— Боже мой! — пробормотала. Теперь я понял, к чему клонил этот ублюдок.
— Правильно. Страхование жизни. Он оставил ей единственное, что могло избавить ее от неприятных процедур во время допросов.
Я думал над тем, что должен был пережить Макслей за эти несколько часов. Конечно же, он должен был сказать ей.
Я оперся локтем о колено и посмотрел ему прямо в глаза:
— Ты грязный сын шелудивой суки…
Я оборвал свой монолог на полуслове. Я сразу забыл о нем и вообще обо всем, что меня окружало. Она все время говорила мне правду. Беркли послал письмо только два дня назад.
Я должен был во что бы то ни стало увидеться с ней. Беркли не имел ничего против. Он отлично понимал, что чем крепче он свяжет меня с Шенион, тем легче ему будет держать меня в подлых своих руках.
Поэтому он без всяких церемоний вызвал Бартфильда наверх и позволил мне спуститься в каюту. Бартфильд явно не любил, когда прерывали его сладкий сон. Это недвусмысленно было написано на его морде, когда я спускался вниз по трапу мимо него.
Она лежала на койке, уткнувшись лицом в сложенные руки.
— Шенион, — окликнул я ее.
— Что, Билл, — приглушенно промолвила она.
— Когда ты узнала, за чем охотятся эти павианы?
Она медленно повернулась и подняла на меня свои большие серые глаза:
— Сегодня, в три часа дня.
Я почувствовал слабость от облегчения или радости, или от того и другого вместе. Я оказался прав! Вся горечь, вся боль отчаяния исчезли, и я едва сдержался, чтобы не заключить ее в объятия. Пришлось закурить сигарету.
— Я очень виноват перед вами, Шенион.
Она покачала головой.
— Нет. Это я виновата… Я… я предала вас, Билл…
— Нет, — прошептал я. — Ведь вы ничего не знали. Я думал, что вы лгали мне, но это не так. Это он лгал, но это уже неважно.
— Не оправдывайте меня, Билл. Как мне сказать вам, что у меня было целых шесть часов, чтобы позвонить вам, и вы могли бы спокойно бежать. Я пыталась заставить себя сделать это, но я не могла… и чувствовала себя виноватой перед вами, несмотря на то, что это сделал он. Может быть, я была не права, но я полагала, что все устроится как-то само собой, я… я не знаю, как это объяснить…
— Не надо ничего объяснять. Вы все время говорили мне правду. Только теперь это не имеет значения.
Она взглянула на меня:
— Почему?
Мне хотелось прокричать ей ответ во весь голос, но я промолчал и только сильнее затянулся сигаретой.
— Ладно, — вздохнула она, — теперь это уже не имеет значения… У него все равно не было никаких шансов. Я думаю, они знали, что он прячется дома, и все, что мы пытались предпринять, было заранее обречено на неудачу.
— Почему же все-таки он ничего вам не сказал раньше?
— Ему было стыдно, Билл… Он ведь не был настоящим преступником. Просто это оказалось слишком большим соблазном, и ни одна живая душа об этом никогда бы не узнала.
Она повернула свое лицо ко мне, и ее глаза встретились с моими, сверкнув как молния.
— Вы уверены, что я должна была подозревать нечто в этом роде, не так ли? Невозможно быть настолько глупой, чтобы не почувствовать, что тут таится больше, чем он мне рассказал? Я подозревала. Я лгала, когда я рассказала вам всю историю, которую он сочинил, потому что я уже догадывалась, что это неправда или не вся правда. Но что я могла сделать? Сказать вам, что я думаю, будто мой муж лжец! Но я чувствовала себя более обязанной по отношению к нему, чем к вам. Разве восемь лет жизни с ним ничего не значили для меня? Или то, что он ни разу не солгал мне до этого? Он был большим ребенком. Я во что бы то ни стало должна была спасти его. Я бы и снова поступила точно так же. А вы можете думать обо мне все, что вам угодно!
— Знаете, что я думаю о вас? Когда-нибудь я скажу вам это.
— Погодите, Билл, вы еще не знаете всего. Когда вы узнаете, вы посчитаете меня последней дурой. Он намеревался бросить меня. Он вовсе не собирался тогда в Гондурас, когда произошла авария с самолетом. Он собирался уничтожить самолет и исчезнуть где-нибудь на побережье Флориды.
— А вы бы отправились в Гондурас, полагая, что он вас там поджидает? И когда его бы там не оказалось, вы были бы уверены, что он погиб, не так ли? Утонул где-то в заливе или пропал в джунглях.
— Да, — она грустно улыбнулась. — Но это не из-за меня. Он желал таким образом убедить Беркли и его шайку в том, что он мертв. Ведь они постоянно следили за мной и поверили бы в его гибель, если бы поверила я.
— Но бежать от вас? Бросить вас одну, преследуемую по пятам бандитами, без всяких средств к существованию?
— Не совсем так, если вы имеете в виду деньги. Видите ли, деньги были не в самолете, как я думала. Они оказались в чемодане, который я должна была взять с собой в Гондурас. Все так запутано. Он бросил меня, обманул своего друга, купившего самолет, но он собирался оставить мне все свои деньги.
"Солидные деньги", — подумал я.
Неожиданно для меня она вдруг расплакалась.
— Не знаю, поймете ли вы после всего этого, почему я вам не позвонила и не рассказала все, — прошептала она сквозь слезы.
— А что тут понимать?
Она закрыла лицо руками и замерла в позе безысходного отчаяния, безуспешно борясь с рыданиями.
— Я… я не знала и не знаю, как объяснить это… когда он мне все это рассказал. Я поняла, что уйду от него, что мы никогда не будем вместе… но я не могла оставить его одного… бросить его в миг смертельной опасности.
Я попытался представить себе, что за человек был Макслей, но голова что-то не варила. Как он смог пробудить в ней такую привязанность и самопожертвование и одновременно быть способным на подобную гнусность.
До сих пор ей не приходило в голову, что ее муженек был самым обыкновенным убийцей. Куда исчез водолаз, которого он захватил с собой в самолет? Весь план Макслея сводился к абсурду, если бы он оставил в живых свидетеля, знающего, что он не погиб. Вероятнее всего, он прикончил беднягу, после того как тот достал жестянку с бриллиантами со дна этой мексиканской лагуны. И меня бы он ликвидировал тем или иным способом… Зачем я вообще ввязался в это дело?
— Вы и в самом деле знаете, где находится этот проклятый самолет? — поинтересовался я, чтобы переменить тему разговора.
Она кивнула:
— Да, он все объяснил мне самым тщательным образом. И я запомнила все, что он сказал мне, до мельчайших подробностей.
Я удивился. Она была уверена, что знает. Беркли был уверен, что она знает. И, кажется, единственным человеком на борту, который сомневался в этом, был я. Я, который имел представление об обширности Мексиканского залива. Я, который до тонкости знал всю сложность спасательной службы и трудность обнаружения судов, когда были неизвестны точные координаты места их гибели! Если вы не знаете с точностью до нескольких сотен ярдов место катастрофы, можете нырять хоть тысячу лет и ничего не найдете.
Не то чтобы я беспокоился, найдет она это место или нет. Тут было другое. Если они не найдут самолет, Беркли решит, что она водит их за нос. Предположим, что она не знает… Его голос мягко прозвучал у меня в ушах. Смысл этого намека вызвал у меня дрожь во всем теле. Страшное дело!
— Он показал вам место на карте или начертил план?
— Нет. Но это где-то на мелководье, в пятидесяти милях на норд-ост от Скорпионьего рифа. Отмель длиной в полмили тянется с севера на юг. Самолет затонул в двух милях к востоку от нее.
— Были там мелкие волны с белыми гребнями или он просто заметил отмель с воздуха перед тем, как потерпел аварию?
— Он не говорил этого.
Это было плохо. Приходилось принимать в расчет слишком много обстоятельств. Но прежде всего Макслей знал, где он находится, и то, что вода была достаточно мелкой в этом месте, чтобы иметь возможность разглядеть отмель. Если там были белые барашки на волнах, мы сможем найти ее. Если он всего лишь разглядел разницу в окраске воды с воздуха, то с поверхности моря мы этого не заметим и у нас не будет ни одного шанса на успех. Затем необходимо было положиться на его умение ориентироваться и определить расстояние от отмели до места падения самолета — при том, что он в эти мгновения лихорадочно натягивал на себя спасательный жилет. Я пытался убедить себя. Он знал навигацию. Он дал координаты Скорпионьего рифа, выходит, он должен был его видеть. Пятьдесят миль — это всего лишь несколько минут полета, значит, он не мог допустить большой ошибки в определении расстояния. Он должен был знать, что делал.
И тут одна мысль потрясла меня.
— Погодите, — заметил я. — Беркли дал курс на запад от Скорпионьего рифа. Вы уверены, что Макслей сказал вам на восток?
— Да, Беркли, очевидно, не расслышал. Я сказала норд-норд-ост…
— Минутку, — прервал я ее и подошел к карте. При помощи линейки я проложил линию под углом в тридцать три градуса от Скорпионьего рифа и, отложив на ней 55 миль по масштабу, взглянул на карту. Здесь не было никаких признаков мелководья.
