При выезде из Солье на щите было указано, что до Шалона восемьдесят пять километров. Она ехала не спеша. Дорога шла в гору, и без конца петляла. Пожалуй, в темноте этот путь займет у нее не меньше чем полтора часа. Но она стала на поворотах ориентироваться по задним фонарям идущих впереди машин, и дело пошло веселее. И вот как раз в ту минуту, когда она решила не останавливаться больше, ни за что не останавливаться, ее вынудили это сделать. У нее похолодело сердце.
Как раз перед этим на том месте, где шоссе пересекает дорога на Дижон, она увидела на левой обочине, под деревьями, две плотные фигуры жандармов на мотоциклах. Впрочем, она даже не могла бы сказать с уверенностью, была ли на них форма. Но что, если это действительно жандармы и они следят за нею? Когда она отъехала уже наверняка метров на двести, она увидела в зеркало, как один из мотоциклистов круто развернулся и ринулся вслед за нею. Она слышала рев мотора, видела, как все увеличивалась в зеркале его фигура: вот уже отчетливо видны и его шлем и большие защитные очки, и ей казалось, что это какой-то беспощадный робот мчится за ней на своем мотоцикле, робот, а не человек. Дани пыталась успокоить себя: «Нет, не может быть, он никого не преследует, сейчас он обгонит меня и поедет своей дорогой». Мотоцикл с ревущим во всю свою мощь мотором поравнялся с ней, обогнал, и жандарм, обернувшись и подняв руку, притормозил. Она остановилась на обочине метрах в двадцати от него, а он, отведя в сторону мотоцикл, снял перчатки и направился к машине. Освещенный фарами машины, он шел медленно, нарочито медленно, словно хотел доконать ее. Итак, все кончилось, не успев начаться. Исчезновение «тендерберда» обнаружено, все — и ее приметы и ее фамилия известны полиции. И в то же время, хотя до сих пор она ни разу в жизни не разговаривала ни с одним полицейским, если не считать тех случаев, когда в Париже ей нужно было узнать, как пройти на ту или иную улицу, у нее было странное ощущение, что все это уже знакомо ей, словно ее воображение заранее уже подробно нарисовало эту сцену или же она переживала ее вторично.
Поравнявшись с нею, жандарм сперва проводил взглядом с ревом пронесшиеся мимо них в ночи машины, вздохнул, поднял очки на шлем, тяжело облокотился на дверцу и сказал:
— Итак, решили проветриться, мадемуазель Лонго?
Этот жандарм был человеком долга. Звали его Туссен Нарди. У него была жена, трое детей. Он недурно стрелял в тире из пистолета, обожал Наполеона, был обладателем четырехкомнатной квартиры при казарме с горячей водой и мусоропроводом и сберегательной книжки, проявлял необычайное трудолюбие, добывая из книг те знания, которые ему не успели дать в школе, и жил надеждой, что наступит время, когда он станет дедушкой, получит офицерский чин и поселится в каком-нибудь солнечном городке.
Он слыл человеком, которому лучше не наступать на любимую мозоль, но в целом славным малым, если вообще это определение применимо к жандарму. За пятнадцать лет службы ему так и не представилось случая проявить умение стрелять без промаха, если не считать тренировочных мишеней да глиняных трубок на ярмарках. Это его радовало. Он тоже ни разу — ни в штатском, ни в полицейской форме — не поднял ни на кого руку. Только старшему сыну несколько раз дал хорошую взбучку. Но что делать, если в тринадцать лет парень носит прическу под «Битлзов» и прогуливает уроки математики? Не призовешь его вовремя к порядку, он совсем, отобьется от рук. Единственной заботой Нарди, заботой не менее важной, чем стремление не ввязываться ни в какие истории, был уход за мотоциклом. Машина всегда должна быть в порядке. Во-первых, этого требует дисциплина, а во-вторых, неисправный мотоцикл может раньше времени отправить тебя на тот свет.
Кстати, именно о мотоциклах он и беседовал со своим коллегой Раппаром на перекрестке шоссе № 6 и 77-бис, когда увидел проезжавший мимо белый с черным верхом «тендерберд». Нарди сразу же узнал его. Он ехал довольно медленно, и Нарди успел заметить номер — 3210-РХ-75. А ведь последние два часа у Нарди было какое-то смутное предчувствие, что он обязательно увидит эту машину. Почему — он не смог бы объяснить. Он коротко бросил Раппару: «Поезжай на восьмидесятый, посмотри, как там дела, встретимся здесь».
Нарди не видел, кто сидит за рулем, но, обгоняя, он все-таки успел поймать взглядом белое пятно и понял, что это она, что белое пятно — бинт на левой руке. Когда он поднял руку, чтобы остановить машину, он, несмотря на свою прекрасную память, никак не мог вспомнить фамилию этой дамы, а ведь он прочел ее, как и год рождения и остальные данные. Но пока он шел к ней, она вдруг всплыла в памяти — Лонго.
О, пожалуй, не сказал бы, в чем, но сейчас женщина показалась ему какой-то другой, не такой, словно видела его впервые в жизни. Но потом он понял, что изменилось — утром на ней не было белого, как и ее костюм, пуловера с высоким воротником, на фоне которого ее лицо казалось более округлым и более загорелым. Но в остальном дама была такой же, как утром: взволнованная, непонятно почему, она с трудом выдавливала слова, и у него опять мелькнула мысль, что перед ним человек с нечистой совестью.
Но в чем она могла провиниться? Он остановил ее на рассвете недалеко от Солье, на шоссе в Аваллон, за то, что у нее не горели задние фонари. Дело было к концу его дежурства, за целую ночь он оштрафовал достаточное количество идиотов, которые заезжали за желтую линию и обгоняли на подъемах, короче говоря, плевали на жизнь других автомобилистов, чтобы быть сытым по горло, и поэтому ей он лишь сказал: «У вас не горят задние фонари, почините их, до свидания, и чтобы впредь этого не было». Ну, хорошо, пусть она женщина, предположим, даже впечатлительная женщина, но все равно нельзя же впадать в такую панику от того, что падающий с ног от усталости жандарм просит привести в порядок задние фонари.
Только потом, когда удивленный ее поведением, он спросил у нее документы, он заметил повязку на ее левой руке. Разглядывая ее права — она получила их в восемнадцать лет, в департаменте Нор, когда была воспитанницей приюта при монастыре, — он чувствовал, хотя она сидела молча и неподвижно, как возрастает ее нервозность, и ему казалось, что еще чуть-чуть — и с ним случится какая-нибудь беда.
Да, это было необъяснимо, во всяком случае, лично он, несмотря на те проклятые учебники психологии, которыми он забивал себе голову перед экзаменами, не смог бы этого объяснить, но у него было отчетливое предчувствие нависшей над ним опасности. В конце концов разве так уж невероятно, что эта женщина, потеряв самообладание, откроет ящичек для перчаток, достанет револьвер и присоединит его, Нарди, к числу тех, кто погиб при исполнении служебных обязанностей. И надо ж было так случиться, что он один: Раппара он отпустил пораньше, чтобы тот успел выспаться к обеду, который состоится в честь крестин его племянницы. Одним словом, в этой истории Нарди выглядел отнюдь не безупречно.
Да, так документы у нее вроде в порядке. Он спросил даму, куда она едет. «В Париж». «Профессия?» «Секретарь рекламного агентства». «Откуда выехала сейчас?» «Из Шалона, там немного и отдохнула в гостинице». «В какой гостинице?» «Ренессанс». Отвечала она как будто без колебаний, но еле слышным голосом, в котором угадывалась растерянность. В сумраке только зарождающегося утра он не мог разглядеть ее как следует. Ему хотелось предложить ей снять очки, но такое требование, тем более по отношению к женщине, превысило бы его права.
Машина принадлежит рекламному агентству, где она работает. Вот телефон шефа, он часто дает ей машину. Можете проверить. Ее бил озноб. Никаких сигналов об угоне «тендерберда» не поступало, и Нарди подумал, что если он без всякого повода выведет из себя эту даму, у него могут быть неприятности. Он отпустил ее. А потом пожалел об этом. Надо было все же убедиться, что у нее нет оружия. Но почему вдруг ему на ум пришла такая нелепая мысль, что оно у нее есть? Вот именно это и не давало ему покоя.
Теперь же он совсем ничего не понимал. Это была она — такая же перепуганная, странная, но за день что-то в ней изменилось: стерлась, если можно так сказать, та агрессивность, которую он в ней почувствовал на рассвете. Впрочем, нет, это не совсем точно. Не агрессивность, а отчаяние… Нет, опять не то, наверное, нет слова, чтобы определить ее утреннее состояние, когда она была на грани чего-то, и вот это «что-то» теперь осталось позади. Нарди мог поклясться, что если на рассвете в машине было оружие, то теперь его там нет.
Честно говоря, потом, выспавшись после дежурства, Нарди испытал какую-то неловкость, вспомнив о молодой даме в «тендерберде». Он нарочно не взял с собой Раппара, когда снова увидел эту машину, — боялся оказаться в еще более глупом положении. И теперь был рад, что так поступил.
— Похоже, мадемуазель Лонго, что мы с вами обречены на ночное дежурство. Вы не находите?
