил! Побежал к нему — молчит. Я за слесарем. В свою ванную и не заглянул. А жена — дура, — «дуру» он произнес шепотом, — белье замочила и кран оставила открытым.
— Ложная тревога? — Семен усмехнулся. Покосился на Медникова, внимательно слушавшего разговор.
Мужчина вздохнул.
33Телеграмма Звонареву была отправлена с вокзала Гатчина — Варшавская. Телеграфистка вспомнила, что ее принес мальчик лет двенадцати. Никаких особых примет — мальчик как мальчик.
В графе обратный адрес стояло:
«Гатчина, проездом. Бабушкина Н. С.»
Ни сберкнижек, ни особых ценностей у Звонарева не оказалось. Только несколько золотых монет старой чеканки.
Дача Звонарева стояла на отлете от поселка. Невзрачный бревенчатый домик с подслеповатыми окнами. Полтора десятка вымерзших яблонь придавали участку заброшенный вид. Да и внутри дома царило запустение: годами не мытый пол, обрывки старых истлевших занавесок на окнах. Несвежее белье на постели. Подпол был забит продуктами. Сотни банок с консервами, со сгущенным молоком. Бутылки подсолнечного масла, жестяные банки с оливками. На всем лежал густой слой коричневой пыли. Как будто хозяин уже давно потерял интерес к своим запасам.
Но следы недавнего пребывания хозяина на даче все же имелись — прямо на грядках чернело большое кострище. И соседи подтвердили, что Звонарев приезжал днями, проводил в доме уборку, жег костер.
У Корнилова мелькнула мысль о том, что в этом костре сгорел и диктофон Лежнева. Но как ни просеивали пепел, никаких его останков не нашли. Только несколько металлических пуговиц и на стальном колечке — ключи от машины.
Ключи эти подошли к машине Бориса Лежнева.
Изабелла Соловьева
ПЕЙЗАЖ С ТИГРОМ
Нет, никаких дурных предчувствий у меня не было, и с дачи в субботу я вернулась по чистой случайности. Я уже в отпуске, могла бы и не приезжать, и тогда вся эта история пошла бы, возможно, другими путями. Но случилось то, что случилось…
В пятницу, в последний рабочий день, когда я уже подкрашивалась, чтобы ехать в главк, оттуда позвонили и перенесли встречу на понедельник, у них произошло какое-то совещание. Начальник мой обещал два отгула, если я в понедельник все-таки приеду.
Я его насквозь видела. Техника нехитрая: если бумаги наши не подпишут, то ведь не ему, а — мне. А если подпишут, то не мне, а отделу и институту. Я потребовала четыре отгула — фактически теряю три дня отпуска, выходные плюс понедельник — и нехотя дала себя уговорить. Все мне сочувствовали, погоды-то великолепные. А я в душе ликовала: есть законный предлог удрать на несколько дней с дачи. Уж воскресенье-то я обязательно проведу в Москве: граждане сбегут от жары за город, все закрыто, машин почти нет, и наш старый центр тих, пуст и прекрасен. Можно вволю бродить по кривым и горбатым улочкам, обойти все заветные места. А наша дача — одно название. На самом деле это просто сараюшка да еще стройплощадка — горы кирпича, досок, груды мусора и обломков. Второй год мы ремонтируем дом, с тех самых пор как дальняя родственница осчастливила нас этой дачей. Олег уехал на юг, Николка с женой в альплагере, Дарья с мужем работают за границей, им вообще начхать на все ремонтно-дачные проблемы. А я, простой советский гуманитарий, обещала безвылазно сидеть в сараюшке и заниматься ремонтом, пока не вернутся мои мужчины. Придется сидеть, ничего не поделаешь. И вдруг — повезло, можно прожить несколько дней в Москве для себя, а не для ремонта…
…С грохотом отворилась вагонная дверь, вошли два милиционера. Ночные электрички всегда обходит патруль. Молодые, высокие, румяные, похожие друг на друга, как братья-близнецы.
— Девушка! Что это вы одна едете в последнем вагоне? Прошли бы в головные, там пассажиры. Ночь, мало ли что может случиться…
Тут они увидели Рекса, лежащего у моих ног. Мимо Рекса никто не может пройти спокойно.
— О, с таким защитником нигде не страшно! Хорош!
Рекс — красивый пес. Густая блестящая шерсть, черная с проседью, не от возраста, а отроду. От носа через всю длинную морду — белая полоска, все понимающие глаза и смешная куцая бороденка. А порода? Вылитый жесткошерстный немецкий пойнтер… Очень похож!
Мы обсудили, какие собаки лучше, породистые или уличные. Потом милиция опять забеспокоилась: как же мы до дому доберемся? Половина второго, а на такси сейчас не уедешь, отпускное время. Надо было на предыдущей электричке ехать, на метро успели бы…
Наивные люди! Как будто собак пускают в метро! Мы всегда ездим в последней электричке, иначе просто нельзя: на миролюбивого пса почему-то постоянно нападают большие собаки, овчарки и доги, драки начинаются уже на подступах к платформе. Ну а какой дурак повезет собаку в половине второго? Да и по городу ночью идти безопаснее…
Милиционеры дружно расхохотались: странное у меня представление о безопасности…
Сразу видно — не собачники, не понимают ничего!
Когда веселые стражи порядка ушли, я воровато оглянулась: никого. Встала перед темным окном, как перед зеркалом. Ну что ж, хотя я уже давно перешагнула роковую черту, отделяющую женщину молодую от е щ е молодой, но при сиротском железнодорожном освещении, да издалека, да когда люди вежливые, что ж, могу и за девушку сойти… Пустяки, конечно, но такие пустяки согревают сердце женщины. Из вагона я выскочила уже не в хорошем, а в великолепном настроении.
Платформа тонула во мраке, высоко над головой умирал последний фонарь. Зато стоянка такси залита светом. Ни одной машины, и огромная очередь. Не очередь — толпа гудящая, с детьми, колясками, баулами. Посреди толпы одиноко сидела унылая овчарка. При виде Рекса она подобралась, ушами, глазами, хвостом выражая внезапно пробудившийся острый интерес к жизни…
Я благоразумно провела Рекса под самой стеной вокзала. Нам недалеко, всего час идти, и такси нас не интересует.
Все было как всегда. Мы идем знакомой дорогой, я наслаждаюсь пустынностью улиц, сиреневым городским небом, черно-лиловым блеском влажного асфальта. Садовое кольцо ночью выглядит золотым ожерельем вокруг спящего старого города, над ним стоит розовый туман, сияют фонари, за этой дымкой, как за занавесом, прячутся дома. Редкие освещенные окна ласково смотрят на нас сверху. Из скверов тянет запахом мокрой земли, травы, свежих листьев. Какие сны снятся моему городу?
