— Чтобы лучше меня помнила, становись.
— Что?
— Халат снимай.
— А… Нет проблем.
Желнин приспустил брюки и едва успел вторгнуться в плоть эту, желанную и зряшную, может быть, последнюю в его жизни, как все, что копилось в нем все эти безумные дни, эти рассудочные ночи, исторгнулось. Он закричал, тихо, но явственно.
Теперь он был уверен, что она не станет призывать к возмездию в ближайшее время, необходимое ему для бегства. Прощай, дом на Коломенской. Встретимся ли вновь?
Желнин прошел к главному входу, сбросил крюк, вышел. Вначале шел медленно, спокойно, потом свернул за угол, убедился, что нет никого, потом все же патрульный милицейский автомобиль показался. Не останется город без надзора. Спят в магазинчиках и ларьках рабы бандитские, спят сами бандиты, спят чиновники из мэрии, но храм власти охраняется. Не спит постовой в будке и наряд внутри помещения.
Желнин в подъезд нырнул, подождал, пока проедет авто, которое всех бережет. Вышел. Уездный городок невелик. Вот она, окраина. Вот опушка леса, а там, если через снег глубочайший, тающий уже, но прихваченный утренними скрепами льда, будет беседка. Территория любви. Летом туда очередь.
Желнин пробрался к беседке, припоминая, где тут ямы и взгорки, промок весь, и последнее тепло его покинуло. Это в принципе не беседка уже, а домик. Фанерные напуски, дверка, кем-то притащенная. Осторожно заглянул внутрь: мало ли что? Нет — ни бомжей, ни другого люда. Но кто-то бывает здесь. На полу тряпье. И счастье великое в углу — печурка самопальная, из прогоревшей местами жести. Подобие трубы выведено наружу. Растопка, спички, какое-то подобие посуды. Желнин вышел из домика, утро уже занималось. Нашел дрова — нарубленные ветки, даже целые чурочки, внес в помещение. Главное согреться, носки подсушить, ботинки, а если повезет, то часа два поспать. Повезло уже в том, что ветер юго-восточный вчера принес изменение погоды, и ночь была теплая. Градуса два в плюсе. И это на рассвете. А днем и вовсе потеплеет. Нельзя ему более ни в дом Мощеных, ни в корпункт, ни в редакцию. Нужно убираться из города.
Через три часа, соорудив какие-то бахилы из тряпья и прикрутив их проволокой, он через мокрый глубокий снег выбрался назад, на опушку, переобулся в подсохшие носки и ботинки, кривым путем вышел на станцию, где, не глядя в окошко кассира, взял билет до областного центра.
Поезд был пассажирский, проходящий, вагон общий. Он забрался на вторую полку, лег лицом к стене.
Около полудня в большом городе, ни о чем уже не думая и совершенно не прячась, купил билет до Питера. В той самой забегаловке, где приходил в себя после операции, пообедал, дождался посадки, уже на купейную полку лег, укрывшись сразу двумя одеялами, и, потягивая коньяк из плоской фляжки, попробовал заснуть, но очень долго не мог. Наконец, почувствовав, что проваливается в черную дыру, фляжку завинтил и сунул под подушку. Дуракам везет всегда и везде. Такова диалектика выживания.
Я спал и видел уже не Прованс во сне. Нечто вроде Марселя. Романтическое проникновение в суть вещей, в потоки времен и народов. В камине каком-то горели дрова, и была это не русская березка, а старая яблоня из пригорода Марселя. Оттого запах дыма был так сладок и чувствен. В комнате гостиницы я был не один, со мной была женщина, но лица ее я не видел. Я знал, что ждал сегодня у «Мон верту» другую, но пароход, который должен был ее доставить в Марсель, задержался где-то в пути. А та, что сидела сейчас со мной, так это просто бегущая по городу, по его улицам, паркам, мостам, больницам и тюремным коридорам. Ну и что с того? Просто реминисценция. Пицца, кабачок, эмигранты и полицейские. Я-то при чем здесь, тем более что это всего лишь сон?
Прежде чем я оказался в этой комнате, с женщиной, лица которой не видел, мне пришлось совершить странствие по чудесному чужому городу. Менялись попутчики, и от всех разило вином.
Я знал, что нет у меня рода и племени, нет подданства, и ни одной полиции мира я не подвластен. Я подвластен лишь терниям и звездам и тем последним вечерним огням…
И еще мучило видение человека, повесившегося на собственном галстуке в другом каком-то городе, во время не столь давнее, при обстоятельствах странных. И труп этот раскачивался перед глазами, и тень от него падала на мою прекрасную незнакомку. Мне казалось, что вот-вот я узнаю ее, имя ее вот-вот должно было сорваться с языка, но тут я проснулся…
Часа через два Дядя Ваня проснулся. Точнее, стал просыпаться. Только не точнее, а тошнее. Славик Баранов вполголоса дискутировал со своей половиной за стенкой. Изредка голос половины возвышался сверх меры, потом опять становился тише, и разговор супругов Барановых переходил на вялотекущий бытовой уровень. После очередного высокого эпитета, найденного госпожой Барановой, Игорь Михайлович и проснулся.
— Добрый день, Аня.
— Скорее, добрый вечер. Хорошо выспались?
— Как ты-то сюда попала?
— Да так. Прикинула, что к чему. Куда вам еще бежать?
— А ты знаешь, что я натворил?
— Не знаю. Только знаю, что из вашей квартиры труп выносили.
— Ага. А Славка где?
— Там. Беседует.
— Ага.
— Куда теперь?
— Ты-то как здесь?
— Вы должны были прятаться. Про Славика Баранова никто практически не знает. Искать вас здесь не станут.
— А что с тобой?
— Папу увели вчера в полночь, да так и не вернули. Потом пришли за мной в школу. Я сбежала.
— Как?
— Как в фильме. Попросилась в туалет.
— И что?
— Как видите. А тексты у вас забрали?
— Тише… Вот они. — Он достал конверт, заклеенный скотчем.
— А вы уверены, что это они?
— Давай посмотрим. Я уже ни в чем не уверен.
Он надорвал бумагу оберточную, и действительно тексты оказались там. Пересчитали. Все на месте.
— Что нам теперь делать, Аня?
— Вы мужчина, вы и должны решать.
— Интересная постановка вопроса.
— Головка-то бо-бо?
— Не то слово.
— Что ж это вы так?
— Я человека убил.
— А-а.
— Потом долго меня хмель не брал. Переволновался.
— Они за текстами приходили?
— Конечно. И так умно все сделали, так коварно. Но я их провел. Мне пришлось защищаться, и я защитился. С Божьей помощью.
— Скорее, с не Божьей. Вы же знаете, кто охраняет хозяина этих бумаг.
— Ты как-то по-взрослому рассуждаешь, Анна.
— Я и есть взрослая. Имею богатый сексуальный опыт.
— Не мели чепухи.
— Вы думаете, о чем там за стенкой спор идет?
— Уходить нужно.
— Я должна семью воссоединить прежде.
— Что значит «прежде»?
— А то что ни мне, ни вам, ни отцу теперь житья не будет. Нужно листочки эти отдать им, и все будет хорошо.
— Что значит «отдать»?
— А то. Я домой хочу.
— А у меня теперь нет дома. И что делать, я не представляю.
— Вам бежать нужно. Из страны. Как-нибудь границу перейти. Где там виза не нужна?
— Так поймают.
— Документы другие. Что-то еще нужно?
— А с текстами что?
— А их спрячем.
— А отдавать уже не хочешь?
— Я подумала, что, пока они их ищут, мы живы. И вы в том числе. А как найдут, вопрос снят.
— Где ты этому ужасному бюрократическому языку научилась?
— На уроках.
— Только не на моих.
— Ну конечно, не на ваших. «На столе апельсин, на ковре твое платье, ты в моих объятиях. Нежный подарок судьбы, прохлада ночи, тепло моей жизни».
— Жак Превер. У меня есть знакомые во Франции. Столько лет переписывались.
— Вот туда вам и нужно. Вместе с текстами.
— Ну, предположим, у меня получится. А как же вы?
— А мы здесь останемся. Под колпаком.
Мой учитель задумывается. Он садится на кровати, задумывается.
— Первым делом нужно здоровье поправить.
— Здесь я вам не товарищ.
— Тебе, Аня, домой нужно идти. Ничего с тобой не сделают. Помяни мое слово.
— Помяну. А вы?
— А я особый случай. Я тебя сам потом найду.
— А тексты?
— Если тексты береженые, то и меня… кое-кто бережет. Я тебя потом сам найду. А куда я сейчас от Славика уйду, я тебе не скажу. Вдруг тебя начнут с пристрастием допрашивать? А тут мне оставаться нельзя. Все равно найдут. Или Анжелика сдаст.
— Хорошо.
— Выйдем вместе и пойдем в разные стороны.
— На нас же, как это… ориентировки.
— Не бойся. Мне тут недалеко. И можно отлежаться. Славку позови.
Пришел глава семьи Барановых, мы перешли на кухню. Они с Игорем Михайловичем пива попили, потом учителю моему пакет подорожный собрали, Славик туда еще пива сунул и баллон воды минеральной из холодильника, яиц вареных и колбасы. Хлеба сколько было. И Дядя Ваня вышел. А следом и я.
Аня Сойкина покидает Славика Баранова и оказывается в автомобиле заинтересованного лица
