– Вон, гляди, как заулыбалась при мысли о койке, – бабуля ткнула Олега в плечо, показывая на разрумянившуюся Леру, и, переглянувшись, все трое счастливо захохотали.
* * *
Две недели больничного Леру впервые в жизни обрадовали. Вообще-то свою работу она любила, да и многие годы молкомбинат был ее прибежищем, где она спасалась от жизненных бурь и семейных невзгод. Вот только сейчас в ее семейной жизни царил полный штиль. Дома было хорошо. Гораздо лучше, чем на работе, где продолжал дурить новый начальник – хамло первостатейное.
В общем, болела Лера со вкусом. Тем более что ее ничего особенно не беспокоило. Первые дни было трудно читать из-за легкой расфокусировки зрения, но потом и она прошла, так что утром Лера хорошенечко высыпалась, потому что самостоятельные мальчишки в школу собирались своими силами, затем готовила всякие вкусности на обед и ужин, затем валялась в кровати с книжкой или смотрела фильмы в Интернете. Потом встречала сыновей, кормила их обедом, они вволю болтали о том о сем, радуясь, что мама дома и никуда не спешит. Если Олег был на смене, то вечером она выбиралась к бабуле, которая слегка ворчала, что непоседливая внучка не соблюдает постельный режим, но всегда была ей рада.
Когда же муж был выходной, день вообще превращался в праздник. Они находили, чем не без приятности заняться, пока Антошка и Степка были в школе, а потом вместе смотрели фильмы, до хрипоты споря о сюжете и актерах, или всей семьей выбирались в парк на прогулку, где Олег запускал с пацанами змея.
Сегодня у него тоже был выходной, но почему-то муж разбудил ее сразу после того, как за мальчишками закрылась дверь.
– М-м-м…
– Вставай, соня, у меня сегодня на тебя обширные планы.
– Какие? – Лера лениво потянулась и села в постели, протирая глаза.
– Если ты не уберешь свое обнаженное плечо у меня из-под носа, то планам будет не суждено воплотиться в жизнь, – заявил Олег, и она невольно рассмеялась. Почти постоянное желание мужа и собственное сексуальное буйство были ей в диковинку, и она все еще никак не могла ко всему этому привыкнуть. – Но, вообще-то, я хотел выполнить свое обещание и познакомить тебя со своим дедом.
– Ух ты! – Лера выскочила из кровати и начала собирать волосы в хвост. – Это здорово. Ты же знаешь, у меня пунктик, что ты не знакомишь меня со своими родными.
– Завтрак я приготовил, сейчас быстренько пьем кофе с сырниками и едем. Дед у меня – пташка ранняя и в силу почтенного возраста живет по строгому расписанию. В двенадцать часов у него обед, а потом дневной сон, так что если мы хотим хорошенечко с ним поговорить, то надо поторапливаться. Ты не против, если я захвачу твою плитку? Тот самый изразец, что на шкафу лежит.
– Конечно, не против, – предвкушая интересное знакомство, Лера побежала умываться, и уже минут через сорок Олег усаживал ее в машину.
– Черт, пастилу забыл! – Олег хлопнул себя по лбу. – Дед обожает клюквенную пастилу. Ты сиди, а я сейчас быстро домой сбегаю и вернусь.
Илья Никитич Золотов не скрывал, что рад их визиту.
– Этот шалун, мой внук, прятал от меня такую красавицу! – Он галантно взял Леру под руку и провел от дверей в свой кабинет, где стояли удобные, оббитые кожей кресла, а все свободное пространство от пола до потолка было занято книжными полками.
– Какая у вас прекрасная библиотека! – восхитилась Лера, пробегая пальцами по книжным корешкам. – Моя мама была бы счастлива, если бы смогла работать с таким количеством книг по искусствоведению.
– А ваша мама искусствовед?
– Да, она директор музея-усадьбы Ланских, вы наверняка о нем слышали.
– Конечно, слышал, – старик улыбнулся. – Так значит, милое дитя, вы дочка Татьяны Ивановны, моей лучшей студентки, которую мне довелось знать еще под фамилией Рокотова?
– Да.
– А знаете ли вы, милая леди, что ваша мама готовилась к поступлению в аспирантуру под моим руководством и только ваше появление на свет помешало этим планам воплотиться в жизнь?
– Мама никогда не говорила об этом, – растерянно сказала Лера. – Я как-то спросила у нее, почему она не стала заниматься наукой, а она ответила, что предпочитает практику теории и что ее работа в усадьбе Ланских стоит, по ее разумению, больше, чем докторская диссертация.
– В чем-то она, несомненно, права, – старик пожевал губами. – Но имя в науке она бы сделала точно. По крайней мере, ее дипломная работа была выше всяких похвал. Такой серьезный подход в столь юном возрасте не мог не радовать. Вы знаете, на какой теме специализировалась ваша матушка?
– Знаю, – кивнула Лера. – Она мне в детстве про это рассказывала. Искусство изразца в России. Меня эта тема просто завораживала.
– Да-да, – Илья Никитич одобрительно затряс головой. – Это очень интересно, почище любого детектива.
Войдя в раж, он начал размахивать руками и, обращаясь к внуку и его жене, как к большой аудитории, горячо заговорил о том, что русское изразцовое искусство впервые появилось еще в древнем Киеве, в девятом веке, а затем в старой Рязани и Владимире. Найденные там изделия датируются двенадцатым веком. Татаро-монгольское нашествие прервало производство изразцов, и оно потихоньку начало возрождаться только через два с половиной века, теперь уже в Москве и Пскове.
Во второй половине семнадцатого века производили и терракотовые, и муравленые, и многоцветные керамические плитки. Прославленные мастера работали в Москве, Калуге, Ярославле. Спустя еще одно столетие изразцовое искусство, а вместе с ним производство плиток, распространилось в Петербурге, Тотьме и Великом Устюге. Там применяли схожие оттенки эмали с характерной зеленью, напоминающей цвет свежей травы.
Для того чтобы выложить горизонтальные ряды печной облицовки, мастера изготавливали так называемые изразцовые пояса прямоугольной формы. Однако особенностью российского изразцового искусства и главным его отличием от европейских традиций являлось то, что помимо печной кладки и прочих элементов внутреннего убранства дома в России изразцы использовали снаружи здания, опоясывая яркой эмалью стены соборов, монастырей и колоколен.
Многоцветные плитки с рельефной поверхностью стали изготавливать лишь в пятнадцатом-семнадцатом веках. Как правило, делали их белорусские мастера, привезенные в Россию после взятия в полон. Первым белорусского мастера привез в Калугу богатый купец Никитин, затем началось повсеместное вовлечение мастеров из Беларуси в русское производство изразцов, которое впоследствии расширил патриарх Никон. Белорусские мастера открыли секреты приготовления разноцветных оловянных эмалей: белой, желтой, бирюзовой, зеленой и синей.
– Но в начале восемнадцатого века облицовка изразцами наружных частей зданий была прекращена, так что изразцовые храмы – это настоящий раритет, подлинная древность, которой сегодня осталось совсем мало, – Илья Никитич разгорячился от своего рассказа, мелкие бисеринки пота выступили на его высоком покатом лбу. – Вот именно этой темой, изразцовым искусством семнадцатого-восемнадцатого века, и занималась ваша матушка, Танечка Рокотова. Увидите ее, скажите, что Илья Никитич велел непременно кланяться.
– Передам, – улыбнулась Лера. Золотов-старший ей страшно нравился.
– Дед, – Олег достал из сумки прихваченный из Лериного дома образец. – Посмотри, что я у Леры на шкафу нашел.
– Интересно, – старик водрузил на нос очки, аккуратно, почти что нежно взял у внука из рук плитку и подошел поближе к окну, чтобы лучше падал свет. – Можно поинтересоваться, дорогая моя, откуда это у вас?
– От деда. Мой дед Иван Александрович Рокотов, помните такого?
– Как же, как же, – старик поднял очки на лоб и внимательно посмотрел на Леру. – Таких людей, как ваш дед, сейчас уже не делают. Да и раньше тоже это был штучный товар. Настоящий мужик был, ничего не скажешь.
– Олег сказал, что у вас есть такая же плитка.
– Да, и знаете откуда? От вашего легендарного деда, моя дорогая.
– Как? – Лера даже вскочила.
– Олег, давай ты заваришь нам чаю с черносмородиновым листом, ты знаешь, где он лежит, чтобы мы могли отведать пастилу, которую вы были так добры принести. А я пока расскажу твоей замечательной жене, при каких обстоятельствах я познакомился с ее дедом. Кстати, должен отметить, что с возрастом у тебя улучшился вкус, а я-то, старый дурак, признаться, боялся, что ты безнадежен.
От такого изысканного, чуть странного комплимента у Леры запылали уши. Она мимолетно подумала, что Золотовы, что старший, что младший, – единственные в ее жизни мужчины, которые считают ее красивой, и погрузилась в невероятную историю, которую поведал ей Илья Никитич.
В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, то есть за три года до ее рождения, к искусствоведу Илье Золотову пришел Иван Рокотов, человек к тому моменту уже прославленный и орденоносный. С собой он принес два изразца, которые попросил, нет, не оценить, а охарактеризовать.
