Продвинув лодку еще немного вперед, Сергей нащупал шнур перемета. Пальцы уловили легкое подергивание откуда-то из глубины; окунь или соменок в ладонь… Но выбирать снасть не входило в планы Сергея: от перемета он мог безошибочно определить расположение сетки, и, подгребая веслом, пересек затон по направлению, где днем лежала на воде цепочка берестяных поплавков.
Сети не было. Удостоверившись в этом, Сергей с опозданием подумал, каким заведомо безнадежным было все его предприятие. Даже если бы сеть оказалась на месте — что он ждал от нее? Даже если бы на берегу затона его подстерегал тот самый, в телогрейке и соломенной шляпе мужик — внесло бы это какую-нибудь ясность во вчерашние события?
Впрочем, затея эта имела одно оправдание… Если бы Сергей не побывал в затоне с наступлением темноты, то есть в то время, когда здесь, возможно, был Лешка, — он завтра целый день каялся бы, что упустил, быть может, единственную ниточку, которая вела его к разгадке вчерашних неожиданностей.
― Нету?.. — тихо спросила Алена.
Сергей, забыв, что она не видит его, тряхнул головой: «Нет…».
Бесшумно, хотя уже и не с теми предосторожностями, как раньше, вставил уключины и, развернув лодку носом к выходу, подвинулся на скамейке, чтобы Алена прошла на корму. Она сама спросила:
― Пересесть? — И ничего не сказала по поводу бессмысленного путешествия. Молчала, пока выбирались через проход между камышами на темную гладь озера, молчала потом. Согнувшись и обхватив колени руками, она сидела, не двигаясь, и, в черном костюме, темноволосая, почти сливалась с окружающей темнотой. Сергей различал ее лицо, но куда она смотрит, было не угадать. Широко загребая веслами, он погнал «Наяду» не вплотную к камышам, как шел раньше, а чтобы сократить дорогу — несколько поодаль от извилистой кромки зарослей. Вода теперь струилась по бортам ровно и мелодично. Ходкая «Наяда» словно бы истомилась по движению и, раздвигая форштевнем сонную воду, легко, свободно скользила по озеру.
На какое-то время Сергей забыл об осторожности, и когда они были уже недалеко от заливчика, где ставил свою моторку сын директора школы Антошка, — впереди, со стороны берега, раздалось отчетливое, неожиданное в тишине лягушечье бормотание: «Кв-р…» В ответ на первый, ленивый спросонья зов где-то дальше по ходу лодки бормотнула другая лягушка…
Потом все умолкло. Но, возвращенный к действительности, Сергей уже поднял над водой весла и затаился, прислушиваясь.
Алена выпрямилась, вперив глаза в темноту.
Теперь лишь вода журчала едва уловимым хрустальным журчанием вдоль бортов идущей по инерции «Наяды». А в тучах над озером появилось неровное желтоватое пятно и стало быстро светлеть.
Сергей опустил правое весло в воду, шевельнул им против движения. Лодка развернулась и бесшумно скользнула в камыши.
Инерция иссякла почти у входа в заливчик, где стояла со снятым на ночь мотором лодка Антошки.
Сергей уложил весла на скамейку, рядом с собой.
Алена, обхватив колени руками, слушала.
В желто-фиолетовом ореоле выплыл над Никодимовым озером лунный серп.
Бормочут или не бормочут в эту пору лягушки?..
Сергей обмотал тряпкой одну из уключин, чтобы использовать весло как шест, и долго медлил в надежде еще раз услышать сонное лягушечье бормотание. Но в тишине едва, угадывалось лишь далекое гудение мотора откуда-нибудь аж из-за озера или с рудника…
Пока вытаскивали лодку на траву, пока Сергей убирал весла и торопливо протирал гнезда уключин от следов смазки, Алена молчала. А когда он подхватил весла, она, тронув за локоть, удержала его:
― Ты слышал?
― Что?.. — переспросил Сергей, хотя и знал, что она имеет в виду все то же странное бормотание.
― Я должна тебе что-то показать… — сказала Алена после паузы и, вглядываясь в тропинку под ногами, первой зашагала через кедровник в сторону Лешкиного дома.
Сергей вовсе не хотел что-нибудь узнавать сейчас — у него были новые планы, и не стоило терять время, но возражать он не стал.
* * *
― Подождешь меня. Ладно? — шепотом предупредила Алена, когда они вернулись во двор. — Я сейчас… — И нырнула за угол, к открытому окну Лешкиной комнаты, которое постоянно служило входом и выходом как для нее — на время каникул, так и для Лешки, когда он оставался в Никодимовке один.
Сергей прошел во времянку, зажег лампу. На руках, отвыкших от весел, появились мозоли, кожа ладоней горела. Сергей подул в негнущиеся пальцы и глянул на будильник. Было уже две минуты второго. Ночь предполагалась опять бессонной, если даже и не такой богатой событиями, как предыдущая.
Он лицемерил, когда думал, что не хочет знать, что покажет или скажет ему Алена. Он хотел знать это. Но, может быть, не теперь, а потом… Ну хотя бы после того, как он убедился бы, что совершенно случайно лягушки проквакали со стороны бывшей Татьяниной усадьбы… Подозрительность его стала навязчивой, как это «Made in USSR», которое он читал при каждом взгляде на будильник. Повернул часы циферблатом к стене, потом сунул под одеяло, чтобы с глаз долой. Проще всего было бы сразу пройтись по берегу на звуки лягушек. Но впервые в жизни Сергею почему-то не хотелось вмешивать в свои дела Алену.
Войдя во времянку, Алена прикрыла за собой дверь и убавила свет лампы, держа в руке за спиной ту самую тетрадь, что Сергей видел, когда Алена решила идти в гости к Галине.
Остановилась и положила ее на стол перед Сергеем.
― Почитай. — Глаза Алены с лепестками огня в зрачках ничего не объясняли. — Вот досюда. — Она показала на синюю промокашку между страницами. — Дальше нельзя. Дальше я тоже не читала.
Он взял и машинально открыл тетрадь на первой странице.
«Хорошо море с берега, а берег — с моря. Адмирал Макаров». Сергей узнал Лешкин почерк.
― Что это?
Не знаю, — сказала Алена, продолжая стоять напротив. — Дневник. Или заметки. Мне нельзя было смотреть. Но я прочитала первую страницу и стала читать дальше. Дотуда, где уже нельзя читать. Посмотри и ты.
Сергей неуверенно шелестнул страницами. Хотел застраховать свою совесть каким-нибудь мало-мальски обоснованным возражением. Алена упредила его:
― Садись и читай. Пока ничего не говори. — Она взяла его за локоть и, слегка подтолкнув, усадила на табурет. — Сам увидишь, что это нужно. Читай, а я буду здесь. Только на меня не смотри.
Кушетка тихонько застонала под ней своими расслабленными пружинами. Сергей не ошибся, глядя в тетрадь, когда подумал, что Алена опять прислонилась к стене и глядит безучастно.
* * *
«Хорошо море с берега…» — это было написано крупными буквами в правом верхнем углу титульного листа и служило вроде эпиграфа к тетради. А собственно Лешкины заметки начинались со следующей страницы. И вот что гласила запись первая:
«Сегодня понял, зачем людям дневники. Живу всеми фибрами, как никто не живет. Но иногда хочется вдруг, чтобы все провалилось. Или проснуться бы и узнать, что все почудилось во сне. Сегодня так в какой уже раз. Завтра, конечно, пройдет. Только увижу ее — и пройдет. А когда не с кем поделиться — приходится с самим собой. Так, наверно, у всех, кто ведет дневники. Скорее бы завтра. А то все противно».
Именно эта запись насторожила Алену. Хотя если бы первым ее прочитал Сергей — он, пожалуй, не стал бы смотреть дальше. Но безотносительно к загадочной «ей» — загадочной раньше, не теперь — эти несколько строк были достойны внимания. Лешка не умел жить частью своих фибр — он всегда жил «всеми фибрами», с душой нараспашку. И то, что ему захотелось вдруг, чтобы «все провалилось», все оказалось бы сном, что ему, кроме тетради, не с кем поделиться — было настолько не в Лешкиной натуре, что само по себе удивило бы — даже не случись прошлой ночью событий, которые теперь невольно увязывались с отчаянным Лешкиным пессимизмом.
Но тетрадь его вопреки замыслу так и не стала дневником. Прежде всего, нигде не было ни одной даты. Затем: дневник подразумевает какую-то последовательность, а Лешка делал записи от случая к случаю — под влиянием какого-то определенного события; и для себя, а говорил недомолвками, то ли не решаясь высказаться до конца, то ли считая, что одного-двух слов ему достаточно — запротоколировать собственные мысли. На страничке он делал, как правило, всего одну заметку, иногда пропустив сразу несколько чистых листов. Наконец рядом с туманными рассуждениями о чем-то личном, попадались вперемешку цитаты из книг, телеграфные записи анекдотов, обыкновенные пометки, вроде: «Перехватить у К. пленку Леща». Это значило: выпросить у К. раньше кого-то магнитофонную пленку с записью Лещенко. Опуская заметки такого рода, а также записи, касающиеся Лешкиных взаимоотношений с учителями, вот что нашел в коричневой тетради Сергей, просмотрев ее до промокашки:
