муж в курсе, кто рвется с ним пообщаться. Он не готов выяснять отношения, особенно перед встречей с любимой.
Ну что же, тогда Лера побеседует с автоответчиком. И Лера опять набрала номер.
Со злым задором, чтобы голос не показался несчастным, объявила, что все поняла, не дура.
– Тебе настолько неприятно со мной разговаривать? Предполагаю, что видеть меня – тем более. Расслабься, мешать не стану. И надоедать тоже. И домой не приеду, можешь быть уверен. Мне есть где жить, сколь угодно долго.
И нажала на кнопку «отбой».
– Это кто, мамашка твоя вякала? – с глумливой усмешкой спросил второй, остановившись напротив дивана.
Она мотнула головой, не вдаваясь в подробности. Пока она не знала, как лучше себя вести и что сказать. А так – вроде бы и не сказала, а вроде бы и ответила.
Первый, вернув телефонную трубку на базу, скомандовал:
– Поехали. Проверь коридор и выводи девку. Смотри, цыпа, только без фокусов, – это уже к Юле.
Второй ухватил ее за руку и выдернул с дивана, где она все это время сидела, силясь понять, что за фигня происходит.
Проходя мимо саквояжа, который валялся на полу в коридоре, второй ткнул кроссовкой кожаный бок. В нутре что-то брякнуло. Он наклонился и расстегнул молнию. Присвистнул. Поднял голову и посмотрел насмешливо на Юлю.
– Уважаю, – сказал второй и приподнял саквояж, примериваясь прихватить.
– Охренел? – процедил первый.
– Да ладно тебе, не пузырься, – ответил второй, а первый, сплюнув, вышел в лифтовый холл.
Любовь Матвеевна повернула голову на шум мотора и всмотрелась в другой конец дачной улицы, отороченной с обеих сторон зеленой подпушкой кустов акации и шиповника. По освещенной мягким закатным солнышком асфальтированной дорожке медленно и осторожно пробирался тяжелый джип семейства «Мерседес».
Было то самое время суток, когда члены дачного сообщества в сопровождении своих внуков, собак и кошек совершали ежевечерний променад, и джип, конечно же, должен быть осторожным, если не хотел отдавить хвост какой-нибудь кудлатой псине или обидеть бестолковое дитё, переехав передним правым его веселый резвый мяч.
– Соседка ваша прибыла? – спросила Валентина Федоровна с двадцать второго участка. – И как вы с ней ладите-то, Любовь Матвеевна?
Дамы коротали вечер на лавочке рядом с калиткой, ведущей на садовый участок Любови Матвеевны и находящейся через три дома от садового участка Валентины Федоровны, и Любовь Матвеевна как раз делилась с Валентиной Федоровной рецептом консервированного салата из кабачков, моркови и лука, а Валентина Федоровна ей говорила, что «ах, какой чудный салат», и она себе непременно закатает на зиму несколько баночек.
– А что в этом такого, Валентина Федоровна? – прикинулась Любовь Матвеевна.
– Да как же, что такого? Это же не женщина, а асфальтовый каток. Я, к примеру, ее побаиваюсь. Хотя, вам, может, и привычно, у вас сестра тоже с характером.
Любовь Матвеевна с лавочки встала и сказала безразличным голосом:
– Вы заходите как-нибудь, Валентина Федоровна.
И пошла неторопливо к калитке. Она не любила, когда намекали на ее мягкотелость.
Но разве она мягкотела? Просто она не заводится из-за ерунды, а многие считают это чуть ли не бесхребетностью и даже беспринципностью, что вовсе уж ни в какие ворота. У Любови Матвеевны железные принципы, но они не имеют никакого отношения ни к мелочному упрямству, ни к такому же мелочному желанию настоять на своем.
Хотя перед соседкой она, по правде говоря, тушевалась, а это было неправильно, в ее-то возрасте. Все же шестьдесят седьмой годок пошел.
И где ж вы, лихие батальоны бабулек конца семидесятых, сидящих, бывало, плотно, словно горошины в стручке, на скамейках возле подъездов панельных пятиэтажек и наводящих страх и трепет на жильцов дома от трех до сорока и старше?..
Давно минувшая идиллия.
Вот сестра ее двоюродная, Нина Петровна, могла бы вписаться в ряды старой гвардии, но и та не заводилась с Валерией Львовной, хотя скандалить любила страстно. Правда, сама Нина Петровна не считала себя скандалисткой, поскольку и вовсе она не скандалит, а высказывает личное мнение, на что имеет полное право.
Поначалу Нина Петровна и на соседку пыталась наехать со своими «мнениями», но та не дрогнула, зато сама кузина схлопотала от Лерочки в ответ несколько тяжеловесных плюх и увяла, и с тех пор старательно не замечает недостатки ни в соседке, ни в соседкином хозяйстве.
Любовь Матвеевна задвинула на калитке скрипучий засов, но тут же вспомнила про Тугарина, который все еще где-то гонял с дружками.
Тугарин, а по версии внука Константина – Тугрик, мог бы стать для Любови Матвеевны компаньоном, если бы не был таким непоседливым и несговорчивым, поэтому временами он был ее головной болью, а временами даже и наказанием, и лишь в промежутках – компаньоном, но это случалось редко.
Внешне Тугарин являл собой помесь терьера и шнауцера, причем какого именно терьера с каким шнауцером выяснению не подлежало, однако Любовь Матвеевна была убеждена, что редкостный собачий нигилизм он унаследовал именно от кичливых высокородных предков.
Любовь Матвеевна пригрела его еще щеночком и совершенно не подозревала, какое чудовище вырастет из крошки уже через полгода, ну а потом было поздно. Не только в том смысле, что мы в ответе за всех, кого приручили, хотя это и так. Но она прикипела сердцем к тявкающему созданию, не желающему признавать дисциплины и рвущемуся настоять на своем.
Соседи по городской квартире намекали, что Любовь Матвеевна сама виновата, проявляя мягкость там, где нужно быть непреклонно твердой, но сначала ей было Тугрика жалко, а потом он уже сел ей на голову, и проявлять твердость стало бессмысленно. Она к нему все же приноровилась и научилась кое-как управлять, но иногда ей казалось, что редкие случаи, когда пес слушался ее команд, объяснялись тем, что Тугрику просто делалось хозяйку жалко. Или стыдно. Но в версию Тугрикова стыда Любовь Матвеевна верила не очень.
На даче, куда хозяйка заезжала с мая по октябрь, для мелкого проныры была настоящая вольница. Никто не сажал его на поводок и не дергал ежеминутно, чтобы он не смел и сейчас же выплюнул, ну и так далее. Хотя, если хозяйке дать волю, то она и здесь, на участке, таскала бы его за ошейник. Однако, осмотревшись, Тугарин понял, что в среде дачных аборигенов так не принято, и хозяйка не пойдет наперекор общественному мнению, поэтому он вздохнул спокойно.
На самом-то деле Тугарин старался быть хорошим псом, потому что свою хозяйку любил, все же он был собакой, но ничего не мог поделать со своей живой натурой, которая все время подстегивала
