Борис Евгеньевич был очень интеллигентным, по крайней мере, пока не стал одним из самых влиятельных и богатых людей в городе.
– Саша, вы уже догадались?
– Нет, – постаралась я защититься от догадки.
– Что ж, тогда я вам скажу… Маша обвинила Бориса Евгеньевича Бермана в педофильше!
Ну, вот – слово произнесено и, как бы мне ни хотелось обратного, может быть правдой.
Я прикрыла глаза.
– Нет…
– Да, Саша! К нам обращались четыре девочки и два мальчика. Все шестеро были его пациентами. У всех на теле были синяки и следы насилия!
– Но он не мог!
– Саша, вы хотите найти убийцу Марии?
Она смотрела на меня внимательно, и в глубине ее глаз уже появились первые ростки презрения.
– Что ж, значит, вы тоже не можете поверить в то, что респектабельность и положение в обществе неплохо совмещаются с пороками?
– В это я верю. Но в то, что Борис Евгеньевич…
– Ладно, – смягчилась она. – Давайте начнем сначала. Может быть, тогда нам будет легче понять друг друга. С самого начала, как я познакомилась с Машей Тумановской… А уж потом, когда наша история дойдет до появления господина Бермана, мы с вами подумаем, может ли этот человек быть убийцей. Потому что пока мне кажется, что мы говорим о разных людях, Сашенька!
– Впрочем, все люди противоречивы… Кстати, Марии это касается в полной мере. Она была крайне противоречивой натурой. Иногда я совершенно не могла понять, чего она хочет от жизни. И кто она на самом деле – ангел? Или демон? Порой она была похожа на святую Терезу, а иногда в ней просыпался… Ох, как бы это выразить? Не дьявол, нет. Скорее маленький испорченный ребенок, который ужасно хочет натворить побольше мелких пакостей, и прежде всего – самому себе. Вы, кстати, в курсе, что она в последнее время вдруг сдружилась со своей более чем странной соседкой?
– Да, – кивнула я.
– Сейчас я вам кое-что покажу, чтобы вы поняли, как я отношусь к этой дружбе.
Она поднялась и подошла к журнальному столику в углу, где лежала кипа газет. Порывшись в них, она сказала:
– Ага, вот она…
Положив передо мной газету объявлений, она ткнула своим наманикюренным пальчиком в одно из объявлений.
– Видите?
Я всмотрелась в маленькие белые буквы на черном фоне и прочла:
«Православная целительница Ольга. Привороты, снятие кармы, исправление жизненного пути. Эгильот».
– А что такое эгильот? – поинтересовалась я. – Похоже на «гильотину». Голову, что ли, отрубают?
– Понятия не имею, что это такое, – пожала плечами Аня. – Кажется, какой-то магический приворот.
– А какого черта тогда она прикинулась православной? – поинтересовалась я.
– Это уж вы у нее спросите, – устало отмахнулась Аня. – Тут таких, видите, сколько? Целая страница, и одна физиономия безумнее другой. Поэтому мне как-то странно было, что наша Мария вдруг начала дружить с одной из «паноптикума». Тем более что я-то эту дамочку уже встречала на своем жизненном пути, и мне показалось, что из нее плещет какая-то смурная гадость… Но вы детектив, и я не имею права влиять на вашу объективность. Думаю, вы с ней сами должны встретиться. Она же единственный свидетель?
– Говорят, – согласилась я. – На слепую и глухую бабульку трудно рассчитывать?
– Так вот, когда мы с Машей познакомились, она была очень славная. Ясная какая-то и очень добрая. Работа у нас тут не из легких, – сами понимаете, плюс еще и постоянные угрозы… Нам угрожают все, кому не лень. Иногда у меня вообще создается ощущение, что мы просто располагаем к угрозам. Маша держалась стойко. Буду честной – иногда мне хотелось отсюда уйти. Когда один папаша, у которого наш адвокат пытался отсудить родительские права, встретил меня вечером и поставил несколько хороших синяков, я чуть не ушла с работы. А Маша совершенно спокойно сказала: ну, вот, Анька, теперь у нас точно есть возможность добиться желаемого результата! То есть она ничего страшного не видела в том, что ей угрожали. Что ее гораздо чаще, чем меня, встречали в темном подъезде. Что однажды ей пришлось одной держать оборону этого вот здания. Кстати, она всегда выигрывала, представляете? Только с Берманом ей это не удалось. И с этими двумя – Саввиным и Багдасаровым…
Она снова потянулась к сигарете и, закурив, посмотрела в окно, где яркое синее солнце пыталось доказать нам, что в этой жизни нет места никакому мраку.
Нет места, например, «эгильотам» госпожи Аббасовой. И нет места топору, обрушившемуся на Машину светлую голову.
И «боли, которой не видел свет», которая плывет из глаз Игоря Воронцова.
Но солнце, увы, ошибалось. Все это было – и оставлять это так я не хотела.
* * *
– Знаете, как странно все получилось? Сначала мы как бы пребывали в эйфории – вот, смотрите, мы победили! Мы построили этот дом, мы выстояли перед криками и воплями – «проклятые феминистки!». Нашими противницами зачастую оказывались сами женщины – парадокс заключался в том, что даже те, которые к нам обращались за помощью, нередко потом забирали свои заявления, потому что это для них нормально! Это мы с Машкой были ненормальными, а муж… «Бьет, – значит, любит». «Насилует? Что вы, нет! Просто так получилось – я и сама не знаю, зачем к вам прибежала ночью, в изодранном платье, босая, с синяками!» Дети… Это самое страшное. Наша жизнь превращалась в какое-то безумное сражение с ветряными мельницами, но мы держались. Может быть, по этой причине нам и удалось одержать первую победу.
– По делу Саввина?
– Именно, – улыбнулась Аня. – Саввин был первой ласточкой в череде наших побед. Эти две девицы… Представляете, обе совсем молоденькие. Обе – представительницы той профессии, где привыкаешь к унижению. И обе заявились к нам с горящими от гнева глазами. Не потому, что их ужасно избили, нет – как они нам объяснили, к «этой срани им не привыкать, но эти козлы унизили их достоинство». Представляете, две такие вот воительницы? Они дали все показания, несмотря на то, что тут же автоматически лишались работы. Мы выиграли дело, и обе девочки остались у нас. Что им было еще делать?
– Они у вас работают?
– Да.
– А я с ними могу поговорить?
– Конечно. Если вы считаете это необходимым…
– Наверное, да. Я пока ничего не знаю о роли господина Саввина…
– Ни Лиля, ни Люда его не видят.
– И попыток отомстить девочкам не было?
– Почему? Были, естественно. И неоднократно. Но потом это прекратилось. И вот уже год девочки живут спокойно. Если, конечно, жизнь в наших стенах можно назвать спокойной…
– Маши не было с ними в те моменты, когда на них совершались нападения?
– Нет, – покачала она головой. – У нас неплохая охрана. Обычно наше вмешательство не требуется. Да и девочки сами уже давно прошли курс тренировок по самообороне.
– У вас и это есть? – удивилась я.
– Конечно, – слегка улыбнулась она. – У нас очень хороший тренер. Я вас потом познакомлю. Думаю, вам понравится наша Бася. Она, конечно, грубоватая барышня, но вполне симпатичная. Так на чем мы остановились? Ах да. На первых победах, с которых, как это ни странно, начались и поражения. Потому что Маша начала меняться, и далеко не в лучшую сторону…
* * *
Конечно, существует поговорка – о мертвых либо ничего, либо только хорошее. Я и сама придерживаюсь такого мнения, но если это не касается расследования.
И я могла понять, почему по прелестному Аниному лицу сейчас пробежала тень, а лоб прорезала уродливая морщина.
– Я не знаю, имею ли право это говорить… – призналась она наконец. – Может быть, это только мое субъективное мнение?
– Давайте попробуем, – сказала я. – Если мы не будем нарушать некоторых табу, нам вовеки не добраться до истины. Вам ведь этого хочется?
– О да, – выдохнула она. – Мне очень этого хочется!
– Тогда давайте говорить все. Маша вас поймет.
– Мы были с ней в последнее время если не в ссоре, то в весьма прохладных отношениях, – тихо сказала Аня. – Может быть, поэтому Маше и понадобилась новая подруга, которую она нашла в лице этой жуткой Оли? Ведь должен же быть рядом кто-то, кому можно доверить свои самые сокровенные секреты! А я не хотела с ней разговаривать, она стала для меня персоной нон грата! Ну, ладно… Я начинаю горячиться, а горячность – плохой советчик…
– Из-за чего вы поругались?
– Я бы не называла это так. Просто Маша вдруг превратилась в Нарцисса, потерявшего невинность. Как я когда-то очень давно прочитала в одной книжке». Нарцисс плакал, глядя на свое отражение». – «О чем ты плачешь?» – спросил его друг. «Я плачу потому, что мое лицо изменилось». – «Ты постарел?». – «Нет. Я потерял невинность. Я так долго смотрел на себя в воде, что лишился своей невинности». Так вот, лицо Маши тоже изменилось, и она плакала глубоко в душе, пытаясь вернуться, но у нее не хватало сил. Невинность ведь уже была потеряна ею раз и навсегда.
