— Ну, уж коли я поклялся не покидать тебя даже в тяжелейших жизненных испытаниях... — Вечорек легонько обнял ее за плечи и тут же опустил руку.
— Ба, — улыбнулся Гавроньский. — Об арбалетах вам нигде не удастся узнать больше, чем у нас! Это своего рода spécialité de la maison[3] музея в Борах. У нас тут есть даже небольшая мастерская. Работник там всего один — пан Вильчкевич, наш придворный оружейник. Он и чертит, и столярничает, и кует, и стреляет. Пан Вильчкевич собственноручно изготовляет арбалеты, а мы их потом рассылаем по всей стране. У нас масса заказов, ведь настоящих арбалетов практически не осталось. Вильчкевич и книгу о них написал. Пятьсот страниц текста плюс его собственные иллюстрации. По-моему, он еще и сейчас у себя в подземелье, работает.
— Заслуженный Гефест Польской Народной Республики, — с легкой иронией, которая не ускользнула от Вечорека, заметил Жентара.
— Его оружейную мы прозвали «арбалетной», — хранитель ткнул пальцем в пол, — там же у него подземное стрельбище и мастерская. А так как мы собираемся показать вам все наше хозяйство, то заглянем и туда — если вам, конечно, интересно.
— Ну конечно! — с воодушевлением согласилась Катажина. — И наутро я окажусь одной из немногих женщин в Польше, которая почти все знает об арбалетах.
Она и не предполагала, каким зловещим смыслом наполнятся ее слова спустя всего несколько часов.
Глава десятая, в которой впервые раздается резкий свист летящей стрелы
Из большого овального холла в подвалы замка вела низкая сводчатая дверь. Хранитель отворил ее.
— Лестница старая, лучше пустите меня первым.
Он шел впереди, а остальные спускались за ним по каменным ступеням, освещенным только слабой лампочкой. Лестница повернула раз, другой — и их взорам открылся подземный коридор, в дальнем конце которого светилась еще одна лампочка. Все направились туда. Катажина по пути споткнулась о толстую ржавую цепь, истинного назначения которой в наши дни было никому не угадать.
— Как в сказке, — шепнула Катажина Вечореку, с любопытством глядя по сторонам.
Гавроньский, замыкающий шествие, услышал ее слова и добавил:
— Как в сказке о Василиске. В этом подземелье было бы нетрудно прятать приличного дракона.
Они замолчали. Эхо шагов глухо отдавалось в коридоре, забегало вперед, в полумрак, возвращалось и затихало, наконец, под сводчатым потолком, блестящим от сырости. Они миновали зарешеченную дверь в совершенно темное помещение.
— Склад кокса, — сказал Янас, — когда-то сюда сажали непокорных крестьян из окрестных деревень.
Он остановился и поднес палец к губам. Все замерли.
С правой стороны виднелась полураскрытая дверь. Вечорек, вытянув шею, заглянул через плечо Янаса внутрь. Там оказалось обширное низкое помещение, в котором, очевидно, в прежние времена хранили вино, так как в стенах были большие, округлые ниши, служившие опорой для бочек. Комнату освещали две яркие лампы, судя же по струе теплого воздуха изнутри, было там и центральное отопление.
Кто-то коснулся плеча капитана. Катажина, проскользнув у него под рукой, тоже заглянула в комнату. К своему удивлению, на задней стене она обнаружила намалеванные на фанерных щитах белые фигуры, напоминающие призраков. Там были изображенные в натуральную величину силуэты конного рыцаря с копьем в руке, бегущего оленя и двух людей — одного в широкополой шляпе с пером, а другого — атакующего с пикой наперевес.
Внезапно раздался резкий, пронзительный свист, и короткая стрела воткнулась в то место, где должен был бы находиться глаз всадника.
— Отлично! — веско произнес сухой, но выразительный голос. — Отлично! Никакого отклонения.
Директор негромко постучал в дверь и просунул в комнату голову.
— Принимай гостей, Кароль!
Он широко распахнул двери, и все увидели невысокого человека с голым черепом, в черных брюках и черном, под горло, свитере. В руке он держал арбалет, а его взгляд был прикован к пораженной мишени на стене. Он медленно обернулся к стоящим на пороге. У него были черные горящие глаза фанатика — точь-в-точь как у бродячих монахов-проповедников. Их блеск постепенно меркнул.
— Прошу, — он аккуратно переложил арбалет в левую руку, разрядил его и, как бы осознав, наконец, что вошли незнакомые люди, поспешил к двери.
— Гости приехали час назад и пробудут здесь несколько недель, — сказал хранитель.
— Пан Вечорек — поэт и хочет ознакомиться у нас кое с чем для работы над его историческим эпосом. Я подумал, что ты рад будешь случаю показать свою «арбалетню», и привел всех сюда.
— Конечно, конечно. Это большая честь для меня... — он запнулся на мгновение, как бы подыскивая слова, рука с арбалетом приподнялась, но тут же вновь опустилась. — Боры — это настоящая сокровищница разного рода исторических материалов для того, кто даст себе труд заняться нашими коллекциями и архивами. Пан Вечорек, если я правильно расслышал?
Стефан наклонил голову. Вильчкевич еще раз взглянул на арбалет, как бы призывая его на помощь.
— Ну как же, читал... Вы прекрасно пишете... Да, прекрасно... — он вновь запнулся и вдруг сильно встряхнул руку онемевшей Катажине, а затем и капитану. Пожатие его было сверх всякого ожидания крепким. — Так вас интересует старинное оружие? Тогда располагайте мной все двадцать четыре часа в сутки. Будите меня хоть в полночь с любым вопросом. Если вы и впрямь хотите что-то знать в этой области, то лучшего места не найти во всей Польше. Только здесь вам удастся увидеть, как наши предки били врага!
Он быстро нагнулся, поднял прислоненный к ножке стола парусиновый колчан со стрелами, вытащил оттуда одну, вложил ее в арбалет и натянул негромко скрипнувший механизм. Затем привычно прицелился.
Раздался свист, пронзительный и резкий, как крик умирающей птицы. Вечорек едва успел проследить полет стрелы. Острие вонзилось точно в то место, где фигуре бегущего воина с пикой кто-то нарисовал красной краской, а может, и губной помадой, сердце.
— Вот, пожалуйста. Так это и выглядело. — В сухом голосе оружейника звучала нескрываемая гордость.
— Это мой новый арбалет. Я как раз его пристреливаю.
— Только не забудь про ужин, — сказал Янас. — Через четверть часа ждем тебя наверху — само собой, без арбалета.
— Ровно через пятнадцать минут буду, — ответил Вильчкевич и снова потянулся к колчану.
Уже за дверью до них вновь донесся свист и тупой удар стрелы о стену.
Все поднимались друг за другом по ступеням, и Катажине, шедшей впереди, казалось, что здесь и светло, и уютно, хотя две лампочки под потолком создавали скорее настроение, чем освещение. Во тьме за стеклянными зарешеченными дверьми выл и бился ветер. Вьюга все усиливалась, но внутри замка было тепло и покойно. Теперь они уже шли по широкой мраморной лестнице, ведущей в зал по соседству с библиотекой.
— Как вам у нас? — спросил у Катажины Янас. — Я-то сам за двадцать лет жизни здесь потерял свежесть восприятия, но те, кто провел у нас хотя бы несколько дней, как правило, приезжают еще и еще, потому что наш замок, как говорится, западает в душу.
— Для меня все пока так необычно, — улыбнулась Катажина. — Но я уже начинаю думать, что когда я уеду, меня тоже будет тянуть вернуться и...
Она не договорила. Прямо против них из-за полуоткрытой двери в библиотеку послышался оглушительный треск, затем сверкнула и тут же погасла слепящая вспышка.
— Что это?
Янас кинулся к двери. Вечорек нагнал его, и они почти одновременно вбежали в библиотеку. В комнате стоял штатив с фотоаппаратом, а возле него — молодая, привлекательная стройная брюнетка, с которой капитан еще не встречался.
Она стояла перед портретом «Черного короля» и растерянно следила за маленьким белым облачком, расплывающимся над банкеткой.
Обернувшись к вошедшим, девушка беспомощно сказала:
— Лампа взорвалась. Шестая за месяц. В понедельник придется звонить в Варшаву, чтобы прислали новую партию.
— Боже мой, Ванда! — Хранитель поднял с пола кусок стекла. — Через пятнадцать минут ужин, а ты тут расставила свою аппаратуру!
— Пан профессор попросил меня сфотографировать риберовского «Короля». У нас ведь нет ни одного большого снимка. Я хотела сделать это сейчас, а после ужина проявить и напечатать, чтобы к утру все было готово.
— Ну, к чему такая спешка... — Гавроньский покосился на Вечорека и сразу отвел глаза. Капитан, впрочем, засек это лишь краем глаза, так как сам в тот момент откровенно любовался девушкой-фотографом.
— Вы не беспокойтесь. Дело и впрямь не срочное... — Хранитель снова нагнулся и поднял еще один осколок разбитой лампы.
— Я уберу, — быстро сказала девушка.
— А мы вам поможем, — прибавил Гавроньский и тепло ей улыбнулся. — Собственно, убирать тут впору мне, ведь это моя вина! Да, вы же еще не знакомы! Пани Ванда Щесняк, секретарь музея, а также главный и единственный архивариус в Борах.
