Маша
Маша теребила в руках бумажку с телефоном – цифры, написанные четким почерком немолодого человека, еще не испорченного общением с клавиатурой компьютера. И имя: Константэн д’Урсель. Еще и с титулом: граф. Ей пришлось купить парочку дополнительных изразцов, уже без предложенной скидки, чтобы антиквар расщедрился на этот номер. Оно и понятно: д’Урсель был его «золотым запасом»: старая аристократия и постепенно убывающая в количестве – спасибо драконовым налогам на недвижимость, подкосившим владельцев родовых вотчин. Кому, как вы думаете, звонят в первую очередь, когда хотят продать очередной дом или, еще лучше, замок, полный сокровищ в виде мебели, громоздких картин и огромных люстр, предназначенных для одиннадцатиметровых потолков, люстр, которые не влезут ни в одно помещение, построенное по современным стандартам? Не знаете? Лучшему другу семьи – антиквару. Он прохаживается по пыльным помещениям, стреляя острым взглядом вправо-влево, обсуждая возможную цену, по которой можно пристроить тот или иной предмет – «если для Ее и Его Светлости он не представляет сентиментальной ценности, конечно!». Поэтому телефон продавец изразцов дал Маше с оглядкой и, как поняла Маша по последней сказанной им фразе, не только по причине его сомнительной щедрости.
– Развлечете старика. И не забудьте повосхищаться его парком…
Маша честно пообещала повосхищаться, а теперь вдруг оробела с бумажкой в руках. Немолодой человек. К тому же граф… Но потом вновь взглянула на распечатанные листы с фотографиями изразцов и – решительно набрала номер.
– Д’Урсель, – ответил почти сразу сухой голос на другом конце.
– Добрый вечер. – Маша представилась. – Ваш телефон мне дал месье Лоертс. Он сказал, что, возможно, вы сможете мне помочь с определением семьи, которой принадлежит герб…
– Приезжайте, – прервал ее д’Урсель. – Как добраться, знаете?
– Я найду.
– Вот и отлично. Тогда жду вас около пяти. Если не отвечу на звонок в дверь, ищите меня на задней аллее, договорились?
Маша хотела было спросить, что за аллея, но голос продолжил:
– До встречи, мадемуазель.
Раздались короткие гудки. Сглотнув, Маша повесила трубку. Уф! Теперь осталось выяснить у Седрика дорогу в Осткампф – маленький городишко под Брюгге, где обитал мужчина с четким голосом и графским титулом.
* * *
Пригородная электричка довезла ее до Осткампфа часа за полтора, муторно останавливаясь на каждом бельгийском полустанке. Маша вышла из поезда и глубоко вздохнула: небо, безнадежно испорченное ватой плотных серых туч в Брюсселе, здесь казалось чуть выше и даже с голубым проблеском в некоторых местах. Зато ветер дул сильнее, будто подталкивая ее холодной влажной лапой в спину. Маша сама себе кивнула: ничего удивительного, Северное море было уже совсем близко, максимум в получасе езды на машине. Она спустилась с перрона и потихоньку двинулась вперед, сверяясь с картой, вдоль по улочке, уставленной на удивление уродливыми современными домишками из традиционного в этих местах коричневого кирпича. Перед каждым домиком был разбит садик, зеленел с прошлого года газон. Кое-где проклевывались крокусы, белые и фиолетовые. Людей видно не было. Совсем.
Через некоторое время она дошла до перекрестка, за которым углом расходились из потемневшего же кирпича, но явно совсем другого качества и эпохи старые стены метра в четыре высотой. Различить, что за стеной, не представлялось никакой возможности, но чуть подальше виднелись подъездные ворота. И когда Маша добралась до них, то удивилась: арка с двумя островерхими готическими башенками сохранилась, а самих ворот не было вовсе – выходит, любой при желании мог без труда проникнуть за кажущиеся такими неприступными стены.
Маша прошла по мощеному въезду внутрь – справа стоял домик привратника, в котором тоже никого не наблюдалось, а прямо перед ней громадой дыбился сам замок, который в «Желтых страницах» городка значился под таким же демократическим номером, как и прочие домики на этой улице. Замок стоял торцом к воротам, туда же выходило крыльцо с дубовой дверью и прислоненным к ней ржавым велосипедом с плетеной корзиной у руля. Осторожно по скрипящему под туфлями гравию Маша обогнула замок слева. И вышла к «зеркалу» – пруду, в котором отражался замок: вся трехэтажная махина в неоготическом стиле с высокой покатой крышей. Как раз посередке фасада высилось другое, высокое крыльцо, уже явно парадное. Большая арочная дверь в обрамлении тяжеловатого орнамента из серого камня. Из того же серого камня были выполнены и высокие ступени, ведущие к двери, и тритон, взмывающий со своей витой трубой-раковиной по центру «зеркала». Маша воззрилась на парадную дверь в некотором замешательстве: стоит ли ей постучаться сюда или позвонить в колокольчик в дверь более скромную, похоже, для прислуги? Но, приглядевшись к парадному входу и не заметив ни колокольчика, ни даже какого-нибудь архаичного дверного молотка, она вернулась назад, к более скромному входу, и с облегчением обнаружила сбоку вполне современную кнопку звонка.
В глубине дома раздалась яростная, совсем не мелодичная трель. Маша испуганно отпрянула от звонка, но потом себе же кивнула: очевидно, трель более нежного толка вряд ли достигла бы слуха обитателей верхних этажей. Послышались тяжелые шаги, и дверь открыла женщина в сером рабочем халате с квадратным и очень румяным лицом.
– Годен даг, – сказала женщина басом, и Маша вспомнила: она во фламандской зоне. Где терпеть не могут франкоязычных валлонцев – жителей юга страны, граничащего с Францией. До такой степени, что Седрик посоветовал ей по возможности объясняться по-английски, поскольку даже те, кто знал французский, отказывались на нем разговаривать. Но мгновенно перестроиться на английский она не сумела.
– Я бы хотела видеть графа д’Урселя… – начала она, и женщина сухо кивнула, вышла на крыльцо и показала рубленым жестом ладони куда-то за замок («Задняя аллея!» – вспомнила Маша), откуда доносился шум тарахтящего мотора. После чего развернулась и захлопнула дверь прямо перед самым Машиным носом.
– Спа… сибо, – только и успела сказать Маша почему-то по-русски в широкую спину.
И пошла на звук мимо парадного крыльца к воздушной, держащейся на кружевных деревянных балясинах террасе, пристроенной к противоположному торцу замка.
Дальше начинался парк. С одной стороны – открытое пространство газона с беседкой, построенной в круг старого мощного дуба, с другой – аллея из ровно подстриженных тисов. Газон перед замком естественно переходил в луг, а за лугом деревья создавали что-то вроде широкого многослойного коридора: взгляд терялся между зелеными кущами, как театральным занавесом, то приоткрывающим, то прячущим дальнее поле.
– Летом там пасутся лошади, – услышала Маша над ухом мужской голос и, вздрогнув, обернулась.
За ее спиной стоял высокий старик в зеленой драповой куртке. На носу у него сидели прозрачные очки без оправы, а под носом распускались совершенно дивные усы – огромные, белоснежные, лихо закрученные кверху. Маша ахнула про себя: такие усы ей встречались только на черно-белых дагерротипах позапрошлого века, изображающих старых вояк. Лысина неизвестного, по-детски розовая, блестела на прорвавшемся через облака солнце, а вокруг нее вздымались седым пухом волосы. Старик протянул Маше обвитую синими венами костистую руку, всю усыпанную коричневыми пигментными пятнами.
– Д’Урсель, к вашим услугам.
– Каравай, Мари, – представилась она.
– Вы, Мари, наверное, любите природу? – спросил ее вдруг д’Урсель, устремляясь взглядом вдаль – туда, куда она только что смотрела сама.
– Э… да, – осторожно сказала Маша.
– Видите ли, этот парк, как выяснилось, самое дорогое, что осталось у меня в моей девяностолетней жизни. – Он вздохнул и выдержал театральную паузу. Это неожиданное вступление явно было отрепетировано множество раз. – Услада для глаз. А вовсе, – он пренебрежительно махнул кистью руки в сторону замка, – не этот уродец…
– Почему же уродец? – Маша заметила, что улыбается. – По-моему, очень даже красивый…
– Нонсенс! – безапелляционно прервал ее граф. – Парку не повезло! Мой отец решил отстроить себе замок в момент расцвета неоготики, стиля нелепого и претенциозного. Подождал бы еще лет пять – вступило бы в свои права ар-нуво, было бы совсем другое дело… Но сам парк! Ему-то уже лет четыреста, как и тем подъездным воротам, через которые вы вошли, и как раз в момент строительства замка, когда у семьи еще были средства, парк был на пике своей славы! Отец пригласил прекрасного пейзажиста, тогда еще не выродились настоящие мастера своего дела – к ним записывались в очередь. Отец хотел именно английский вариант – тот, что не навязывает себя, а развивает данное природой, доводя до совершенства. Вот, к примеру, эта перспектива, которая так вас сразу увлекла, – она кажется естественной, но ею не является. Все продумано: природное движение глаза, чередующаяся высадка деревьев с более темной или светлой листвой. Открытое пространство, сменяющееся тенистыми аллеями, за которыми весь год – по очереди – цветет кустарник: спирея, рододендроны, люцеус… – д’Урсель любовным взглядом обвел пейзаж и вздохнул. – Во времена моего детства этим великолепием занималась целая армия садовников. Одни специализировались на стрижке изгородей; другие мели дорожки, следили, чтобы было достаточно гравия и не пробивались сорняки; третьи ухаживали за розарием вокруг беседки, что рядом с террасой, – мама любила букеты в доме с душистыми «старыми» сортами роз. Этим розам сейчас больше ста лет, а они все еще цветут… – Он опять вздохнул. – Но заботиться о них у меня уже нет сил. Мне девяносто три, и я ухаживаю за парком практически в одиночку, только иногда вызываю подмогу – мальчиков из садовой фирмы. Для крупных работ.
