Конюшня располагалась в стороне от дома. Я пошел туда и поговорил с конюхом, Чабом Ладовски, крупным добродушным человеком с медлительной речью, птичьей головой и большими, похожими на окорока, руками. С радушным терпением и явной гордостью за свою работу он показал мне хозяйство. Оно было в образцовом состоянии. Кобылы и жеребята мирно жевали сено на аккуратно разделенных полосками с постриженной травой участках паддока. Чистота соблюдалась безукоризненная. Жеребцы занимали специальное помещение на шесть стойл, перед которым был паддок для тренировок, обнесенный изгородью, а по бокам, за высоким забором, – две площадки для спаривания. Только пять стойл были заняты, шестое, Крисэйлиса, пустовало.
– Оликса вы тоже держали здесь? – спросил я.
– Верно. Второе стойло с этого конца. Но он был здесь всего четыре дня.
– Где начался пожар?
– Ночью загорелась солома, – нахмурился Чаб, – как раз вот здесь. – Мы стояли в центре помещения. – Пламени почти не было. Больше дыма.
– Вы вывели лошадей в паддок перед конюшней?
– Верно. На всякий случай. Но, черт подери, животные так испугались, что разнесли в дальнем конце ограду и выскочили на проселочную дорогу, которая проходит позади. Оликса мы так и не нашли. С тех пор о нем ни слуху ни духу.
Мы поговорили о том, как они искали лошадей на следующее утро. Ладовски сказал, что по всему Кентукки бродят лошади и никто не обратит внимания на потерявшуюся. И хотя за Оликса обещали награду и люди из страховой компании рыскали в округе, как ищейки, жеребца так и не нашли.
– А теперь Крисэйлис, – сочувственно вздохнул я.
– Да. А еще говорят, что молния дважды не ударяет в одно и то же место!
Он, конечно, был огорчен, что племзавод потерял вторую из своих главных приманок, но не очень. Не его деньги были заплачены за лошадь, и, кроме того, он гордился оставшимися пятью производителями и образцовым ведением дела. Я спросил, бывал ли он в Калифорнии.
– Ферма переезжает туда, знаете? – сказал он.
– А вы сами поедете?
– Может, да, а может, нет. Все зависит от миссис, а она никак не может решить. – Он вздохнул и с достоинством принял купюру, которую я дал ему.
Когда я вернулся к бассейну, жена Дэйва уже надела платье, и Эва на подносе как раз уносила пустые бокалы.
– Ну, что вы думаете о ферме?
– Лошади прекрасно выглядят. Особенно жеребцы, просто великолепно.
– Вы бы тоже так выглядели, если бы от вас требовалось только... – начала она и многозначительно замолчала.
Кроме срывавшегося иногда с языка «черт возьми», это была последняя словесная петарда в тот день. Но мое равнодушие к ее выходкам не оказало такого же воздействия на число бокалов виски. Медленно и непрерывно она пила во время обеда и до самого моего отъезда. Тормоза у нее в голове, как и раньше, наполовину действовали, наполовину барахлили.
– Вы женаты? – спросила она, разрезая толстый кусок мяса.
– Нет, – покачал я головой.
– Разведены?
– Нет. Я никогда не был женат.
– Голубой? – Она произнесла это так просто, будто спрашивала: «Удобно ли вам?»
– Нет, – чуть улыбнулся я.
– Тогда почему вы не женитесь?
– Не нашел женщину, которая пожелала бы выйти за меня замуж.
– Не говорите глупостей. Женщины, должно быть, стоят в очереди к вашей постели.
– Это не одно и то же.
– Так вы живете совершенно один? – Она смотрела на меня поверх края бокала.
– Да.
– И родителей нет?
– Они оба умерли. И у меня нет ни братьев, ни сестер, ни тетей, ни дядей, ни кузенов, ни кузин. – Я улыбнулся: – Какие еще вопросы?
– Оставайтесь на ночь.
Она сказала эти слова неожиданно, словно они пришли с более глубокого уровня сознания, чем ее безвредные расспросы. И на лице у нее после этих слов мелькнули легкое удивление и тревога.
– Очень жаль, но не могу, – ответил я обычным тоном.
Она смотрела на меня секунд десять без всякого выражения. Потом заговорила:
– У меня есть мать. И сестры, и братья, и десятки родственников. И муж, и сын, и все это. – Она помахала рукой, обводя стены дома миллионеров. – У меня есть все. – Глаза ее наполнились слезами, но она продолжала, не моргая, смотреть через стол. – У меня есть... чертова уйма всего.
В мотеле на столе моего номера лежал конверт с запиской и листом бумаги.
"Джин!
Здесь все, что вспомнили водители. По-моему, можно держать пари, что они действительно видели эти машины. Верхние три они назвали оба. Остальные вспомнил только кто-то один. Впрочем, ни одного фургона для лошадей".
В списке числились:
«Антилопа», фиолетовая, выпущенная два года назад, с калифорнийским номером. Среди пассажиров толстый ребенок, который строил рожицы в заднее окно. Видели оба дня.
Серый фургон для перевозки мебели. Видели оба дня.
Темно-зеленый «Форд Мустанг», номер штата Невада. В машине молодая пара. Водители лошадиного фургона не могли ее описать, а запомнили потому, что спорили, хорошая машина «Форд Мустанг» или нет. Видели только во второй день.
Белая машина с открытым верхом. За рулем молодая женщина со светлыми волосами. Видели только во второй день.
Армейский зеленый пикап с белыми буквами на дверцах. Видели только во второй день. Один из водителей считает, что пикап, наверно, свернул после Занзвилла на Семидесятое федеральное шоссе, а они повернули на юг. Но точно он не помнит".
Раздеваясь, я три раза прочел список. Мебельный фургон казался самым подозрительным. Но ни одна машина не внушала вдохновения.
Уолт, приехавший утром в аэропорт, отмел и мебельный фургон.
– Это был один из грузовиков «Снэйл экспресс». «Можете тащить свой дом на собственной спине, но позвольте нам облегчить его вес», – процитировал Уолт рекламу этой транспортной компании. – Водители говорят, что лошадь в мебельном фургоне не уместилась бы, он слишком маленький.
Мебельные фургоны разных размеров сновали по всем дорогам и шоссе страны: люди пересекали порой шесть штатов, забирая вещи из старого дома в новый. Когда фургон освобождался, он ехал в местный гараж, где представитель фирмы сообщал водителю о новом клиенте в этом районе. Ярко-оранжевые грузовики фирмы «У-Хол», алюминиевые и голубые «Снэйл экспресс» были так же привычны на дорогах, как и автобусы «Грейхаунд».
– А пикап? – спросил я.
– Еще меньше, лошадь в него не влезет, – мрачно ответил Уолт.
Он возвращался в Нью-Йорк вместе со мной и, пока я изучал досье, непрерывно потирал большим пальцем подушечки других пальцев.
Передо мной лежала пачка фотографий пропавшей лошади, взятых главным образом из рекламных проспектов заводчиков. На фотографиях жеребец не производил особого впечатления.
Сэм Хенгельмен послал за Крисэйлисом своих самых надежных водителей. Ему позвонила миссис Теллер и сообщила, на какое число намечен прилет Крисэйлиса. Потом он получил телеграмму из Англии, когда жеребец уже пересекал океан. Хенгельмен позвонил в аэропорт Кеннеди, и ему объяснили, что до середины понедельника лошади будут в обязательном двадцатичетырехчасовом карантине в соответствии с правилами иммиграционной службы. Он послал фургон тотчас же, как получил в воскресенье телеграмму. На его фирме тоже такая система, что грузовик забирает очередной груз в том районе, куда привез предыдущий. Но некоторые клиенты любят персональное обслуживание, то есть чтобы за их грузом посылали специальную машину. Среди таких клиентов числится и мистер Теллер.
В страховой контракт «Жизненной поддержки» включались и потери при транспортировке. Сэм Хенгельмен не должен был нанимать охрану для перевозки лошадей и не понес ни цента убытка после ограбления.
Оба водителя имели хорошие характеристики со всех прежних работ, ими никогда не интересовалась полиция.
Оба конюха работали на нынешних местах более трех лет. Один из них приехал с фермы Мидуэй, другой – с фермы, лошади которой прилетали тем же рейсом.
Беседа с миссис Юнис Теллер не дала полезной информации.
Я захлопнул папку, улыбнулся и передал ее Уолту.
– А что, если проверить на всякий случай «Снэйл экспресс»?
– Водители говорят, что в мебельный фургон лошадь бы не вошла. – Уолт скептически взглянул на меня.
– Они привыкли к обыкновенному лошадиному фургону. И смотрели из кабины сверху вниз. Скакуна, если с ним грубо обращаться, можно втиснуть в бокс размером семь футов на четыре и высотой шесть футов. Проверьте, сколько фургонов такого или большего размера, принадлежащих «Снэйл экспресс», работало в понедельник и вторник на прошлой неделе и могло оказаться на тех же дорогах.
– Хорошо, – без всякого выражения согласился Уолт. – Если вы сказали, я выполню.
С учетом разницы во времени я приземлился в Хитроу в три утра в четверг и в двенадцать дня уже входил в больничную палату Теллера. Жаркий июнь пришел и ушел: опять моросило.
