Затем случилось неизбежное. Зарядили дожди. Денег не было вовсе. Он рискнул повторить пройденное: взломал первый попавшийся «комок», но не успел даже наесться вдоволь – схватили. Второй срок оказался еще ужаснее. Его сразу опустили, и каждый день он терпел невыносимые издевательства. Пытался повеситься, но его вынули из петли. В конце концов, он смирился со своей участью и, выйдя на волю, отправился по адресу, который дал один из заключенных, – в тайный бордель на окраине города. Здесь начался новый этап его жизни.
Пан откровенно презирал приятеля, считая себя неизмеримо выше этого ничтожества – хотя бы потому, что, в отличие от Скунса, имел нормальную сексуальную ориентацию. И Скунс, унижаемый всеми, не имевший уже ни капли гордости, принимал это пренебрежение как должное.
Почувствовав около месяца назад недомогание, Пан, кашляя, сказал матери сквозь зубы:
– Что-то мне плоховато.
– Сыночек, у тебя что-то болит? – всполошилась мать.
– Закудахтала, курица. Ну, горло болит. И вроде как температура.
Мать уложила его в постель и вызвала врача. Явилась тучная докторша из районной поликлиники, осмотрела зев, прописала лекарства от ангины. Через какое-то время вроде бы отпустило, но ощущение болезни осталось, точно он горел изнутри. Начались головные боли, появилась стариковская отдышка. Как-то Пан обмолвился о своей странной хвори Скунсу.
Порасспросив о симптомах, маленький хилый Скунс сказал с обычной приниженной улыбочкой:
– Я, конечно, не врач, но мне рассказывал… так, один знакомый… – Он покраснел, точно засветившись изнутри: речь шла об одном из его клиентов. И робко, испуганно глядя на Пана блестящими глазками пойманного зверька, пролепетал: – Тебе бы на СПИД провериться. Если хочешь, я разузнаю, куда сходить надо.
– Ты что, охренел? – Пан помертвел от испуга. – Какой еще СПИД?
Но непонятная болезнь прогрессировала. Пан уже с трудом поворачивал шею, точно кто-то невидимый сдавливал ее, сковывая мышцы. Преодолевая отвращение и страх, Пан попросил у Скунса адрес. Сдал анализы, узнал, что болен, и впал в прострацию. Ему мягко объясняли, что теперь он находится в особой группе и может вступать в половой контакт только с носителями той же болезни… А он, ничего не соображая, только качал коротко остриженной плоской головой.
Потом целый день бесцельно шатался по центру города, заполненному народом, в основном, пацанами и девчонками. И маниакально думал и думал только об одном: заразила его самая первая проститутка. Он тогда попытался воспользоваться презервативом, но она засмеялась, падла: «Маленький, кто же с резинкой трахается? Это все равно что целоваться в противогазе». А он, пятнадцатилетний подросток, постеснялся настоять на своем… Тварь! Если б она снова попалась ему, придушил бы на месте!..
Он брел как во сне, разговаривая сам с собой. Потом сел на скамейку и застыл, не двигаясь. Вернулся домой ночью.
– Где же ты был? – всплеснула руками мать. – Я так волновалась!
Не отвечая, ударил ее ногой в живот, потом принялся таскать за волосы. Она дико визжала, кричала: «За что?» – «За то, что родила, сука!» – в ярости орал он. Натешившись, заперся в своей комнате и улегся на кровать. Мыслей не было, он вообще не любил да и не мог долго сосредоточенно размышлять. Включил на полную мощь музыкальный центр, и развеселая приторная попса понесла его за пределы бытия.
Матери о болезни не сообщил – все равно не вылечить, на свое будущее махнул рукой: он всегда существовал по инерции, как животное, не слишком заморачиваясь мыслями о завтрашнем дне. Но теперь у него появились повод и возможность отомстить миру за все перенесенные обиды.
Например, заразить продажных девок – рассчитаться за ту, первую свою проститутку. Вот только вряд ли это у него получится. Они профессионалки и строго следят за тем, чтобы клиент использовал презерватив. Тогда он стал искать жертв среди дискотечных «телок» – и почти сразу наткнулся на Белку и Стрелку.
Перед тем как лечь с Белкой в постель, Пан, насколько сумел, попытался изобразить страстную влюбленность. И не привыкшая к такому обращению Белка сразу разомлела. И не потребовала, чтобы он предохранялся, что с ней случилось впервые. А романтичная Стрелка, которая в распаленных вином и пивом мечтах уже примеряла подвенечное платье в окружении завидующих подруг, вообще напрочь забыла о контрацепции.
Но этого Пану было недостаточно. Он позвонил Белке и Стрелке, чтобы полностью насладиться триумфом. В этот день он был счастлив и впервые за долгие годы разговаривал с матерью почти без злобы, приведя ее в состояние блаженства.
* * *
– Вам бы, Василий Степаныч, в дом престарелых перебраться. Не могу ж я каждый день вас навещать. – Пухлыми веснушчатыми руками Людмила ловко делает старику укол.
Василий Степанович, кряхтя, поднимается с дивана, долго возится, застегивая брюки.
– Спасибо, Людочка, – в его голосе звучат заискивающие нотки. – Ты и продукты принесешь, и пол помоешь. Даже вон укольчик поставила, хотя тебе по должности вроде не положено. Ангел ты мой хранитель. А в дом престарелых меня калачом не заманишь. Скучно там. Старики да старухи.
– Так ведь и вы не молоденький. Восемьдесят с гаком, не шутка. Ранены были. Ну годик еще протяните, ну два, ну, дай Бог, три. А потом не сможете себя обслуживать.
– А у меня способ имеется, как в этот чертов дом не пойти, – куражится Василий Степанович. – Вот сдохну, и не возьмете меня. Для нас, стариков, самый что ни на есть распрекрасный выход. Раз – и нету, ищи-свищи.
– Типун вам на язык. Вам еще жить да жить.
– Нет, Людочка. У меня главная мечта была – отпраздновать юбилей Победы. Справил, разутешился напоследок, теперь и помирать можно.
– Никак в толк не возьму, – ворчит Людмила. – Какую-то девчонку у себя приютили, живет у вас задарма, копейки ни за что не платит. Другая бы из благодарности квартиру языком до блеска вылизывала, готовила вам, как в ресторане, а на этой, похоже, где сядешь, там и слезешь. Откуда она вообще взялась?
– Из фирмы какой-то… да я уж и не помню. Пожилым помогает. Пришла, подарки мне принесла, конфеты. Слово за слово, оказалось, приезжая, где-то угол снимает. Я ей сам предложил: поселяйся, место есть. Да и мне приятно, когда рядом девчушечка-тростиночка. Сам вроде моложе становлюсь.
– Влюбились что ли? На молоденьких потянуло? – грозит ему пальцем Людмила, но глаза ее смотрят пристально и недобро. – Выяснили бы лучше, что за фирма такая. Подарки пожилым дает отдел по соцзащите. Ой, боюсь, мошенница эта девчонка, помяните мое слово. Надо бы проверить.
Василий Степанович супится. Девочка, поселившаяся в его квартире, ему по нраву. Зовут ее Галей, а он именует Галчонком. Ему доставляет удовольствие смотреть на нее, тоненькую и светленькую. Вот такая у него была бы сейчас внучка. Не дал Бог детей, не способна была жена родить. Он ее не укорял, не бросил, хотя были женщины, которые норовили его отбить, – после войны мужиков не хватало. Но когда год назад жена умерла, понял, какую промашку совершил, надо было из детдома ребенка взять. Теперь уже поздно. Некому будет продолжить его род на земле.
Закрыв за Людмилой дверь, Василий Степанович в который раз достает семейный альбом, разглядывает выцветшие черно-белые снимки.
Вот его мать, батя и девять братишек и сестренок, он – второй слева, двенадцатилетний пацан. Семья в селе была одной из самых бедных, еле сводили концы с концами, так что вкалывать привык с малолетства.
А здесь ему пятнадцать. Снялся с двумя своими дружками, такими же крепкими хлопцами, чуть постарше его. Летом работали в «Союззолоте», зимой пилили дрова и грузили вагоны.
А это групповое фото выпускников полковой школы сержантов. Тогда он служил на Дальнем Востоке. Ждали нападения японцев, а беда пришла с западной стороны. Сколько раз просил начальство: отпустите на фронт! В 42-м добился. И началась его дорога на Берлин. Служил сапером, который, по присловью, ошибается один раз. Многие его товарищи-корешки подорвались, остались навечно в белорусской, польской, немецкой земле. К нему война оказалась милостива, скоро зажившее ранение и легкая контузия не в счет. Счастливчиком видно родился, везуном.
Он неторопливо рассматривает снимки, в которых спрессовалась вся его жизнь. Это беззвучное странствие по закоулкам памяти прерывает звонок в дверь. Василий Степанович идет отворять.
В квартиру влетает девчонка лет восемнадцати.
– А ну, признавайтесь, чем вы тут без меня занимались? – Она смеется. Зубки мелкие, ровненькие и беленькие.
Старик смотрит на нее с любовной улыбкой. Она кажется ему сгустком солнечного света, легкая, загорелая, в футболочке и обтягивающих стройные ножки джинсиках.
– Ай-ай-ай, опять на улице не были, – укоряет старика Галчонок. – А там такая прелесть! Жарища. Сегодня же самая макушка лета!
– Да как-то все не соберусь, – оправдывается Василий Степанович.
