Все же это очень странно: смерть Борового она восприняла гораздо спокойнее. А этого мерзавца Толика, который, в общем-то, получил по заслугам, она не то чтобы жалела, просто пришла в ужас от его убийства. Очевидно, нервы совсем расшатались, силы ее на исходе.
Она снова попыталась дышать, как учил дед, но поняла, что нет времени. Очень скоро Анатолия найдут, и тогда неплохо бы оказаться как можно дальше от этого треклятого кафе. Так, потихонечку трогаем с места, не спешим, никаких правил не нарушаем, едем домой. Закрыться на все замки, поесть чего-нибудь и спать. И по методу незабвенной Скарлетт О’Хара подумать обо всем завтра.
Хотя, что тут думать-то? Ясно, что камень пропал безвозвратно. Толик теперь ничего не расскажет. Да и не мог рассказать, потому что ничего не знал. Этот тип, убийца, обрезал все концы так, на всякий случай.
Агния открыла дверь, вошла в квартиру, захлопнула дверь за собой — и с ней случилось то обыкновенное чудо, которое случалось каждый раз, с той же блаженной неизбежностью, с какой солнце каждое утро поднимается на востоке.
Квартира встретила ее, как старый преданный друг, — и все неприятности, все треволнения внешнего, враждебного мира остались за порогом. Эта квартира была не просто ее жильем, жилплощадью, каким-то количеством квадратных метров — она была ее другом, живым существом, самой надежной защитой. В этой квартире все еще жила душа ее деда — самого близкого, самого дорогого человека.
Душа деда жила в каждой картине, в каждом шедевре, украшавшем стены прихожей или кабинета — и в цветной японской гравюре укиё-э, принадлежащей руке самого Хокусая, изображающей осенний сад под дождем, и в средневековой карте Европы, выполненной в технике литографии, в карте, на которой названия стран были так непохожи на современные, а очертания и размеры не соответствовали привычным, и в чудесной китайской картине на шелке, изображавшей тигра, пробирающегося сквозь тростники.
Душа деда жила в каждой книге, стоящей на полке старинного шкафа красного дерева, в каждой безделушке на его письменном столе, и в простых, бытовых вещах, которых он касался, — в медной турецкой джезве, в которой дед варил замечательный кофе по-восточному, пока ему не запретил врач…
Агния облегченно вздохнула.
Поговорка «мой дом — моя крепость» как нельзя больше соответствовала ее квартире, и здесь, за стенами этой трехкомнатной крепости, все кошмарные события последних дней показались ей не такими важными и ужасными, как прежде.
Она приняла душ, переоделась.
К сожалению, в доме не было еды — нашлась только банка молотого кофе и пакет сухариков. Дом старый, и в подвале, разумеется, водятся мыши. Особо нахальные захаживают и в квартиры. Соседка рассказывала, что ее кот Рыжик раз в месяц предъявляет ей результаты своей работы, несет, в общем, службу исправно. Поэтому Агния старалась, уезжая, не оставлять в доме еды.
Выходить на улицу она категорически не хотела и решила удовольствоваться тем, что есть.
Она сварила кофе в дедовой джезве, намазала на сухарик остатки меда, которые нашла в кухонном шкафчике, и почувствовала себя гораздо лучше.
Агния думала, что не сможет заснуть после перенесенных треволнений, да еще после чашки крепчайшего кофе — но усталость взяла свое, и она заснула, как только голова коснулась подушки.
Ей снился странный сон.
Снился разрушенный, лежащий в руинах город, хранящий следы былого величия — разбитые мраморные статуи валялись среди бурьяна, вьюнок оплетал колонны храмов, лисы и барсуки бегали по ступеням разрушенных дворцов.
Среди этих руин шли четыре человека в грубых доспехах, четыре варварских воина. Они о чем-то говорили между собой, но Агния не понимала ни слова, ведь она не знала их грубого наречия.
Вдруг один из этих воинов остановился, повернулся к ней и сказал хриплым голосом, хрустящим, как песок под тяжелой поступью германского воина:
— Quattuor equites apocalyptici.
Агния хотела переспросить его, понять, что значат эти слова, — но тут совсем рядом с ней раздался какой-то странный звук, совсем не подходящий к этому древнему величественному городу, совсем не подходящий к этому сну, — и она проснулась.
Она проснулась — и только тогда поняла, что разбудивший ее звук был сигналом мобильного телефона, сообщившим о получении эсэмэс.
Она потянулась за телефоном, который лежал на прикроватной тумбочке, но на половине движения задержалась, замерла, вспомнив свой сон. Сон был такой яркий, такой подробный… Она хорошо помнила каждую его деталь, помнила дикий вьюнок, оплетающий колонны разрушенного храма, помнила грубые, выщербленные и помятые в сражениях доспехи варварских воинов, помнила загадочные слова, которые произнес один из них:
Quattuor equites apocalyptici.
Сейчас, наяву, Агния поняла, что эти слова сказаны на латыни и что значат они «Четыре всадника апокалипсиса». Но как понимать этот сон, и что он может предвещать?
Этого она не знала и не хотела об этом думать.
Агния взяла с тумбочки телефон и открыла сообщение:
«Уважаемая Агния Львовна! Напоминаем Вам, что завтра истекает срок очередного платежа по вашему кредиту».
Вот теперь она расстроилась.
Кредит она взяла, чтобы купить новую машину. Зарабатывала она прилично, и с оплатой кредита до сих пор не было проблем, но вчера Лисовский ясно дал ей понять, что не только увольняет ее, но увольняет без выходного пособия. Так что денег от него она не получит.
Агния вспомнила, как он нависал над ней и шипел: «Пошла вон! Чтоб я тебя здесь никогда больше не видел!»
Черт, ни разу еще ее так не унижали. И кто? Не хозяин, не владелец фирмы, а какой-то адвокатишка, который влез в доверие к хозяину и в постель к его жене! Ну да, называют друг друга на «ты», он с ней обращается не слишком вежливо — ишь как оттащил, когда она чуть не в драку на Агнию полезла… Да черт с ними со всеми! Нужно думать о том, как раздобыть денег для погашения кредита.
У нее были отложены кое-какие деньги, но, как назло, месяца три назад она одолжила их матери.
Они с отчимом затеяли серьезный ремонт у себя в квартире, и мать попросила денег, клятвенно заверив, что это ненадолго, самое большее на месяц, и что отдаст она долг по первому требованию. Агния знала, что все будет не так, что мать если и вернет деньги, то очень не скоро, но та так вцепилась в нее, что легче было согласиться, чем продолжать выслушивать бесконечные жалобы и упреки.
Тем более что Боровой обещал Агнии заплатить приличную премию после возвращения из Венеции…
Ага, премию. Она теперь осталась не то что без премии, но и без работы.
Агнии ужасно не хотелось звонить матери — но другого выхода у нее просто не было, и она набрала номер.
— Ты вернулась? — проговорила мать, услышав ее голос. — Ты вернулась и сразу звонишь мне! Как это мило! Как ты съездила? Купила себе что-нибудь из одежды? Должна тебе сказать, Агния, что ты ужасно одеваешься! Эти твои старообразные наряды… Тебе нужно носить что-нибудь более яркое, более женственное…
Агния невольно вспомнила, как вырядилась мать при их последней встрече — и усмехнулась. Тогда на ней были узкие трикотажные брюки, а сверху длинное платье на манер арабского, цвет лиловый и до того яркий, что резало глаза. На голове у матери был повязан шелковый полосатый платок, а на шее висело несколько монист. Они тогда были в театре на опере, мать пригласила Агнию, поскольку отчим не смог пойти, а скорее всего просто не захотел.
Монист было так много, что они оттягивали шею, мать все время дергала головой, как лошадь, которая отгоняет мух. Монисты звенели, и любители оперы, сидящие по соседству, были очень недовольны.
Агния прыснула, но в следующую секунду посерьезнела и перебила бесконечный монолог матери:
— Мама, вообще-то, я звоню по делу. Ты обещала вернуть мне деньги, прошло уже три месяца, и они мне очень нужны…
— Деньги? — переспросила мать, и оживление в ее голосе пропало. — Какие деньги? Ах, те деньги…
— Ну да, те самые. Ты говорила, что вернешь их через месяц…
— Но Агния, как ты не понимаешь! Я же говорила тебе: у Сергея Леонидовича большие неприятности на работе, и у нас сейчас совершенно, то есть совершенно нет денег!
Сергей Леонидович был отчим Агнии, и сколько она себя помнила — у него всегда были неприятности на работе. Его всегда недооценивали, к нему всегда было несправедливо начальство, против него всегда интриговали сослуживцы — из зависти, как говорила мать, хотя Агния никогда не понимала, чему они могли завидовать.
Работал отчим в государственной конторе, бывшем НИИ, который чудом умудрился выжить во время перестройки, а теперь ловил крохи из бюджета, занимал отчим небольшую должность и получал соответственно весьма скромную зарплату. Еще сдавал свою однокомнатную квартиру и считал, что вполне содержит семью. Внешне был он неказист, да еще и характер имел нехороший — вечно всех высмеивал, подначивал и злопыхал за спиной у человека. Агния понимала, что отношения в коллективе у отчима не так чтобы хорошие, но только не от того, что ему кто-то завидовал.
