— Ты хочешь сказать, имеются заявления, поданные жителями округи Ямного пригорка? — спросил Эрленд.
— Нет, таких как раз я не заметил ни одного, — ответил Сигурд Оли, — но я, впрочем, на адреса особо не смотрел, а некоторые названия улиц не узнал и вовсе. Когда мы его наконец откопаем и получим данные о возрасте, росте и поле, то сможем сузить, и, полагаю, сузить существенно, круг, так сказать, подозреваемых. Я думаю, наш жмурик жил в Рейкьявике. Считаешь, я не прав?
— А где наш патологоанатом? — спросил Эрленд. — У нас он вроде один.
— В отпуске, — сказала Элинборг. — Отдыхает в Испании.
— Ты проверила, был там дом рядом с кустами? — спросил Эрленд у Элинборг.
— Что еще за дом? — вставил Сигурд Оли.
— Нет, еще не успела, — сказала Элинборг и повернулась к Сигурду Оли: — Эрленд считает, что там, на северной стороне холма, стоял дом, а на южной стороне была американская или британская военная база. Он хочет, чтобы мы опросили всех жителей вокруг Рябинового озера, у которых семьи владели летними домиками на Ямном пригорке, причем не просто всех жителей, а до четвертого колена, а потом чтобы мы наняли медиумов и устроили сеанс с Черчиллем.
— Да, и это только начало, — подтвердил Эрленд. — Хорошо. А какие у нас гипотезы насчет того, как этот скелет там оказался?
— Разве не очевидно, что это убийство? — сказал Сигурд Оли. — Его или ее убили лет пятьдесят назад, закопали, тело пролежало в земле все это время, и никто ничего не знает.
— Я уверена, — подхватила Элинборг, — что тело закопали с целью скрыть преступление. Это ясно. Самоочевидно.
— Неверно, что никто ничего не знает, — возразил Эрленд. — Кто-то что-то обязательно знает. Всегда.
— Нам известно, что у него, или у нее, сломаны ребра, — сказала Элинборг. — Думаю, это доказательство насильственной смерти.
— Да ну? — усомнился Сигурд Оли.
— Ну да, разве не так? — не уступала Элинборг.
— А почему ребра не могли сломаться оттого, что труп лежал в земле? — предположил Сигурд Оли. — Там, под давлением грунта. Плюс изменения температуры — там, переходы через ноль или в этом роде. Я говорил с твоим знакомым геологом, и он что-то такое про это рассказывал.
— Ну не может быть, чтобы тело оказалось в земле просто так, обязательно должен быть какой-то акт насилия. Разве это не самоочевидно? — сказала Элинборг и посмотрела на Эрленда; босс явно думал о чем-то своем. — Эрленд? — повторила она. — Разве не так?
— Разумеется. Но только в том случае, если это убийство, — очнулся Эрленд.
— Что значит «если»? — удивился Сигурд Оли.
— У нас никаких доказательств на сей счет, — сказал Эрленд. — Может запросто выясниться, что это старинное захоронение — допустим, какая-то семья выкупила этот участок под кладбище, но официальных похорон не проводила. Может, это какой-то старый хрен, который вдруг взял и отдал концы прямо там, на месте, и товарищи его тут же закопали, чтобы не откладывать дело в долгий ящик. Может, он там пролежал пятьдесят лет, а может, и сто. Нам пока решительно не за что зацепиться. Поэтому давайте не будем просто так гадать.
— Разве не полагается хоронить людей в освященной земле? — спросил Сигурд Оли.
— Насколько я понимаю, закопать можно кого угодно где угодно, хоть на лужайке перед домом, — отозвался Эрленд, — лишь бы хозяин земельного участка был не против.
— Ну а что с торчащей из земли рукой? — не унималась Элинборг. — Разве это не знак насильственной смерти?
— Тут я соглашусь, — сказал Эрленд. — Точнее, я полагаю, что там что-то такое случилось. И это событие было тщательно скрыто. Тот, кто закопал нашего жмурика, сделал это для того, чтобы его никогда не нашли. Но на беду, Рейкьявик разросся так, что жмурик отыскался. Поэтому нам надо выяснить, что же это было за событие.
— Если он, то есть наш жмурик, — принялся рассуждать Сигурд Оли, — Жмурик тысячелетия, если его убили столько лет назад, то разве из этого не следует, что его убийца тоже давно умер — от старости, я хочу сказать? А если убийца еще жив, то речь идет о каком-то старом-престаром пердуне, из которого песок сыплется, он одной ногой в могиле, и зачем в таком случае нам его отыскивать? По-моему, надо сжалиться над стариком и оставить его в покое. Да и все, кого это дело касалось, тоже давно должны были отправиться в мир иной, так что даже если мы поймем, что случилось, доказательств у нас не будет. А раз так…
— К чему ты клонишь?
— По-моему, следует прежде задуматься, а стоит ли вообще тратить усилия на расследование этого дела? На какой результат мы можем рассчитывать?
— Ты что, предлагаешь просто закрыть на это глаза? — спросил Эрленд.
Сигурд Оли пожал плечами, мол, мне-то решительно все равно.
— Убийство, понимаешь ли, есть убийство, — отрезал Эрленд. — У него нет срока давности. И если жмурика убили, то мы обязаны разобраться, как и что произошло, кто был убит, за что, при каких обстоятельствах и кто, собственно, убийца. На мой взгляд, к этому делу нужно подходить так же, как к любому другому. Расследование есть расследование. Так что, коллеги, принимаемся за работу. Ищем улики. Разговариваем с людьми. Мало-помалу, глядишь, и распутаем этот клубок.
Эрленд встал.
— Нам нужно найти какую-нибудь зацепку, — сказал он. — Давайте сначала поговорим с владельцами летних домиков, а если удастся, то и с их мамами и бабушками.
Эрленд со значением посмотрел на Элинборг и продолжил:
— Выясним, не было ли дома рядом с кустами. В общем, к делу.
Погрузившись в собственные мысли, он попрощался и вышел в коридор. Элинборг и Сигурд Оли переглянулись, Сигурд Оли кивнул в сторону двери. Элинборг встала и догнала босса.
— Эрленд, — позвала она.
Босс остановился:
— Да, что такое?
— Как дела у Евы Линд? — нерешительно спросила Элинборг.
Эрленд вздохнул, но не ответил.
— В отделении все и так уже всё знают. Что с ней было. Ужасные новости, просто ужасные. Если мы можем тебе чем-нибудь помочь, я или Сигурд Оли, ты просто скажи.
— Да чем тут поможешь, — обреченно ответил Эрленд. — Она лежит там в палате, и сделать ничего нельзя.
Стоит, не уходит.
— Я, пока искал ее, прошел через этот ее мир, в котором она живет. Насквозь его весь пробежал. Мне это, конечно, не впервой, мне и раньше приходилось ее искать на тех же улицах, в тех же местах, в тех же домах, и все же, оказалось, я совершенно не готов все это лицезреть. Не готов крупным планом видеть эту ее жизнь, понимать, что и как она с собой творит, как убивает, уничтожает себя. Я видел людей, с которыми она на короткой ноге, людей, к которым она обращается за помощью, за теплом, за милосердием, людей, на которых она работает. И что это за работа!
Замолчал.
— Да, все это ужасно. Но это не самое плохое, — продолжил он решительно. — Все эти трущобы, все эти мелкие воришки, все эти наркодилеры — не самое плохое. Права ее мать, ох как права, есть кое-кто похуже.
Эрленд заглянул Элинборг в глаза:
— И этот кто-то — я. Я, и никто другой. Потому что они на меня рассчитывали. А я их предал.
Эрленд вернулся домой и устало плюхнулся в кресло. Позвонил в больницу, там сказали, что состояние Евы Линд стабильное. Если что-то изменится, ему сразу же позвонят. Он поблагодарил врача и повесил трубку. Сидел и смотрел прямо перед собой, погрузившись в раздумья. Думал о Еве Линд в палате интенсивной терапии, о своей бывшей, о ненависти к нему, которой до сих пор наполнена ее жизнь, о сыне, с которым выходил на связь, только когда что-то случалось.
Думал и об абсолютной, невыносимой тишине, которая составляла его жизнь. Что у него есть? Одно только одиночество, куда ни кинь. Бесцветные дни мертвым грузом висят на шее, и чем дальше, тем их больше, и веревка, на которой они подвешены, затягивается все туже, он едва может дышать.
А там он заснул, и во сне ему привиделась юность, когда жизнь была беззаботной и после каждой зимы, после долгих темных месяцев, наступало светлое лето, когда бояться нечего и беспокоиться не о чем. В те времена он был счастлив, и когда ему в нынешней жизни удавалось словно бы коснуться тех дней, его окутывал покой. И казалось ему, что все не так уж плохо.
Случалось такое, впрочем, очень и очень нечасто. И только если удавалось не вспомнить о том, как выскользнула рука.
Эрленд дернулся и проснулся — оказывается, уже какое-то время трезвонит мобильный, а с ним и домашний (одно из немногих технических устройств в его квартире) на потертом столе.
— Ты был прав, — сказала Элинборг, услышав его голос. — Ой, прости, я тебя разбудила? Ведь всего десять вечера.
Извиняется.
— Чего? Кто там прав? — переспросил Эрленд, не до конца проснувшись.
— Там был дом, у кустов.
— Каких еще кустов?
— Ну, смородиновых. Я про смородину на Ямном пригорке. Там в сороковые был дом, его снесли в восьмидесятом. Я попросила архивистов из мэрии позвонить мне, если они что-то найдут, ну так они, представляешь, весь вечер рылись у себя в архиве и таки нашли этот дом.
