Все это крутилось у меня в голове, пока такси медленно ползло к Томпсон-стрит.
Барротт сидел на ступенях кирпичного особняка — нелепое зрелище, подумала я, расплачиваясь с водителем. Днем снова потеплело, и он расстегнул пиджак, ослабил узел галстука. Заметив меня, он быстро поднялся, затянул галстук и застегнул пуговицу на пиджаке.
Мы сдержанно поздоровались, и я пригласила его войти. Поворачивая ключ во входной двери, я заметила пару фургонов с надписью «Телевидение», припаркованных перед соседним домом, где живет Лизи Эндрюс — или жила.
Моя студия расположена в задней части дома ми первом этаже, где других квартир нет. Я сняла ее на год в прошлом сентябре, когда начала работать у судьи Хьюота. За прошедшие девять месяцев она с тала для меня прибежищем покоя — не то, что Саттон-плейс, где меня никогда не покидают чувства потери и тревоги.
Мама пришла в ужас от размеров этого жилища. «Каролин, да тебе тут не повернуться», — сокрушалась она. Но я была в восторге от тесноты, которую воспринимала как уютный кокон, значительно способствующий, как мне кажется, моему решительному настрою перейти от состояния хронической печали и тревоги к острому желанию, даже потребности покончить с этим, жить дальше. Благодаря хорошему вкусу мамы я выросла в доме среди красивого убранства, но все равно мне доставляло определенную радость ходить по дешевым распродажам, чтобы обставить свою студию.
В моей просторной спальне на Саттон-плейс нашлось место и для кресел с диванами. На Томпсон-стрит поместился лишь раздвижной диван, снабженный, к счастью, очень удобным матрасом. Пока детектив Барротт проходил за мной в квартиру, я заметила, как он оглядывает комнату с ее черными эмалевыми приставными столиками и ярко-красными современными светильниками, маленьким черным эмалевым кофейным столиком и двумя стульями, обитыми такой же белоснежной тканью, как и диван. Он охватил взглядом и белые стены, и ковер с черно-бело-красным узором.
Узкий кусок жилой комнаты отгорожен под кухню. Простой столик, словно перекочевавший из кафе-мороженого, и два кованых стула с мягкими сиденьями под окном — вот и вся ее обстановка. Но окно широкое, впускает много света, а цветы герани и зеленые растения на подоконнике создают иллюзию палисадника.
Барротт все внимательно осмотрел, потом вежливо отказался от моего предложения выпить воды или кофе и уселся напротив меня. Я удивилась, услышав, что он начал с извинений.
— Мисс Маккензи, — сказал он, — я не сомневаюсь, что вы подумали, будто я не воспринял всерьез вашу тревогу, когда мы с вами разговаривали в понедельник.
Я не стала возражать, промолчала.
— Вчера я начал просматривать дело вашего брата и, признаюсь, не слишком продвинулся. Поступил звонок насчет Лизи Эндрюс, поменявший, разумеется, приоритеты, но потом я понял, что теперь у меня появился еще один шанс поговорить с вами. Как я уже сообщал, мы опрашиваем всех соседей. Вы знакомы с Лизи Эндрюс?
Вопрос меня удивил. Возможно, и не следовало удивляться, но я подумала про себя, что, когда он позвонил мне и попросил о встрече, я бы сразу призналась, что знаю Лизи, если бы так оно и было.
— Нет, я ее не знаю, — сказала я.
— Вы видели ее фотографию по телевизору?
— Да, вчера вечером.
— И у вас не появилось чувство, что лицо знакомое? — настаивал он, словно пытался подловить меня на лжи.
— Нет, хотя, конечно, живя по соседству, я, вероятно, проходила мимо нее на улице. В том доме живет много молодых студенток.
Я понимала, что говорю с раздражением. Я действительно была возмущена. Неужели Барротт предполагает, что я могу быть как-то связана с исчезновением девушки только потому, что у меня пропал брат?
Барротт поджал губы.
— Мисс Маккензи, надеюсь, вы понимаете, что я задаю вам те же самые вопросы, которые мои коллеги задают всем в округе. Но мы уже с вами знакомы, и вы, больше чем кто-либо, понимаете, какую муку сейчас испытывают ее отец и брат, поэтому я надеюсь, что вы каким-то образом можете нам помочь. Вы чрезвычайно привлекательная молодая женщина, а как юрист, вы обучены наблюдательности.— Он слегка наклонился вперед, сцепив руки.— Вам когда-нибудь приходится прогуливаться пешком по этому району ночью, скажем, после ужина, или кино, или, быть может, вы возвращались откуда-то домой перед самым рассветом?
— Иногда, — Я невольно смягчила тон, — Обычно я совершаю пробежку в шесть утра, а если встречаюсь с друзьями вечером, часто возвращаюсь домой одна.
— У вас никогда не бывает чувства, что за вами следят, что кто-то вас преследует?
— Нет, не бывает. С другой стороны, должна сказать, я редко возвращаюсь после полуночи, а в Виллидж это самое оживленное время.
— Понимаю. Но я был бы вам очень благодарен, если бы вы согласились внимательнее присмотреться к окружающим и сообщить нам, если что заметите. Маньяки, как и поджигатели, иногда любят понаблюдать за волнением, которое сами создают. Но это не все. Вы можете помочь нам еще кое в чем. Ваша соседка на втором этаже, миссис Картер, очень вас любит.
— Я ее тоже люблю. У нее сильный артрит, и она боится выходить из дома в плохую погоду, — пояснила я.— Пару раз она падала и сильно ушибалась. Я забегаю к ней, иногда делаю покупки в бакалейном магазине, если ей что-то нужно.— Я откинулась на спинку стула, не понимая, к чему клонит Барротт.
Детектив кивнул.
— Она мне об этом рассказывала. Если честно, пела вам дифирамбы. Но вы знаете, как это случается со стариками. Они боятся навлечь на себя неприятности, если поговорят с полицейским. Моя собственная тетушка такая же. Ни за что не признается, если увидит, как сосед стукнет машину другого соседа. «Это не мое дело», как она выражается.— Барротт задумчиво помолчал.— Я сразу почувствовал, что миссис Картер нервничает в разговоре со мной, — продолжил он.— Но она проговорилась, что любит сидеть у окна. Утверждает, будто не признала Лизи на фотографии, но мне все-таки кажется, что она лукавит. Быть может, дело только в том, что она обратила внимание на Лизи, когда та проходилa мимо, и теперь миссис Картер не хочет быть связанной со следствием. Хотя, наверное, если бы вы попили с ней чайку, она рассказала бы вам больше, чем мне.
— Хорошо, я так и сделаю, — охотно согласилась я.
Миссис Картер, возможно, и стара, но от нее ничего не ускользнет, к тому же она действительно любит посидеть у окна, подумала я. И про своих соседей на трех этажах выше ее она знает всю подноготную. Какая ирония, что мы с Барроттом поменялись ролями, и теперь я буду проводить для него расследование, а не наоборот.
Барротт поднялся, собираясь уходить.
— Спасибо, что позволили зайти к вам, мисс Маккензи. Как вы сами понимаете, сейчас мы круглые сутки работаем над этим делом, но, когда мы его закончим, я сразу намерен вернуться к делу вашего брата и выяснить, не найдутся ли там какие- то новые зацепки.
В понедельник он уже давал мне свою визитку, но, вероятно, подумал, что я тогда же ее порвала (кстати, так и было). Протягивая мне вторую карточку, которую я приняла, он пообещал поддерживать со мной связь. Я проводила его, заперла за ним дверь и только тогда почувствовала слабость в коленях. Что-то в его манере дало мне повод заподозрить, что детектив Рой Барротт был со мной неискренен. Для него я была не просто соседка пропавшей молодой женщины. Он старался найти повод не прерывать со мной контакт. Но почему? Я терялась в догадках.
Лил Крамер нервничала с той минуты, как Каролин Маккензи позвонила в понедельник и попросила о встрече, но в среду, вскоре после ухода девушки, Лил направилась в спальню, легла, закрыла глаза и начала беззвучно плакать.
Она слышала, как Гас попрощался с Говардом, потом прошел в спальню и остановился над ней, нетерпеливо поинтересовавшись, что стряслось. Она моментально открыла глаза.
— Что стряслось? Я отвечу тебе, Гас! В прошлое воскресенье я была на латинской мессе в церкви Святого Франциска Сальского. Я все время хотела пойти, с тех пор как в прошлом году там снова начали проводить утреннюю мессу на латыни. Не забывай, мой отец был католик и время от времени водил меня в церковь, а тогда все мессы служили на латыни.
— Ты не говорила, что была в церкви в воскресенье, — сказал, как отрезал, Гас.
— А с какой стати мне было тебе рассказывать? Ты считаешь бесполезной любую религию, а я не хотела выслушивать твои громогласные обвинения, что все священнослужители — мошенники.
Гас Крамер сменил тон.
— Ладно, ладно. Ты побывала в церкви. Надеюсь, помолилась за меня. Ну и что?
— Там было полно народа. Ты бы глазам своим не поверил. Люди стояли в проходах. Ты слышал, о чем только что рассказывала Каролин Маккензи. Там был Мак! Я знаю, ты бы меня слушать не стал, но во время мессы мне показалось на какую-то секунду, что в толпе мелькнул кто-то знакомый. Хотя, сам знаешь, я слепа как крот, если не захвачу с собой очки, а в тот день я поменяла сумочку и оставила их дома.
