Что, если всего один, по-быстренькому?
Подходит официант, Марк откашливается и просит черный кофе.
Разворачивается и видит стол. На столе газета. Он хватает газету, подносит к глазам и тут же отбрасывает на соседний стол.
Молодого Ноэля отпевают на следующий день в 17:30. К этому моменту полиция уже раскрывает имя ушедшего, и история становится гвоздем выпуска «Ивнинг геральд»: заголовок первой полосы гласит «Две невероятные трагедии в одной семье». На четвертой полосе размещена статья «Два Ноэля». Когда ее читаешь, видишь, как пыжится газета, пытаясь связать две смерти, соединить две точки, прямо из штанов выскакивает, но не может, и в итоге две истории так и остаются двумя упрямо непересекающимися прямыми. Газета не может и другого: она не может напечатать слух, который облетел уже весь город, — слух о том, что старший Ноэль крепко выпил перед тем, как убраться в кювет.
Корреспондент криминальной хроники рисует подробный двухстраничный портрет молодого племянника. Известный в узких кругах как Ноэль Травкин за то, что марихуану ставил выше хэша, двадцатишестилетний деятель принадлежал к дублинской группировке, тесно связанной с голландскими поставщиками наркотиков. В числе других промыслов группировки — проституция, основанная на использовании труда иностранных граждан, и обширная контрафактная деятельность, включающая все: от DVD и софта до сумок «Гуччи» и футболок «Манчестер юнайтед».
Лидеру группировки Терри Стэку по прозвищу Электрик сорок два года; считается, что Ноэль Рафферти был в числе его главных помощников.
Обычно через несколько часов после бандитской разборки, говорится дальше, следователям уже известно, почему убили жертву и кто спустил курок, но здесь все в полном замешательстве. Источники сходятся в одном: зная Терри Стэка, можно не сомневаться — возмездие настигнет тех, кто это сделал.
Электрик, похоже, сильно недоволен и не заснет спокойно, пока не отыщет виновных.
«Геральд» превзошла самое себя: информация поистине исчерпывающа. В другой статье рассказывается, как полицейские оцепили паб, чтобы криминалисты смогли осмотреть место преступления. По словам ведущего расследование старшего инспектора Фрэнки Дигана, вслед за этим на место прибыл государственный патологоанатом, проведший предварительную судмедэкспертизу. После этого тело перевезли в городской морг для проведения полной процедуры вскрытия.
Отдельный очерк посвящен оружию, из которого был убит покойный, траектории пуль и характеру поражений. Здесь же читателям рассказывают о глубине ран, разрывах мышечных тканей и сосудов.
Но прибывшим на отпевание в доланстаунскую церковь Богородицы не до чтения «Ивнинг геральд».
Где-то с пяти церковь начинает заполняться скорбящими. Среди них много местных: друзья и соседи Катерины, друзья и «коллеги» Ноэля, разумеется, Терри Стэк со свитой, друзья Ивон и Мишель, друзья Джины. Есть тут и зеваки (ничьи), местный депутат, несколько журналистов, парочка фоторепортеров и один-два следователя в штатском.
Церковь Богородицы построили в начале пятидесятых. Огромный зал из кирпича и гранита вмещает до полутора тысяч человек. К началу церемонии он заполнен почти на четверть. На передней скамье рядом с гробом сидит Катерина с сестрами. На следующих скамьях — ближайшие родственники: законный муж Ивон с тремя детьми, гражданский муж Мишель с двумя, другие члены семьи: кузины, кузены, две тети, дядя.
За ними уже остальные: чем дальше к выходу, тем редее ряды.
Катерина уставилась на алтарь. Перед выходом она приняла ксанакс и теперь ничего не чувствует. Во рту пересохло. С вечера понедельника она с периодичностью раз в несколько минут вспоминает о трагедии и переживает ее каждый раз так остро, будто ей только что сообщили. Сознание притупляется, и по нему бьют. Сознание притупляется, и по нему снова бьют. Но теперь хотя бы валиком из поролона — до этого били бейсбольной битой.
Зато новость о смерти брата ее почти не тронула.
Чего не скажешь об Ивон, Мишель и Джине. Они, конечно, скорбят о смерти сына Катерины, но не меньше о своем брате Ноэле. И вообще: все это за гранью добра и зла. Живешь себе и в ус не дуешь и вдруг в один кошмарный день оказываешься в геенне страдания и боли.
К кому идти с вопросом: почему?
Уж точно не к этому преподобному Керригану, думает Джина. Священник выходит из ризницы и направляется к алтарю: Джинина скорбь покрывается тонкой коркой враждебности. Все встают; по церкви разносится шарканье нескольких сотен людей. Преподобный Керриган устраивается на кафедре и склоняется к микрофону. Ему за пятьдесят, он полный, лысеющий, очкастый. Патер крестится.
— Во имя Отца, — говорит он, а прихожане вторят ему, — и Сына…
Джина не двигается и не произносит ни слова.
— …И Святого Духа.
Отец Керриган говорит все громче, толпа повторяет за ним все увереннее. Такой знакомый звук — из детства. Джина была здесь последний раз лет десять назад, когда умерла мама. Она оглядывается: мраморные колонны, исповедальни, статуи Богородицы, на полотнах — крестный путь.
Неужели такое бывает?
Дома ей тоже предлагали ксанакс, но она отказалась. Ивон с Мишель — те приняли по половинке, и уже на пути из похоронного зала в церковь лекарство подействовало: сестры явно нырнули в воды умиротворения и прохлады.
Джина не против. У нее самой мысли с эмоциями зашкаливают. Она бы и рада их временно вырубить или хотя бы остудить, но не за счет же ясности сознания, скорби или гнева.
Ее эмоции оправданны: зачем от них оказываться? Понятна адская боль. Никогда в жизни она не плакала так горько и так много.
Понятна злость, хотя не совсем понятно, откуда она берется. Конечно, можно гневаться на рок, лишивший их семью сразу двоих мужчин; можно злиться на мертвого племянника за то, что он промышлял бог знает чем, можно гневаться на брата, если он действительно сделал то, что, по слухам, привело его к гибели. Только она гневается на что-то другое, а вот на что — не улавливает.
Хотя оно на поверхности. Только будто зашифровано, и часть кода утеряна.
И именно оно не понятно.
Два Ноэля — вот что ее мучит.
Она вполуха слушает литургию, чтения и экстравагантные обещания покоя в загробной жизни, а сама тщится разглядеть алгоритм в случившемся, пытается найти логическое объяснение происшедшему. Она убеждена: оно найдется. Идея совпадения — тупик, легкий выход, эмблема поражения. Сегодняшнее «Я сдаюсь» или вчерашнее «На все воля Божья». Но это не Джинин путь. Джине двойная трагедия кажется слишком невероятным совпадением.
Поэтому и объяснение должно быть более вразумительным.
Когда преподобный Керриган выходит вперед, собираясь сказать несколько слов, Джина готовится к худшему: она ожидает банальщины, снисходительного тона. Однако вскоре ей приходится признать, что священник неплохо справляется с поставленной задачей. Молодого Ноэля нельзя назвать бесспорным кандидатом на место в раю, но церковнослужитель умудряется найти простые, трогательные слова о жизни — независимо от того, как она была прожита, — и о смерти.
Под конец, когда собравшиеся начинают группками проплывать мимо передней скамьи, Джина все-таки жалеет, что отказалась от транквилизатора. Эта часть муки — самая публичная и самая непереносимая. Она выматывает и вынимает всю душу. А ведь завтра им придется пройти через то же самое — еще один раз!
Время от времени Джина поворачивает голову влево — посмотреть, как сестры. По понятным причинам труднее всего Катерине. Она несколько раз срывается: случайно выловленное в толпе знакомое лицо вызывает в ней новый приступ слез и стенаний.
Что до Джины, у нее тут знакомых не много. Перед нею проходят Софи, Пи-Джей и еще несколько человек с работы. Она узнает нескольких соседей, знакомых по детским воспоминаниям, и парочку коллег молодого Ноэля. Вроде бы они: видела фотографии в газетах.
Ну и конечно, Терри Стэка.
Тут сложно ошибиться: его окружает аура надменности и самовлюбленности. Невысокий, худой, жесткий. В глазах, когда он протягивает Джине руку для пожатия, мелькает искорка интереса.
Что у нас тут за краля?
Он кивает. Она кивает в ответ, но глаз не поднимает. Следующий.
Люди выходят из церкви, спускаются по ступеням на парковку, разбредаются: без них намного легче. К Джине подходит Софи и обнимает ее. За ней Пи-Джей. Они так и не общались после того телефонного разговора, а надо бы, да вот когда? Ясно, что не сейчас. Мимо проходит преподобный Керриган. Джина останавливает его, пожимает руку, благодарит. Ивон прилепилась к Катерине и не отпускает ее. Мишель примостилась сбоку со своим сожителем Дэном и их двумя детьми. Одной рукой она мнет незажженную сигарету, другой сжимает зажигалку. Выглядит абсолютно потерянно.
