– Что? – спросил Гущин.
– Они сами так его называли. Братья Хапиловы, владельцы. Ну и прижилось с тех пор. Настоящий замок, честное слово! Само строение в три этажа, а по углам – пяти-этажные башни. Только это строение сейчас…
Он не договорил, его прервали. У Гущина затрезвонил мобильный. Гущин включил громкую связь.
– Федор Матвеевич, – раздался голос одного из оперативников, – мы на конюшнях, разговариваем с персоналом. Мне свидетель только что сообщил, что его знакомая, работающая сиделкой в кирпичном коттедже поместья Хапиловых, вчера рассказала о скандале, происшедшем накануне в доме, – ее хозяйка, Хапилова Лаура Григорьевна, выгнала свою горничную по имени Наташа. Фамилии наш свидетель не знает, но знает, что эта Наташа молодая, не больше двадцати пяти лет, и порой он видел ее в розовом – то ли в куртке, то ли в ветровке. У вас там фотоснимки трупа есть? Кто-нибудь на мобильный фотографировал? Скиньте мне сейчас по электронке, чтобы назад с конюшен к воде не мотаться. Я предъявлю на опознание.
Гущин потряс головой, словно это не опер вещал ему в ухо, а назойливый овод жужжал.
– Снимки на мобильный по электронке? – произнес он хрипло. – А я… это ж эксперты….
Катя достала свой мобильный, открыла снимки. Она-то фотографировала сама. Протянула руку, прося у Гущина его телефон, чтобы пообщаться с оперативником.
Узнала у него адрес почты, через секунду снимки полетели, полетели.
Гущин вздохнул – охо-хо, хотел было насупиться, но потом Кате улыбнулся.
– Я мало что понял, – признался он. – Что еще за Лаура Хапилова?
– Старуха из коттеджа, – сказал истринский сотрудник. – Дело в том, что в замке никто не живет вот уже восемь лет. Братья Хапиловы – они оба в Роснефти, строили для себя здесь этакое родовое гнездо. А потом жестоко друг с другом поссорились. И вот уже восемь лет делят замок, скандалят, кому платить за содержание. А мать их Лаура Григорьевна, ей семьдесят девять лет, и в лучшие времена с ними обоими и их женами и любовницами не ладила. Она потребовала построить ей на территории поместья отдельный дом. Это кирпичный коттедж, там она и живет – прежде только с прислугой, а теперь и с сиделками. Старуха спятила. Неудивительно, что она горничную прогнала. Скорее всего, наша убитая и есть эта самая горничная Наташа.
– Что, мать магнатов Хапиловых погналась за горничной и задушила ее шарфом? – спросила Катя.
– Она сумасшедшая, как я слышал, – сообщил истринский сотрудник. – Злая, как черт.
– Поедемте, побеседуем со старушкой, – решил Гущин.
Он, видно, алкал в душе каких-то активных действий. И грустил, что вот он такой отсталый, не снимает трупы на мобилу и не может, как его более молодые коллеги, мигом скинуть их по электронке.
По мобильному Гущин умел только звонить. Даже sms не любил ни читать, ни тем более рассылать.
Они сели втроем в машину Гущина и поехали мимо лугов и рощи. Истринский сотрудник показывал, куда направляться. И через десять минут Катя увидела «замок Отранто».
Он был огромен и пуст, имел вид нежилой. Круглые башни выглядели нелепо. Однако территория и подъездная аллея были тщательно убраны. Метрах в трехстах от замка среди деревьев стоял массивный двухэтажный кирпичный коттедж.
Он выглядел тихим, возможно, хозяйка его Лаура Григорьевна все еще спала. Гущин и Катя вышли из машины и направились к подъезду. Позвонили в звонок.
Никто не ответил. Они позвонили снова. Вдруг наверху хлопнула рама. За дверью послышались шаги, женский голос спросил: кто там?
Гущин солидно ответил: «Полиция! Извините за беспокойство, нам необходимо переговорить с хозяйкой».
И тут наверху снова хлопнула рама и скрипучий визгливый голос приказал:
– Не сметь открывать!
– Лаура Григорьевна, – крикнула Катя, – мы из полиции Московской области, по поводу вашей помощницы по хозяйству…
– Не сметь открывать! – Одно из французских окон на втором этаже – окно-балкон – распахнулось, и из него показалась пожилая женщина – смуглая, с растрепавшимися черными как смоль волосами и сморщенным как печеное яблоко лицом. Непонятно, что на ней было надето. Катя пригляделась – ба, да это атласное кремовое одеяло, в которое она куталась! Старуха увидела их и воинственно погрозила кулаком.
– Вон пошли! Пошли все вон! – заорала она. – Вон отсюда!
– Полиция, откройте! – уже громче произнес Гущин.
– Вон пошли, мерзавцы! – орала старуха. – Вон отсюда!!
– Извините, Лаура Григорьевна открывать вам дверь не разрешает, – раздался в переговорнике у двери женский голос. – Извините, у нас проблемы со здоровьем. Мы не можем сейчас… Мареванна, да успокойте же ее наконец! Сделайте ей укол!
– Вон пошли! – не унималась старуха.
Гущин повернул к машине.
– Да я сейчас велю тебя зарезать моим слугам, – продекламировал он.
– Что это вы вдруг, Федор Матвеевич? – Катя созерцала французское окно и бесноватую мать «из Роснефти».
– Пушкин, – хмыкнул Гущин. – И у него Лаура – и тут Лаура.
– Тогда вы статуя Командора, а я Лепорелло.
– Все опишешь, что мы тут нароем, со всеми подробностями, – Гущин нацелил палец на Катю. – Пусть читают, как живут в деревне Топь.
И тут у него снова ожил мобильный.
– Я показал конюху фотографию потерпевшей. Он сказал – вроде это не та Наташа-горничная, – сообщил оперативник. – Мы едем к охранникам, снова посмотрим пленки, может, эта горничная тогда после увольнения покинула территорию.
– Кто владеет четвертым домом? – спросил Гущин истринского сотрудника, когда они ехали назад к месту обнаружения тела.
– Я думал, вы и сами это знаете, Федор Матвеевич, – ответил тот. – Весь Интернет полон снимков. Все в курсе, что в деревне Топь живет Феликс Санин.
– И он что, тоже сейчас за границей? – буркнул Гущин.
– Как раз нет. Он и его семья и обслуга живут здесь. Его дом – на берегу водохранилища.
27 мая
– Ваше участие в праймериз нецелесообразно. Контрпродуктивно. Вы, конечно, вольны поступать как вам хочется, но на партийную поддержку с нашей стороны не рассчитывайте.
Человек с усталым строгим лицом занимал огромный кабинет в Таврическом дворце, когда приезжал из Москвы в Санкт-Петербург. Мимо этого кабинета все ходили тихонько. Вот так же тихонько, скромненько вошел сюда Артемий Клинопопов после заседания Парламентской ассамблеи, в которой он, впрочем, никакого участия не принимал.
– Этот город полон греха. И я чувствую в себе силы… потенциал для борьбы и…
– Слушайте, только давайте не будем это, а? Не заводите свою шарманку. – Строгое усталое лицо сморщилось, словно от зубной боли. – Мы с вами не на митинге, и я не ваш электорат.
Артемий Клинопопов сразу вспотел и поник. Его отчитывали на ковре кабинета Таврического дворца. И он, как всегда в такие горькие минуты, отрешился от настоящего. Хотел было помолиться в душе. Но вместо этого внезапно накатили на него воспоминания детства, тягостные воспоминания, причинявшие душевную боль.
Ему восемь лет, и он во втором классе. Урок пения только что закончился. Они звонко пели хором: «В траве сидел кузнечик… зелененький он был». Его мать – учительница пения – одновременно подыгрывала на стареньком классном пианино и дирижировала хором. А они пели: «Но вот пришла лягушка, прожорливое брюшко». Артемий… Артюша, как звала его мать, пел громче всех, у него совсем не было музыкального слуха. Середина семидесятых годов – вот когда это было. Тогда они, школьники, еще носили серую форму скучного такого, немаркого мышиного цвета.
Спели, похватали ранцы, когда прозвенел звонок, и веселой стайкой устремились к дверям. Артемий Клинопопов шмыгнул мимо матери в коридор, в туалет. У матери по расписанию еще один урок пения, в четвертом классе. А это значит, надо терпеливо ждать.
Он уже мыл маленькие исцарапанные руки под краном (мать приучила его к чистоте), когда в туалет вошли трое семиклассников. Узрели Артюшу, и толстый по прозвищу Чуча сказал:
– А, Клинопопый! Что, обкакался?
Артюша попытался «вышмыгнуть» из туалета вон. Но семиклассники преградили ему путь.
– Что хочешь – попу клином или клин в попу? – спросил Чуча, как спрашивал, бывало, частенько.
– Отстаньте от меня.
– Чего?
– Отвяжитесь.
– А пить из толчка не пробовал, Клинопопый?
Чуча схватил его за шею железной хваткой, остальные за руки. Они, гогоча, потащили его в кабинку.
– Ваши идеи и предложения слишком радикальны. Порой они параноидальны, – чеканило усталое строгое лицо за столом кабинета Таврического дворца. – Вы как-нибудь сами перечитайте список законодательных инициатив, кляуз и петиций, поданных вами за последние годы. Вы в этом году в одну лишь прокуратуру с жалобами обращались четыреста тридцать раз! В году дней всего триста шестьдесят пять! Им что, в прокуратуре, больше заниматься ничем не надо, кроме как отвечать на ваши письменные измышления?
