Он полез в карман и достал конверт с запиской, полученной в последний день следствия.
— Потому что после того, как я закрыл дело, мне прислали вот эту бумажку.
Он протянул конверт Светлане.
— После?
Она взяла его, вернее, протянула руку, но смотрела прямо в лицо Мазину, и ему пришлось вложить конверт в протянутую руку.
Светлана открыла конверт, достала бумажку и рассматривала ее долго, как бы не понимая, о чем идет речь, а может быть, обдумывая, что сказать.
Он ждал. Наконец она пожала плечами:
— Вы же следователь, вам должно быть виднее.
— Судя по записке, в тот вечер с Тихомировым произошло нечто необычное, и, возможно, это оказалось причиной или как-то повлияло на его смерть.
— Значит, все-таки…
— Пока ничего не значит, фактов нет.
Мазин забрал из ее рук конверт и записку, вложил записку в конверт и не спеша спрятал. Молча. Потом опять глянул на Светлану. Спокойствия и уверенности стало меньше. Она перебирала пальцами край юбки, не зная, видимо, что сказать, а Мазин все молчал и ждал. Он хотел услышать, что скажет она сама, без его подсказки. Это было очень важно, и он ждал.
— Что же вы… Что вы хотите от меня?
Мазин вздохнул. Пожалуй, можно было не сомневаться, что он услышит именно эти слова.
— Дело в том, что записка вызывает очень много вопросов, но прежде всего хотелось бы ответить на два. Кто такой И.? И кто мог переслать записку мне?
— Разве вы не знаете, кто ее переслал?
— Нет, — ответил Мазин и сам подивился уверенности своего голоса. Вы же видели, что на конверте нет обратного адреса.
— Да, правильно.
— Возможно, этот человек хотел помочь следствию, а может быть, ему хотелось просто навредить И.
— Почему ж он не назвал его?
— Наверно, опасался раскрыть себя такими подробностями. Кроме того, мне кажется, что с этим человеком нам приходилось встречаться в ходе следствия и он не хотел демонстрировать свой почерк.
— Но зачем вы говорите все это мне?
— Вы были очень близки с Тихомировым. Может быть, вы подскажете, кто такой И.?
— Откуда мне знать?
Это было сказано слишком быстро.
— Не торопитесь.
— Я ничем не могу помочь вам.
— Хотя и знаете по меньшей мере двух И.?
— Двух?
— Да. Инну Кротову и Игоря Рождественского.
— Но вы же их тоже знаете?
— Меньше, чем вы.
— Нет. Я их не знала и знать не хочу. Кроме вреда, они ничего не принесли ни мне, ни Антону.
— Тем более, вы должны быть заинтересованы в раскрытии истины.
Мазин шагнул на другую половину комнаты и подошел к нише в стене, задернутой белой чистой шторкой. Она была приоткрыта. В нише на подставочке, покрытой вышитым полотенцем, стояла икона без рамки. На потемневшей доске печальная женщина прижимала к себе младенца со взрослыми усталыми глазами. Под иконой лежал пучок высохших вербовых веток.
Светлана наблюдала за ним с тахты.
— Это теткино. Она, сами понимаете, женщина старая.
— Понимаю. Так что вы думаете, могла написать эту записку Инна Кротова? — спросил он, все еще разглядывая грустную мать с младенцем.
— Почему именно Кротова?
— Потому что с Рождественским они провели вместе почти весь день, и у него не было необходимости предупреждать таким образом Тихомирова, если б он и захотел с ним неожиданно поговорить. Остается Кротова.
Мазин услышал сухое:
— Могла.
Он обернулся:
— Зачем?
— Думаете, она простила его?
— Откуда мне знать.
— Я уверена, что нет.
— Чего же она добивалась?
— Хотела повредить ему. Может, надеялась, что он вернется.
— Вряд ли. В записке написано: "Речь идет не обо мне". Значит, если писала и Кротова, то дело не в ней.
— Вы просто не знаете женщин!
Мазин улыбнулся:
— А кто их знает? Знают они себя сами? Например, вы?
— Я знаю.
— Предположим. Итак, вы считаете, что записку могла написать Кротова и побудило ее неприязненное отношение к Тихомирову.
— Да.
— Однако вы говорите уверенно, а вначале будто сомневались?
— Вы меня убедили.
Мазин уловил враждебность.
— Извините, — уклонился он, — иногда это бывает. Но вы не казались мне человеком, легко поддающимся внушению.
— Интересно, какой я вам казалась?
Сказано было с вызовом, и теперь его стоило принять.
— Так как мы беседуем неофициально, я не скрою. Вы показались мне спокойной, уравновешенной, человеком, который стойко переносит несчастья и делает то, что хочет сделать. Так мне показалось вначале.
Слово "вначале" он выделил, и она это заметила:
— Вначале? А теперь?
"Пожалуй, это не совсем честно. Черт с младенцем! Но с младенцем ли? Ладно, выпалим из пушек по воробьям".
— Видите ли, Светлана, я занимаюсь своим делом — а это одновременно и хобби — не первый день. И не первый год. И, увы, приходится сознаваться, даже не первый десяток лет. За эти годы у меня накопился опыт, навыки. Поэтому я, к сожалению, редко ошибаюсь. Говорю — к сожалению — потому что раньше, когда ошибки бывали, жилось веселее. Но это лирическое отступление или, если хотите, следовательский прием, чтобы отвлечь вас от главного. Иногда мы так поступаем. — Он с удовольствием наблюдал, как она старается определить, где кончаются шутки в его словах. — Иногда. Но не сейчас. Сейчас я хочу сказать, что уже давно не ошибался на все сто процентов. Поэтому пересматривать полностью свое мнение о вас я не собираюсь. Я сказал, что вы делаете то, что находите нужным, и это, по-моему, верно. Хотя здесь я и расхожусь с Игорем Рождественским, который относит вас к категории людей, не знающих, что творят.
— А ему-то какое до меня дело?
— Никакого. Просто к слову пришлось. А о чем я, собственно, говорил?
— О моем характере.
— Да, именно. Впрочем, не совсем. Скорее о том, какой я вас представлял. Так вот, некоторые свои взгляды мне пришлось пересмотреть.
— Какие же именно?
— Я считал вас более искренней.
Теперь она сидела не кокетливо, поджав ноги, а очень прямо. Мазин же снова уселся на стул, свободно, тяжеловато, откинувшись на закругленную спинку.
— По-вашему, я вру?
— Ну, таких слов мне не хотелось бы употреблять.
— Лучше говорить откровенно. Вы ж не на свидание сюда пришли.
Он засмеялся:
— Мне казалось, что на свиданиях люди бывают откровенны.
— Вы все время шутите.
— Немножко.
— Так почему вы думаете, что я вру?
— Нет, в такой форме говорить я отказываюсь.
— Ну говорите, как вам нравится.
— Спасибо! У меня есть некоторые основания полагать, что вы все-таки виделись с Тихомировым после защиты.
— Почему?
— Вы сказали, что он звонил вам из ресторана и приглашал приехать к нему. Так?
— Да, так.
— Но вы отказались?
— Отказалась.
— И больше он вас не увидел?
Мазину показалось, что она заколебалась, прежде чем ответить, но ответ прозвучал твердо:
— Нет, не видел. Он меня не видел.
— Однако после звонка вы ушли из общежития.
— Почему вы так думаете?
Он решил сказать правду:
— Вахтерша сообщила.
— Эта сплетница?
— Хотите сказать, что ей нельзя верить?
— Поостереглась бы.
— Я бы тоже, наверно. Но она не одна вами интересовалась в тот вечер.
— Кто же еще, если не секрет?
— Скажу, хотя меня и просили не говорить. Олег. Тот самый парень, которому вы перестали писать. Как видите, он не утешился.
— Жаль.
Светлана смотрела зло.
— Конечно, жаль парня.
— Что же вы от него узнали?
— С ним я пока не разговаривал. Просто знаю, что он приходил. Они поднялись к вам вместе с вахтершей, но вас не было.
— И вы решили, что я поехала к Антону?
— Это одно из предположений. Вы могли пойти за хлебом, например, в дежурный магазин. Или отправиться к тетке. Или просто не открыть дверь, на худой конец. Что вам больше нравится?
— Мне не нравится, что вы со мной разговариваете, как с преступницей. Вы не имеете права!
— Конечно, не имею.
Она замолчала. Она никак не могла его понять.
— Но знаете, это как самонастройка в телевизоре. Получается механически. Не веришь человеку — и появляется определенный тон.
Мазин говорил доверительно, как будто делился чем-то, не имеющим никакого отношения к происходящему.
— В чем же вы мне не верите? — повторила Светлана, раскрыв большие серые глаза с длинными, совсем не подкрашенными ресницами.
— Мне кажется, что вы были ночью у Тихомирова.
— А если я была у тетки?
— Нет, у тетки вас не было.
— А эти сведения откуда?
— Тоже от Олега.
— Вы же его не видели!
— Не видел. Но он говорил об этом вахтерше. Она предположила, что вы отправились сюда. А он ответил, что пришел в общежитие прямо от Екатерины Кондратьевны и вас там нет.
