Тем не менее маленькие чудеса время от времени происходят. На корешке, помеченном ноябрем 1999 года (числа не было), мне бросилось в глаза: «Форс». На строчке под именем стояло одно-единственное слово — «ДЫХАЛКА», а в рамке, где проставляют переводимую сумму, были написаны три нуля — без целых чисел и десятичных дробей.
Имя Форса появилось еще раз в ежедневнике Мартина, где его рукой было нацарапано: «Форс, Бристоль, среда».
Я вернулся к выдвижному ящичку. В блокноте с отрывными листами — самом аккуратном документе среди неряшливых бумаг Мартина — были зафиксированы с указанием чисел все его выплаты Эдди Пейну.
На первой странице блокнота Мартин, видимо думая о чем-то своем, расписал завитками имена Эдди Пейна, Розы Пейн, Джины Верити и Виктора. В углу он нарисовал камеру с крепкой решеткой и написал: «Уолтмен». Имелись также маленькие зарисовки Эдди в фартуке, Джины в бигуди, Виктора за компьютером и Розы в ореоле из шипов.
Мартин был знаком с этой семейкой, заключил я. Получив от Виктора письмо, он, конечно, сообразил, что это розыгрыш пятнадцатилетнего юнца. Прокручивая в памяти события, я понял, что не задал нужных вопросов, потому что исходил из неверных посылок.
Я развалился в кресле Мартина, скорбя о его бывшем хозяине и мечтая о том, чтобы он ожил хотя бы на пять минут.
Мой мобильник, который я положил на стол, отрывисто заверещал. Я включил его, надеясь, что звонит Кэтрин. Как бы не так. В трубке раздался резкий голос Виктора.
— Можете приехать в Тонтон в воскресенье? — затараторил он. — Пожалуйста, сядьте на тот же поезд, что в прошлый раз. Я звоню из автомата, у меня кончается мелочь. Пожалуйста, обещайте.
В его голосе звучали настойчивость и самая настоящая паника.
— Хорошо, обещаю, — сказал я, и связь оборвалась.
В субботу, ближе к полудню, Том Филлин, который явно никуда не спешил, заглянул ко мне в мастерскую и предложил пойти выпить пива. Доберманов мы привязали к скамейке у переполненного полутемного паба. Том основательно приложился к кружке и заявил мне, что в отношении Верити — Пейнов я проявляю больше выдержки, чем здравого смысла.
— Вчера была всего лишь неделя, как они вас измолотили, да так, что вы едва на ногах держались, — сказал он.
Я поблагодарил его за спасение. Том стал убеждать меня взять его в телохранители на то время, пока Уэрдингтон в отъезде.
Я быстро обдумал его предложение. Мы с Томом примерно одних лет и одного роста, но при моем приближении никто не жмется к обочине и не видит во мне потенциальной угрозы.
Интересно, задался я вопросом, как отнесется моя дорогая констебль Додд к тому, что я вступил в союз с бывшим заключенным по прозвищу Крутой. Тем не менее я ответил:
— Хорошо, если будете делать, как я скажу.
— Только чтоб не нарушать закон, — поставил он условие. — Мне не светит снова за решетку.
— Не нарушим, — заверил я.
Когда наутро я сел в поезд, в багажном вагоне у меня имелся новый защитник тыла в сопровождении трех самых страшных на вид черных псов.
Том предлагал ехать в автомобиле. Я отрицательно покачал головой. Допустим, предположил я, никакая там не засада, а просто напуганный до полусмерти мальчишка. Поверим ему, сказал я.
В конце концов мы пришли к компромиссу. Наймем машину с водителем — пусть едет следом от станции в Тонтоне, не упускает нас из виду, подберет, если понадобится, а после отвезет домой.
Виктор сам встречал меня в Тонтоне на платформе. Я сел в один из головных вагонов — чтобы заблаговременно увидеть и миновать компанию недоброжелателей, если таковые придут меня встретить. Но парень, похоже, был один. Еще, как мне показалось, весь на нервах. Еще продрогший. Прочее покрывала завеса тайны.
Собаки Тома, находившиеся в хвосте поезда, выкатились на платформу. Я рассчитывал или по крайней мере надеялся, что Виктор не узнает ни Тома, ни его псов, хотя Роза и другие члены ее семьи, вероятно, узнали бы их после разгрома в Бродвее.
По образцу агентов в штатском я надел бейсбольную шапочку, заломив козырек на сверхмодный манер, темно-синий тренировочный костюм и голубой жилет на поролоне. Для многих такой наряд в порядке вещей, но не для меня — я обычно ношу серые брюки и белую рубашку.
Неслышно — кроссовки скрадывали звук шагов — подойдя к Виктору сзади, я тихо сказал ему на ухо:
— Привет.
Он повернулся. Его удивил мой маскарад, однако главным его чувством, судя по всему, было откровенное облегчение от того, что я вообще приехал.
— Я боялся, вы не приедете, — произнес он. — Я слышал, как они говорили, что здорово вас избили. Я не знаю, что делать. Они мне врут.
От нервного напряжения его била мелкая дрожь.
— Для начала уйдем с платформы, здесь продувает. Потом ты мне расскажешь, где, как думает твоя мать, ты находишься в настоящее время.
Нанятый мною водитель протирал перед зданием вокзала темно-синий микроавтобус. К нему подошел Том Филлин, сказал пару слов и усадил доберманов в расположенный сзади багажник.
Виктор, еще не понявший, что машина и псы имеют к нему отношение, ответил на этот и на дюжину других моих вопросов.
— Мама думает, что я дома. Она отправилась в тюрьму повидаться с папой. Сегодня там день посещений. Я слышал, как они с тетушкой Розой договаривались, что после свидания еще раз попробуют заставить вас расколоться, где пленка, которую вам отдал дедушка Пейн. По их словам, она миллионы стоит. Тетушка Роза считает, что вы городите вздор, когда говорите, будто не знаете. Пожалуйста, скажите ей, где пленка или что на ней записано, а то мне тошно, когда она начинает выпытывать. Я два раза слышал, как у нас на чердаке люди кричат и стонут, а она только смеется и говорит, что у них болят зубы.
Я отвернулся от Виктора, чтобы скрыть панический страх, который наверняка отразился у меня на лице. Одна лишь мысль о том, что Роза превращает зубы в источник боли, мигом развеяла мою решимость стоять до конца.
Мне все сильнее хотелось выяснить, какими секретами, по их мнению, я владею, а потом решить, что делать с этой информацией. Виктор, считал я, мог бы извлечь из смутных глубин своей памяти фрагменты, которых мне по-прежнему не хватало, чтобы составить правдоподобную общую картину. Тех частей, которыми я располагал, было недостаточно.
Я спросил с внутренней дрожью:
— Где сейчас твоя тетушка Роза? Тоже посещает отца?
— Не знаю я где. — Он замолк, потом его прорвало: — Почему я не родился в обычной семье! Я однажды написал Мартину и попросился пожить у него, но он сказал, что у них мало места. — У Виктора дрогнул голос: — Что мне делать?
Стало ясно, что Виктор уже очень давно нуждался в совете.
— Прокатимся? — предложил я по-дружески и открыл перед ним дверцу машины. — Я доставлю тебя домой, прежде чем тебя хватятся, но сперва мы можем поговорить о твоих проблемах.
Он колебался не больше секунды, затем забрался в машину. В конце концов, он вызвал меня, чтобы я ему помог, потянулся к человеку, которому поверил, хотя его родные видят в этом человеке врага. Виктор был в таком отчаянии, что не смог бы лгать или притворяться.
Я спросил, не знает ли он, где мне найти Адама Форса. На этот раз Виктор мялся куда дольше, а потом отрицательно покачал головой. Я решил, что знает, но, возможно, сказать мне было бы в его глазах доносом.
Том Филлин сидел рядом с водителем. Мы с Виктором устроились на задних местах, собаки были отделены от нас сеткой-перегородкой. Водитель повел микроавтобус петляющими проселками Сомерсетшира. Даже летом, подумал я, тут голо и жутковато. Как я велел, водитель купил на всех пакеты с ленчем. Он съехал на придорожную стоянку и, показав едва заметную тропку, объяснил мне, что она выведет нас к дикой вересковой пустоши.
Водитель добавил, что будет ждать нас на этом месте и чтобы мы не спешили.
Собаки Тома Филлина выбрались из машины и принялись самозабвенно рыскать, с невообразимой радостью обнюхивая корни вереска. Сам Том потянулся изо всех сил, широко раскинув руки, полной грудью вдохнул чистый воздух и быстрым шагом направился по тропинке.
Под бескрайним небом Виктор выглядел почти беззаботным, почти счастливым. Мы двинулись следом за Томом, и Виктор выложил мне все свои семейные горести и личные беды. Такое, по-моему, с ним случилось впервые.
— С мамой все в норме, — рассказывал он, — да и с папой тоже, если он не очень нагрузится в пабе. Тогда может врезать мне и маме, если подвернемся под руку. — Виктор сглотнул. — Нет, я не то хотел сказать. Но в прошлый раз он сломал ей ребра и нос. Тетушка Роза увидела и рванула в полицию, вот потеха-то, ведь я несколько раз сам видел, как она била папу. Она, когда войдет в раж, молотит кулаками, как боксер. И не перестанет, пока бедняги не взмолятся, и тогда она над ними смеется. А то еще, бывает, целует их.
