Подальше от передовой он наткнулся на нужники: отдельно для офицеров, отдельно для рядовых. Залитые известью ямы располагались в коротком тупиковом отростке главной траншеи. Блох задержал дыхание. Здесь пахло не лучше, чем в германских.
Двадцать тревожных минут спустя он выбрался из траншеи и уже осматривал изнутри развалины церкви. Пусто, только скреблись и шныряли в щебне на полу невидимые крысы. Он поднял взгляд к зияющей над головой дыре и различил деревянный помост на колокольне. Там он был бы невидим. Только одной мелочи Люкс не предусмотрел.
Деревянная лестница к этому помосту оказалась разбита снарядами.
11
Ватсона разбудил внезапный приступ страха. Сердце стучало, как пошедший вразнос мотор, на загривке проступила пленка пота. Он понимал: что-то приснилось, но образы сновидения испарялись как дым, оставляя только смутное беспокойство. Он угадал чье-то присутствие в спартанской келье, служившей ему квартирой, и зашуршал соломенным матрасом в тот самый миг, когда раздвинулись шторы. Ватсон ожидал увидеть Бриндла, но силуэт у окна оказался ниже ростом. Впрочем, мало кто был выше Бриндла.
– Алло?
– Простите, что напугал вас, майор. Ваш денщик вызвался помочь могильщикам. Попросил меня принести вам чай. Вчера не было времени познакомиться. Я – Каспар Майлс.
Этого американца Ватсон вчера видел в сортировочной одетым в костюм для гольфа. Сегодня на нем была шерстяная безрукавка поверх рубашки с воротничком и галстуком-бабочкой. И еще пара фланелевых брюк, по которым даже не слишком внимательный человек отличил бы его от британца.
Майлс поставил чай на приставной столик и взял в руки пистолет, который Ватсон по давней привычке держал рядом.
– Господи, что за рухлядь?
– Мой старый армейский пистолет, – не без обиды ответил Ватсон.
– Да что вы? – Майлс взвесил его на руке. Ватсон заметил, что костяшки правой в сравнении с левой неестественно вздуты. – Что я вам скажу, майор: к нему бы приделать колеса, нанять упряжку и выкатить на передовую. Получится отменная гаубица. – Рассмеявшись, насмешник положил оружие. – Шучу. Послушайте, скоро восемь. Не хотите ли совершить обход вместе со мной?
Ватсон постарался скрыть обиду за старого боевого товарища.
– Конечно, буду рад. Но скажите, доктор Майлс, что делает выпускник Гарварда в британском эвакогоспитале?
Американец опешил, но тут же овладел собой:
– Кто сказал, что я из Гарварда?
– Никто. Но ведь вы из Гарварда?
– Конечно, – с гордостью подтвердил тот. – Из Гарвардского добровольного медицинского полка. Однако…
– Кольцо. Три открытые книги с надписью «Veritas».
Майлс опустил взгляд на кольцо с печатью на мизинце.
– Конечно же! Как я не догадался…
– Один мой коллега изучал символику американских учебных заведений для монографии, обращая особое внимание на тайные общества.
– Мое тайное общество – эта война, – усмехнулся Майлс. – Родители уверены, что я учусь в Швейцарии. Добровольцев не вносили в списки, так что им не пришло официальное уведомление. И нам не присваивают званий, поэтому… – он указал на свой штатский наряд. – Но врачи, видите ли, нужны, а я чертовски хороший врач.
Ватсон улыбнулся его молодой самоуверенности. Этому человеку не исполнилось и тридцати. Длинное гладкое лицо, аккуратно подстриженные черные усы и обезоруживающе открытый взгляд. Напомаженные волосы были расчесаны на прямой пробор. От врача пахло лавровишневым лосьоном. Как видно, дома он был из щеголей.
– Не сомневаюсь. И мы, союзники, тем более признательны за добровольную помощь, что это не ваша война…
– Я считаю ее своей. Насаженные на штыки младенцы, изнасилованные монахини, казни гражданских лиц, торпедированные суда, отравляющие газы… – Он сбился. – Да, понимаю, есть преувеличения. Но я считаю, это просто война. Хорошая война.
Ватсон не был уверен, что к войне применимо определение «хорошая». Но дело фон Бока, когда Холмс еще до начала сражений разоблачил шпионскую сеть, действовавшую по всей Англии, убедило его, что некие круги в Германии питают вполне реальные экспансионистские планы покорения Европы и захвата Пролива. Справедливая война? Нет. Необходимая? Да.
– У меня есть и личные причины, – добавил Майлс.
Эти личные причины должны быть очень вескими, рассудил Ватсон. Добровольцы – врачи, сестры, водители санитарных машин – жертвовали американским гражданством. Неудивительно, что молодой человек скрыл от родителей правду.
Майлс криво улыбнулся и прижал кулак к груди.
– Разбитое сердце, если вам любопытно. Встретимся внизу через десять минут?
– Лучше через пятнадцать, – поправил Ватсон. – Мои старые суставы теперь не так легко гнутся.
– Значит, через пятнадцать. После обхода позавтракаем. – Он рванулся к двери и, уже открывая ее, спросил: – Джон Ватсон, не так ли?
– Так.
– Босуэлл Холмса-Джонсона?
– Да, так говорили. Хотя для меня это слишком лестно. Я всего лишь описывал жизнь друга и коллеги…
– А, эта ложная скромность англичан! Признайте и свои заслуги, человече. Скажите по совести, разве вы ограничивались репортажами? – Когда Ватсон не нашелся с ответом, американец улыбнулся еще шире. – Скажите, майор, мне всегда хотелось узнать. Что это за «Отвратительная история красной пиявки»? Помнится, я читал ее мальчиком и навоображал всякого разного.
«Мальчиком?» – задумался Ватсон. Да, Майлс был еще ребенком, когда он упомянул это дело в «Пенсне в золотой оправе».
– Это была опечатка.
– Опечатка?
– Да, правильно было – «о красной булавке» 1.
– О! – поразился Майлс.
– Я не стал исправлять. Образ гигантского кольчатого червя куда лучше воспламеняет воображение читателя, чем подло воткнутая в сердце булавка.
– Так-так. Да, это разочарование. – Американец двумя пальцами разгладил усы. – Вы знаете, я…
– Лучше не спрашивайте. Я редко об этом говорю, но, может быть, иные тайны лучше оставлять неразгаданными. Капелька мистики – это не так уж плохо. Omne ignotum pro magnifico.
Эта фраза обычно помогала отделаться от расспросов о «Редком деле об алюминиевом костыле», «Сумочке секретарши», «Погоне за Уилсоном, знаменитым тренером кенаров» и прочих неопубликованных отчетах, которыми он имел глупость поманить читателя.
Майлс кивнул.
– Верно. И о литературе, и о женщинах, как мне кажется. – Он подмигнул. – Итак, через пятнадцать минут, майор. И, если не возражаете, для обхода со мной оденьтесь, как у вас говорится, в цивильное.
Он скрылся, оставив после себя сильный аромат лавровишни. Ватсон, откинув одеяло, свесил ноги с кровати и сделал первый глоток черного, остывшего и переслащенного чая.
Он не любил лгать, но относительно «Дела о красной пиявке» они с Холмсом согласились, что мир к такому еще не готов. Ватсону, может быть, не хотелось его описывать еще и потому, что преступником оказался почтенный член сообщества Харли-стрит – врач, злодейски превративший герудотерапию в ужасное орудие пытки. Нет, пусть американец считает это опечаткой. Так спокойнее.
Образ раздувшихся кровососов, обнаруженных тогда в подпольной лаборатории, вывел Ватсона из равновесия. Теперь он припомнил свой сон и содрогнулся. Ему снился аэроплан с заглохшим двигателем, винтом уходящий вниз, врезающийся в землю, ломающий хрупкие стрекозиные крылья и фюзеляж. И крики людей, бегущих к месту крушения, над которым поднимается к небесам черный дым.
Машины тяжелее воздуха. Может быть, и к ним мир еще не готов.
12
Когда миссис Грегсон проснулась, младшая сестра Дженнингс уже отсутствовала в палатке, хотя еще не пробило и семи. Ее койка была застелена с восхитительной аккуратностью. Девушка, похоже, двигалась бесшумнее призрака. Палатка выстыла, пар изо рта стелился над одеялами, как туман над поляной. Миссис Грегсон отбросила ногой холодный керамический цилиндр грелки и взбила обе тощие подушки. Элис еще крепко спала – не храпела, но посапывала, как в тревожном сне.
«Я сохраню вашу тайну…»
Она уже сожалела о своей вспышке. У Дженнингс, пожалуй, синяки останутся. Может быть, сестра таким способом пыталась подружиться: найти что-то общее и тайное от остального мира? Нет никакой тайны, напомнила она себе. Публике все известно, если знать, где искать. И ей нечего стыдиться. Просто это из прошлой жизни – из жизни, в которой еще не было Элис Пиппери и мотоциклов, войны и раненых, а был мистер Грегсон и дом, где она – хозяйка, и кровь она видела, только уколов палец швейной иглой. Каплями, а не галлонами, как теперь.
Она понимала, что надо бы встать и приготовить чай. Элис бы так и сделала. Но миссис Грегсон позволила себе погреться еще несколько минут. Она помирится с Дженнингс. Хотя лучше бы девушка молчала. У той истории было много последствий, и одно из них вовсе не понравится Элис. А терять подругу не хотелось бы.
