— Может быть, с полчаса.
— О'кей.
Мы вышли из «Мейфлауера», забрались в его драндулет, и, выпрыгнув на дорогу, он помчал нас в неизвестном мне направлении.
— А что, если я решу не лысеть?
— Тут выбор однозначный.
Мы ехали в восточном направлении, оставив Суиндон за спиной, впереди был Уонтадж, судя по дорожным указателям. До него оставалось еще порядочно, когда Дарт нажал на тормоза и свернул с дороги, въехав в открытые ворота в каменной стене. Миновав короткую аллею, он остановился перед большим зданием, построенным из шлифованного серого кирпича с опояской такого же розового кирпича и узорами из желтоватого, на мой взгляд — полная безвкусица.
— Здесь я вырос, — сказал Дарт, явно ожидая от меня восторгов. — Что вы думаете о нем?
— Эдвардианский стиль.
— Очень близко. Последний год Виктории.
— Во всяком случае, солидный.
Башенка. Огромные подъемные окна. Оранжерея. Бьющая в глаза выставка вкусов разбогатевшего среднего класса.
— Сейчас в нем надувают щеки мои родители, — сказал он очень откровенно. — Кстати, их сейчас нет. Отец хотел встретить мать, она возвращается после бегов. До их возвращения есть несколько часов. — Он вынул связку ключей из замка зажигания и вылез из машины. — Мы можем зайти с заднего входа, — проговорил он, перебирая ключи. — Пошли.
— Так что, никакого взлома и проникновения не будет?
— Чуть позже.
Вблизи стены были такими же неприятными, к тому же скользкими на ощупь. Дорожку вокруг дома к заднему входу обрамлял нагоняющий тоску вечнозеленый кустарник. В задней части дома была сделана пристройка красного кирпича, в которой соорудили ванные комнаты, о чем свидетельствовали зигзагообразные канализационные трубы на внешней стороне стены, где наверняка зимой нависали бороды сосулек. Дарт отпер выкрашенную в коричневый цвет дверь, и мы вошли внутрь.
— Сюда, — сказал Дарт, проходя мимо туалета, каких-то еще труб и на мгновение задержавшись, чтобы заглянуть в полуоткрытые двери. — Пройдем здесь. — Он толкнул двустворчатую, на шарнирах, дверь, ведущую из мест общего пользования в рай для немногих, и мы оказались в просторном вестибюле с выложенным черными и белыми плитами полом. Пройдя через него до сверкавшей полировкой двери, мы вошли в захламленную до невероятия комнату с дубовыми панелями на стенах, где первым делом бросались в глаза неисчислимые изображения лошадей — все стены были увешаны картинами в тяжелых рамах с индивидуальной подсветкой, черно-белые фотографии в серебряных рамочках заполняли каждый квадратный дюйм свободной горизонтальной поверхности, лошадиные морды смотрели с книжных корешков. Конские головы украшали книгодержатели, сжимая в своих объятиях такие классические труды в кожаных обложках, как «Ирландские рысистые» и «Хэндли Кросс». На необъятном письменном столе серебряная лисица прижимала стопку бумаг. На витринах под стеклом красовалась коллекция серебряных и золотых монет, на продавленном кресле небрежно валялся арапник. Журнальная полка была битком набита экземплярами журналов «Конь и гончая» и «Сельская жизнь».
— Отцовское святилище, — пояснил Дарт, хотя никаких пояснений не требовалось. Он с беспечным видом прошел через всю комнату, обогнул письменный стол со стоявшим за ним большим креслом и остановился около панельной секции, про которую сказал, что это дверь в стенной шкаф, который родитель постоянно держит под замком, постоянно проверяя, хорошо ли он заперт.
— Планы ипподрома находятся там, — сказал Дарт. — Как насчет того, чтобы открыть его?
— Вашему батюшке это вряд ли понравится.
— Это уж как пить дать. Только не говорите, что это аморально и непорядочно. Вы же сами сказали, что можете.
— Ну, в данном случае речь идет о чем-то очень личном.
Однако я подошел поближе и, нагнувшись, постарался получше рассмотреть замок. С внешней стороны при тщательном разглядывании можно было различить только почти неприметную замочную скважину — не знай о ней Дарт, ее можно было бы и не заметить, особенно если учесть, что ее закрывала картина, изображавшая сборище охотников с кучей гончих, что делало эту панель ничем не отличающейся от всех остальных.
— Ну? — нетерпеливо спросил Дарт.
— На что похож ключ к этому замку?
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, маленький ли это короткий ключик или здоровый, с продолговатой узкой бородкой и набором разных выступов и выемок на конце?
— С длинной бородкой.
Я выпрямился и огорчил его своим сообщением.
— Я к нему не притронусь, — сказал я. — А не лежит ли ключ где-нибудь в этой комнате?
— Еще подростком я потратил недели, чтобы найти его. Ничего не получилось. А что, если немного поднажать?
— Абсолютно исключено.
Дарт стоял, перебирая лежавшие на столе вещицы.
— А если ножом для разрезания бумаг? Или этим? — он протянул мне крючок на длинной ручке для застегивания ботинок или перчаток. — Мы же не собираемся ничего украсть. Только посмотреть.
— Почему ваш отец прячет планы под замок?
Дарт пожал плечами.
— Он по натуре страшно скрытен. Скрытность требует столько сил. У меня бы их просто не хватило.
Замок был очень старый, с довольно простой выемкой для ключа и скорее всего прикреплен прямо сверху на внутреннюю сторону дверцы. Замочная скважина была длиной около дюйма, размер, вполне подходящий для легкого вскрытия. Если нет под рукой ключа, на котором можно было бы надпилить бородки, вполне могли сойти две проволочки. Впрочем, я и в голове не держал открывать его, по той простой причине, что Конрад имел бы вполне обоснованный повод выйти из себя, если бы об этом ему стало известно, а также потому, что не настолько горел желанием посмотреть на проект.
— Зря ездили? — сказал Дарт.
— Уж извините.
— А, ладно, — вероятно, разгоревшийся было у него авантюрный аппетит пошел на убыль под напором пробудившегося здравого смысла. Он изучающе посмотрел на меня:
— У меня такое чувство, что вы могли бы, но не хотите.
Поездка дала мне необходимую разрядку. Я посмотрел на часы и спросил, не сможет ли он отвести меня назад на ипподром. Он сказал, что сможет, очевидно, он испытывал такое же чувство, как и я. Я не оправдал его надежд, это было совершенно очевидно.
Мы ехали снова в его машине, и я спросил, где он сам живет.
— В общем-то, — ответил он, — в Стрэттон-Хейзе.
— Это что, деревня?
— О Боже, нет. — Ему понравилась эта мысль. — Это дом. Хотя, если задуматься, он большой, как целая деревня. Дедушкин дом. Мой старик почувствовал себя страшно одиноко, когда умерла бабушка, и он попросил, чтобы я с ним пожил. Это случилось десять лет назад. Киту это, конечно же, пришлось не по вкусу. Он попробовал выжить меня оттуда, а самому въехать. В общем-то, он прожил там много лет. Он заявил, что считает совершенно ненормальным, чтобы туда въехал двадцатилетний мальчишка, но дед и не думал разрешать ему вернуться. Отлично помню, сколько было крику. Я старался не попадаться Киту на глаза, когда он приезжал. В этом не было ничего нового, вы же понимаете. Так или иначе, но я любил деда, и мы прекрасно ладили. Каждый вечер мы вместе ужинали, чуть ли не каждый день я возил его в машине по нашему поместью и на ипподром. Он и в самом деле управлял бегами. То есть полковник, на которого жаловалась Ребекка, полковник Гарднер, он управляющий ипподромом, делал все так, так хотелось деду. Что бы там ни говорила Ребекка, он отличный управляющий. У деда был исключительный дар подбирать людей вроде полковника Гарднера и той пары, на которую я полагаюсь, управляющего фермой и агента, работающего с арендаторами. Да и вообще, если быть откровенным, в нашей семье был один-единственный гений, это первый барон, он был банкиром, и его хватке позавидовал бы сам Мидас.
Все это он произнес легкомысленным тоном, словно подсмеиваясь над собой, но закончил монолог с глубоким чувством:
— Мне ужасно не хватает старика, знаете ли, ужасно.
Так мы неторопливо беседовали, пока снова перед нами не замаячили демонстранты в шерстяных шапочках.
— Стрэттон-Хейз, — сказал Дарт, — почти сразу за воротами. Недалеко. На самой границе ипподрома. Хотите посмотреть его? Это там жила ваша мать с Китом. Там она бросила Ханну.
Я посмотрел на часы, но любопытство возобладало над чувством родительского долга. Я сказал, что мне это очень интересно, и мы поехали.
Стрэттон-Хейз был полной противоположностью конрадовскому дому — целостная старинная громада в духе Хардвик-холла, только меньшего по размерам. Здание семнадцатого века, прекрасная гармония стекла и камня, построенное в елизаветинские времена сказочных богатств. На протяжении четырехсот лет оно выглядело точно так же, как сейчас, и, конечно, так же, как сорок лет назад, когда моя мать вошла в него невестой.
