- Да что такое? - говорит Владимир, поднимаясь из-за стола. - И где дядя этого уродца?
- Дядю Смалец стережет... Да не в нем сейчас дело! Подь сюда. Сам увидишь, мать их...
Владимир, ничего больше не говоря, спешно потопал вслед за Николаем. Увидел, по его роже перекошенной, что дело и впрямь какое-то очень серьезное, керосином пахнет.
А Константин подошел к столу, хватанул стопарь, да и маханул разом. Лишь тогда малость порозовел.
- Да что случилось, сынок? - спросила Зинка. Я-то, грешным делом, как облегчение душевное пришло, кемарить начал. Сижу, с гармошкой на коленях, глаза закрываются, голова на гармошку падает.
- А то случилось, - ответил Константин. - Что не зря собака молчала. Мы выходим, а он под сруб забился, лежит, уши прижаты, и только в сторону ихней машины, которую они прямо в проход между нашим и соседским заборами вогнали, жалобно подвывает. Не подвывает даже, а поскуливает. Я и брякни: "У вас что, ребят, покойник в машине? Собаки только на покойников так воют!" "Типун тебе на язык!" - отвечает этот, который Николай. Выходит за калитку, в машину заглядывает, потом багажник открывает, да так и столбенеет. Просто, этот, статуя с отвалившейся челюстью.
- И что там? - я поднял голову. - В смысле, чей труп?
- Генки Шиндаря, - ответил Константин. И хватанул ещё одну стопку.
Зинка так и села.
- Допрыгался, Генка! Кто ж его так?
"Кто, кто? - думаю. - Да те же, кто "таджичку" оформил, ведь Генка с "таджичкой" одной веревочкой были повязаны. А поскольку, понимай, "таджичку" эти Владимир с Николаем сделали - лично ли, или братва по их указке, неважно - то, значит, и Генка Шиндарь на их совести. То бишь, это так говорится, а есть у них совесть, нет ли, это сомневаться можно."
Тут, мыслю я дальше, другое интересно. Вон, их чуть удар не хватанул, когда они увидели труп. Значит, не с собой они этот труп катали, свалили где-то, да и как они катать его могли, если у них полный багажник был жратвы и выпивки? Выходит, кто-то этот труп назад им подбросил, после того, как они от него избавились. И подбросил, считай... когда ж Тузик в последний раз зашелся?.. часа, этак, три назад. Вот тогда, значит, в багажник и подбросили, потому что после этого Тузик наглухо замолчал, будто пасть ему заткнули.
И потом, стали бы они так спокойно ментов поджидать, зная, что у них мертвяк в багажнике? Конечно, не стали бы! А теперь, осенило меня, они влипли. Уезжать им нельзя, им алиби нужно, чтобы, значит, все время мы их видели. Но и Генку оставлять в багажнике нельзя. Менты, как приедут, заставят их багажник открыть для проверки, это без вариантов. И никогда они не докажут, что этот труп им подбросили. Вот и соображай им, что делать.
От всех этих мыслей дремотность моя чуть развеялась, и как-то бодрее стал я на мир смотреть. И даже не то, что бодрее, а с той особой трезвостью, которая приходит, когда вздремнешь посреди гулянки и словно как туман в голове росой опадает, и так ясно-ясно в голове становится, и только мозги слегка ледком позвякивают. Обманчивая это трезвость, знаю, и после неё только хуже порой ведет. Но, когда приходит мгновение этой обманной трезвости, то все видишь, и вширь, и вдаль, вся жизнь в одном взгляде умещается, и только далеко-далеко, на горизонте, различаешь в этом просторе черные тучи будущей похмелюги.
- Кто, не знаю, - говорит Константин. - Одно точно: кто-то, кто на наших гостей зуб имеет и решил телегу навоза на них вывалить, чтоб они, если не задохнулись, то уж долго не отмылись. Куда им Генку девать, когда менты приедут? То-то!..
- А Генка... - я себе полстопки плеснул, но, прежде чем выпить, вопрос задал. - Он как убит, зверски или не очень?
- Я не особо приглядывался, - Константин ответил. - Что убит, а не просто так в жмурика сыграл, это точно. Кровь на нем видна.
Я головой покачал, стопку маханул, сыром зажевал - крепким таким, ноздреватым, отменным этим сыром, который раньше "швейцарским" назывался и три девяносто в магазинах стоил. Когда был, конечно.
- Только бы нас они в эту историю не втравили, - сказала Зинка.
- Да как они нас втравят? - возразил я. - На нас где сядешь, там и слезешь, потому как с нас взять нечего. Вот увидишь, даже милиция не станет нас теребить. Единственно, что...
- Что? - нервно спросила Зинка.
- Да, вот, если пушки на нас с Константином наставят и погонят у нас на огороде Генку закапывать - это, конечно, неприятно будет...
- Типун тебе на язык! - сказала Зинка.
И, не успела сказать, как эти бандюги возвращаются, и выясняется, что я как в воду глядел.
- Значит, так, мужики, - говорит Владимир. - Берите лопаты - и за дело, пока не рассвело.
И тоже полный стопарь хватает, хотя до этого и аккуратно пил. Как хватил, скривился весь, будто от зубной боли, потом повеселел и подмигнул:
- И не боитесь, мужики, мы вас не обидим. А услугу оказать нам надо, по законам гостеприимства.
Вот, думаю, карусель завертелась, только успевай могилы копать! Но делать нечего, беру я лопату, и Константин берет, и шагаем мы через огород, местечко приглядываем.
- Батя, - Константин при этом спросил, - а у нас не того... не начнутся завороты всякие, от того, что мертвяк будет при доме лежать?
- Что ты имеешь в виду? - не понял я.
- Да к тому, что к несчастью это, вроде бы. Нельзя покойников близ дома закапывать, и вообще нельзя не на кладбищенской земле хоронить. Иначе, хоть он и "покойником" называется, от него может пойти одно беспокойство.
Мне на свежем воздухе хорошо, прохладно, и даже легкий озноб приятным кажется, и я ответил беспечненько:
- Так мы его в самом дальнем углу, за компостной ямой, зароем. Оттуда никакая трупная зараза до дому не доползет.
В общем, выбрали мы местечко поглуше - в том углу, где никогда ничего ни возделывать, ни сажать не будем - и взялись за работу. И копнули немного, не больше, чем на метр с лишним яму сделали, а я, после всего принятого и с недосыпу, и разогрелся уже, и закачало меня.
- Баста! - говорю. - И так сойдет. Может, его в другое место переносить придется, так пусть уж поближе к поверхности лежит, возни будет меньше.
Вернулись мы машине, Владимир командует:
- Берите его за руки, за ноги - и тащите.
Что ж, наше дело маленькое, взяли и потащили. А я еще, пока мы тащили, как следует постарался рассмотреть, что с Шиндарем сделали и как его прикончили.. Нет, не мучили его так, как "таджичку", быстро израсходовали, удавкой на шею. То ли он им быстро все выложил, то ли с него и не требовали выкладывать, что известно, просто как свидетель он лишним был. Хотя морда, да, в кровь разбита - эту кровь мой младшенький и углядел - но по морде получить, это ж почти святое, это мучениями не назовешь. Интересно, думаю, если они всю компанию "таджички" подчищать вздумали, то не мешало бы узнать, мелькала где Ирка-оторва в последние дни, или никто её не видел, и она, надо понимать, тоже в землю схоронена...
В общем, уложили мы Шиндаря в нашу яму, землей забросали как следует, и, я почувствовал, совсем у меня руки-ноги колыхаться перестают, не двинешь. Еле-еле через огород дотащился, лопату у входа приткнул, да и на подгибающихся коленках в дом заполз, еле-еле наши пять ступеней одолел. В передней комнате закусон продолжается, в правой, где считается наша большая спальня и где телевизор стоит, Чужак на диванчике спит, во сне ворочается и скрипит зубами, в левую комнату дверь закрыта и Зинки не видно: это, она, значит, в маленькую спаленку отползла. Владимир и Николай вроде как отошедшие сидят, Константин, меня обогнавший, стопарь уже принимает, и ещё Колька Смальцев опять ко всей честной компании вернулся. Я руки под рукомойником помыл - первое дело после возни с любой дохлятиной - и, за стол присоединившись, так на стул и бухнулся.
- А где, - спросил, - старший Горбылкин? Куда дели?
- Дома, - говорит Смальцев. - Где ж ему ещё быть? Сидит и трясется.
А Владимир усмехнулся:
- А ты, что ль, решил, что мы и его в расход списали? Очень он нам нужен!
- Ладно, - пробормотал я, - вы досиживайте, как хотите, а я ещё стопарик - и спать. На ногах не держусь, и глаза сами слипаются.
Как сказал, так и сделал. Даже не воспринимал толком, о чем они говорили, от стола чуть не на четвереньках до кровати дополз, да сразу в сон и провалился, будто в черную яму ухнул или выключил меня кто.
А проснулся я при полном свете, и сообразить невозможно, где я и что со мной такое. Вроде, за плечо меня кто-то тряс. Я медленно так, с трудом, понимаю, что трясет меня милиция. Тут кое-какие воспоминания забрезжили. Я на диван напротив моей кровати взглянул - нет Чужака, увезли уже. То есть, понимай, меня как свидетеля происшествия будят, показания взять. И суровые такие лица у ментов, или кажутся мне суровыми, потому что все лица малость в глазах расплываются...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
- Вставай, Яков, - говорит тот мент, что над самым моим лицом наклонился. - Конец веселью.
Я присел, за голову схватился.
- Какое там веселье?.. - еле выговорил я. - Это ж, знаете... "А поутру они проснулись", вот как это называется.
